От Смоленска до Сантандера

Появление адъютантов в последнее время означало какие-нибудь новые скверные вести, поэтому, увидев на короткой стоянке, как какой-то русский офицер, не слезая с коня, поспешно говорит что-то командующим, Винценто сразу напрягся. Как оказалось, не зря. Через десять минут подбежавший к ним Васильев скомандовал: – По коням! За мной! На наш арьергард напал корпус Вандама, они едва держатся! Винценто оказался в седле, прежде чем успел осмыслить происходящее. Сейчас, после поражения при Дрездене, такой удар мог стать для войска смертельным. Когда их часть добралась до поля битвы, смеркалось, однако сражение ещё шло. И было видно, что русским приходится очень туго. Может, они уже не «едва держались», как днём – какая-то помощь всё же успела подойти, – но французы их медленно, но верно теснили. – Отряд, за мной! – снова прокричал Васильев. На передней линии боя уставшим солдатам ощутимо требовалась помощь. Похоже, французы устали тоже – защищались они гораздо более вяло, чем можно было бы ожидать, – но у них был несомненный численный перевес. Винценто едва успевал отбивать атаки, а о том, чтобы держаться вместе с остальными, нечего было и думать. Сабля очередного француза полоснула его по подбородку, едва не задев шею, и Винценто, рубанув его в ответ, не сдержал ругательства. В тот же момент на него налетел кто-то из русских пехотинцев, видимо, не отличивший испанский язык от французского. Винценто, одновременно пригибаясь, чтобы избежать нового удара саблей, сумел повернуться так, чтобы новый нападавший увидел его мундир. Что случилось с пехотинцем дальше, он не видел, вновь сцепившись с французом. Стемнело, и стало понятно, что сражение пора прекращать – кажется, пехотинец был не единственным, кто запутался в своих и чужих. Когда обе стороны чуть отступили и разбили на ночь лагерь, в воздухе повисла тяжёлая тишина. Только одинокие отряды ходили по полю боя, собирая раненых и убитых, да штабные ездили между союзными частями – в царившей свалке не все разобрались, кто, собственно, участвовал в сражении. В отряде Васильева обошлось без убитых: Ртищева контузило в ногу, ещё несколько человек отделались лёгкими ранами. Шура, как Винценто с радостью убедился, осталась жива и здорова. Поспать удалось мало и плохо, но от света восходящего солнца на следующее утро Винценто всё же ощутил некоторый прилив бодрости. Кроме того, у него отлегло от сердца, когда караульные сообщили, что на подмогу пришёл австрийский корпус фельдмаршал-лейтенанта Бьянки – свежих сил войскам очень не хватало. Битва быстро разгорелась с новой силой, правда, теперь их отряд был на левом фланге. Но в какой-то момент Винценто осознал, что сумятица происходит скорее среди французов, чем среди союзников, а шума стало, кажется, как будто ещё больше... В руках словно прибавилось силы. Если раньше ему казалось, что он не двигается вообще, а то и пятится назад из-за угрозы окружения, то теперь было ясно, что отступают под натиском кавалерии как раз французы. К середине дня они пробились к какой-то несчастной деревушке, оказавшейся в самом сердце битвы, и из неё сумели перерезать путь пытавшейся уйти французской пехоте, которая после недолгого боя сдалась. И – одно мгновение Винценто подумал, что ему это снится – по полю сражения проскакали штабные, выкрикивая едва ли не на полудюжине языков: – Вандам в плену! Победа у коалиции! Такой бурной, всесметающей радости в отряде не было... да, пожалуй, с весны. Смех, победные крики, объятия, поздравления; Дмитрий начал на ходу сочинять новые куплеты партизанской песни... Винценто хлопал по плечу Васильев, потом ему долго тряс руку один из давешних австрийских пехотинцев, которого он вообще едва знал... И лишь когда Шура, сияя от счастья, бросилась ему на шею, Винценто вспомнил о собственном решении насчёт ближайшей победоносной битвы.