Империя, которой мы будем править

Семья — это вовсе не список, кто кого родил.

— Так не пойдет… — Ивонн с усилием нажала на бумагу, наблюдая за тем, как по белому листу покатился сломанный грифель карандаша. На листе буквы кривые, ломанные, как и вся её жизнь. Рядом стоит пепельница — в неё падает остаток с ароматической палочки, от которой исходит приятный аромат — кажется, он похож на цветы и специи. Головная боль медленно проходит, позволяя розововолосой сконцентрироваться на книге. — Начну заново. — Белые пальцы покрепче обхватили позолоченную обложку книги, сжимая её у корешка. — Первый раздел посвящен урегулированию конфликтов на почве межличностных конфликтов, связанных с имуществом… Голубые глаза воодушевленно вчитывались в содержимое сборника законодательных актов империи, которые контролируют каждый шаг даже императорской семьи. — Хм, — Ивонн внимательно смотрела на страницу сборника, где описывался закон, относительно отношений между дворянами насчёт наследства. «…Например, если аристократ обладает богатством и имеет больше одного наследника, то по закону следует всё отдать тому, кто считается более перспективным ребенком семьи и признан главой рода достойным наследником…» — Получается, нет ограничения наследования по половому признаку…да и… Деррик не обеспечил себе титул следующего герцога одним своим рождением, — Ивонн отпила из фарфоровой чашки жасминового чая — Он просто сумел показать, что намного способнее своего младшего брата… И эта мысль показалась ей такой…чертовски неправильной, что едкий смешок сорвался с девичьих губ. — Ага, не позволил другим себя проявить и развить свои способности… Она прикрыла уставшие глаза, пальцами сдавливая переносицу, чувствуя на себе чужой взгляд. Кажется, она кому-то понадобилась. — Вы хотите поговорить со мной… — она бросила взгляд на тень человека в углу комнаты. Мужчина вальяжно вскинул руки, позволяя темным волосами распластаться на широких плечах. Серьга в левом ухе привычно зазвенела, ударяясь о металлическую вставку в волосах. Ивонн слегка улыбнулась, приветствуя своего наставника. — …учитель Маркус? Фиолетовые глаза удовлетворенно сверкнули, когда их обладатель плавно развел руками, подходя к ученице. — И вам, юная герцогиня, доброго дня. — Издал смешок Ирьери, пока девочка неловко потупила взгляд, понимая, что слишком очевидно была не рада неожиданному гостю. — Занятно, что вы решили изучать железные законы нашей империи. Однако, я, как учитель, в восторге от того, как мои ученики жаждут получить знания. — Данный сборник просто содержит вопросы на интересующую меня тему, — Ивонн закрыла книгу, не забывая поставить закладку на странице, которую она читала. — Но, учитель Маркус, что-нибудь случилось? Наше с вами занятие уже прошло… — она бросила взгляд в окно, где солнце уже было в зените, а это означало одно. Урок с Маркусом они точно прошли и это было больше двух часов назад. Вдруг она заметила хитрую улыбку на лице наставника и необычные для его внешнего вида перчатки. Дело было в том, что эти перчатки не имели пальцев и были расшиты серебристыми нитями. И на одной из них Эккарт увидела черный герб, который никогда в жизни не встречала. Он напоминал ей человека с мечом, вокруг которого выстроились ещё четыре фигуры. Но…она не знала кто это и зачем они на гербе изображены, но всё это было точно неспроста. — Раз уж ты заговорила о таких вещах, то… — он уселся в мягкое кресло, наблюдая за настороженной девочкой. — Расскажи мне следующее: как стать наследником без дозволения главы? — Эм, — Ивонн судорожно вспоминала закон. Разве там такое было? Там не было ничего такого… Что говорить? — я… — она зажмурила глаза от негодования — затрудняюсь в ответе, учитель. — Я понял, — усмехнулся брюнет, шурша неизвестным конвертом в правой руке. — дам-ка один не малозначимый совет, моя дорогая ученица, — он хлопает по бумаге, которую кладёт на край стола. — порой необходимо отойти от главного, чтобы заметить мелкие детали. Если просто заучивать законы, то кроме улучшенной памяти, вы ничего не получите. — Ивонн косит глаза на белый конверт, замечая, что он чересчур выпуклый. Там что-то ещё, кроме бумаги с письмом. — Как…какой ответ? — Откройте закон, который вы цитировали и найдите дополнение к нему под грифом. — Маркус расправил плечи, видя, как лицо принцессы посветлело — она смогла понять ошибку. Это хорошо. — А…вот, — Ивонн внимательно посмотрела в законник, находя необходимое дополнение к закону. Чёрт, оно такое маленькое, что она и не обратила внимания на него. — Необходимо получить титул мастера меча и иметь капитал в десять миллионов валютой империи. — Вот и чудесно. — Маркус слабо кладет ей руку на плечо, привлекая внимание девочки. — Вам стоит отвлечься от законов, а то вы не сможете увидеть действительно нужные детали в них — брюнет примирительно улыбнулся, подбадривая унывающую принцессу. — Это письмо…для вас, юная герцогиня. С этими словами мужчина удалился, оставляя юную герцогиню одну. Наедине с самой собой. Ветер сильным порывом пролетел по комнате, проскользнув через окно, которое было приоткрыто уже давно. Перо, которым Ивонн делала пометки, покачнулась и не выдержав усилий ветра, упало на пустой белый лист, оставляя черную кляксу на нем. Ивонн вздрогнула, глядя то на дверь, за которой скрылся её учитель, то на перо, которое испачкало её лист… Странное ощущение. — Что-то мне… — она взяла конверт в руки, поднося к нему нож для писем. Толстая красно-бордовая печать из сургуча носила на себе отпечаток незнакомого герба. Звезда, за которой скрещивались меч и алебарда. Бумага зашуршала, отрываясь от печати. На колени Ивонн с шумом рухнул медальон. — не нравится. Пальцы, немного запачканные в чернилах, аккуратно касались каждой витиеватой детали медальона. Нежно-голубой цвет корпуса, выделанный из эмали. Серебряные нити, опутывающие голубую эмаль, почти светились, отражая лучи солнца, которые попадали в кабинет через окно. Цепочка, длинная и словно сделанная в ручную — путалась между девичьими пальцами, позволяя ощутить прохладу белого золота на коже. — Это же… — голубые глаза с удивлением и ужасом глядели на вещицу в руках. — как…как это…как это возможно?! Пальцы лихорадочно нащупали защёлку на верхушке, поворачивая её по часовой. Послышался звук открывающегося замочка и медальон раскрылся на две половинки. — Это лицо… — глаза шокирована глядели на портрет, который хранил этот медальон внутри себя. — мама…? Она вспомнила сколько лет глядела на единственный портрет матери, в смерти которой её винили. Она часто стояла у зеркала, сравнивая себя и ту женщину на портрете, которая выбрала свою дочь, а не свою жизнь. Как бы Ивонн не кичилась тем, что ненавидит сходство с покойной герцогиней и своей матерью, но…в глубине души, глубоко-глубоко внутри она лелеяла надежду на то, что хоть немного похожа внутренне, а не только внешне, на человека, который спас народившееся дитя, взамен потеряв собственную жизнь. — Что за шутки?! — бледное лицо, словно у мертвеца. — Как это оказалось здесь?! Руки дрожат. Страшно. Ужасно страшно открыть письмо, которое прилагается к этому кулону. Конверт шуршит в дрожащих руках. Письмо, сложенное трубочкой, словно мыло в мокрых руках, выскальзывает из рук, падая на пол. — Да что ж такое… — розововолосая пальцами схватила упавшее письмо, сдавливая бумагу в руках. — Да ничего там нет такого. — она выдыхает, стараясь унять волнение. Может, это просто написал кто-то, кто знал о сходстве матери и дочери Эккартов. А таких много. Веревка, тонкая и холщовая, которая перевязывает скрученное в трубочку письмо, соскальзывает на стол, позволяя Ивонн увидеть содержание бумаги. И это её ужасает. Но она начинает читать его. — Ты можешь злиться, Ивонн. Только прочитай это письмо до конца. — дыхания не хватает. Мозг лихорадочно бьёт в тревогу, крича имя человека, который мог написать ей это всё. — Прости меня. С громким ударом прижимает письмо к столу, жмуря глаза. Ивонн хочется ослепнуть. Нет, она не может. Не может читать письмо от человека, который…что страшнее всего…может оказаться тем, кого она сможет простить. Её прощение — убивало всегда именно её. Остальные брали её доверие и сердце и растаптывали, глядя прямо в её глаза. Разбивали сердце на куски, а потом ещё усерднее превращали осколки её сердца в пыль. Руки комкают лист, желая его порвать, но… сейчас Ивонн подвластна своей мазохистской натуре — она хочет узнать зачем? Зачем этот человек, столько раз доказывавший то, что она вообще виновата во всём…?! — Я отвратительный человек. Ещё более отвратительный брат, но…я хочу попросить у тебя прощения. Я не поддерживал тебя, уничтожил тебе детство, виня тебя в том, в чём ты не виновата. Я правда…виновен перед тобой… — внутри всё сжимается от боли и отчаяния, перекрывающего ей кислород. Слова, выведенные чернилами на бумаге, берут кувалду и со всей дури заезжают по её рёбрам и солнечному сплетению. Ивонн Эккарт не может дышать вот уже битых тридцать секунд после прочитанных слов, а трясущиеся руки едва ли держат толстую бумагу письма, острыми краями которой хочется вскрыть себе вены и покончить с этим страхом и болью в сердце навсегда. Отдаться во власть злу, внутри себя и потеряться. Потеряться во тьме. — …Я правда не мог не написать тебе…сестра. Сижу сейчас пьяный, пишу тебе письмо. Реву, как плакса какая-то… Смешно, да? Ивонн, ты…можешь не отвечать мне, но…я надеюсь, что у тебя всё в порядке.Твой…старший брат Рейнольд — Ивонн замерла, не имея сил сделать даже вздох. — Это что? — Она смотрит в лист, на котором чернила смешались с уже высохшими каплями слёз. Она смотрит в письмо и не хочет видеть всех этих слов, адресованных ей. Последние предложения в письме. …И…прости меня, пожалуйста, за то, что я…сравнивал тебя с мамой. Ты не она. Ты моя сестра. Моя младшая сестра… Эта брошь…думаю, я должен отдать её тебе. Разбивают Ивонн Эккарт на осколки, словно кто-то проходится битой по витражу. Единственная фраза — «Ты моя сестра» — медленно и поочередно переламывает все кости, словно уже проехавшаяся по тебе карета, что сдает задний ход. Ей больно дышать. Она не хочет дышать. И…не хочет прощать. Нет, она не раз видела их любовь к ней, но они врали. Они постоянно давали ей надежду, чтобы причинить боль. Так почему она…? Почему она снова?! — Нет, — Ивонн срывается с места, рывком открывая дверь кабинета, которая с шумом ударяется о стену. — нет! — она бежит подальше от места, где оставлено письмо и медальон. — нет же! — Молодая госпожа! — какая-то горничная пытается поймать её и успокоить. Ивонн не слушает её. Толкает женщину, глядя с особым презрением на служанку. — Как ты смеешь касаться меня без разрешения?! — у неё приступ истерики, который она не может унять. Ей больно, страшно и ужасно плохо. — Но я…! — случайная служанка не успевает ответить, потому что юная герцогиня уже сбежала от неё, продолжая нестись по коридорам поместья, не замечая никого на своём пути и жмуря глаза. — Я не могу. Нет-нет-нет! — Ивонн сбегает. Подальше от всего этого. Она устала. Столько лет всё это повторяется. Нет. Она не хочет снова обманывать своё сердце. И кто бы знал, что…она в конце концов прибежит к двери…комнаты той, которая вернула её в это чертов дом? Ха, да она сама не представляла такое реальностью. Дверь она открывает резко, без разрешения влетая в комнату сводной сестры. Пенелопа смотрит на неё удивленно, будучи спокойной, словно удав. Зеленые глаза скандируют названного гостя на предмет агрессии, но потом Пенелопа возвращает глаза к книге. Ивонн не понимает её. Ей же тоже плохо. Она же такая же. Так почему она так спокойна?! — Ты не против, если я поговорю с тобой? — Ивонн пытается быть холодной, но кровь нервно рикошетит отсчетами пульса. Ей плохо и ужасно страшно. От того, что происходит. — Ивонн? — голос у её сводной сестры холодный, равнодушный и спокойный. — Я…Рейнольд написал мне письмо… Я…мне нужно поговорить с кем-нибудь. Я…не хочу…ты…мне кажется, ты понимаешь меня, — Ивонн не любит тишину. Она сводит её с ума. Ивонн тяжело дышать, то ли от предгрозового теплого и влажного воздуха, попадающего в четыре стены комнаты Пенелопы через приоткрытые окна, то ли от того взгляд изумрудов, на глубине которых Ивонн видит понимание и…сожаление. — Не тебе одной… — Пенелопа хрипло говорит свои мысли в слух, вколачивая их гвоздями в сознание Ивонн, которая уже сходит с ума от слез внутри. — Смотри. Между пальцами её сестры появляется тонкий лист, исписанный таким же почерком. Ивонн замечает, что на столе, рядом с разорванным конвертом лежит белый платок с орлом. Она замирает. Это же… Этот платок… Это был последний раз, когда Рейнольд вышивал что-то на платках. Ему нравилось вышивать разных животных на ткани, пока покойная герцогиня сидела рядом с ним и также занималась вышивкой. Неужели…он отдал эту вещь кому-то кроме себя? — Тебе ведь тоже пришло письмо от него? Прочти его… — Пенелопа знает, что каждым словом ковыряет нож в спине, проделывая дыру размером с космос. Она видит страх и отчаяние в лице напротив. Она так выглядела в прошлой жизни каждый раз, когда та «семья» пыталась сделать вид, что Ча Сиён не чужая им, а член семьи. — Я удивлена этим поведением. Пенелопа правда не ожидала такого поведения от Рейнольда. От того Рейнольда, который в прошлый раз ненавидел её, навязал свою ненависть к ней и всем слугам герцогства. Но…почему-то внутри всё потеплело, когда на бумаге она прочитала такие свойственные вздорному сыну герцога слова, в которых было не совсем понятно — просит ли он прощения или снова злится на адресата. Но…если честно, Пенелопа улыбнулась под конец письма. По-настоящему. Этот придурок с розовыми волосами…был эгоистичным и гадким человеком в её памяти, но…сейчас она не могла считать его таким же. Он даже извинился за порез на руке, который она почти сама себе и нанесла. Раньше Пенелопа Эккарт бы рассмеялась, мол, такое её не трогает — ей плевать. Сейчас же она была бы рада оправдать своё потеплевшее отношение жёстким алкогольным отравлением или комой. Было страшно принять то, что она готова принять Рейнольда. В прошлой жизни не смогла принять ни один из его детских поступков, которые только травили её. Но сейчас…она, чёрт возьми, почти готова оправдать его. И это ненормально. Почему она почти оправдывает его тем, что у него тоже не всё было хорошо…а кто думал о ней? Никто… — Пенелопа, — имя слетает с губ Ивонн в пустоту, отчего даже воздух насыщается горчащей болью, исходящей изнутри. — Пени, я прочитала его письмо. Пенелопа резко смотрит на неё и ей вдруг становится понятно. И этот безумный блеск в глазах, и трясущиеся руки, и желание Ивонн говорить с кем-нибудь. — Ив, он же написал тебе непросто так, да? — голос у Пенелопы меняется. Теперь он не холоден и равнодушен, а понимающий и такой теплый, что Ивонн всхлипывает, обжигаясь о такую резкую перемену сводной сестры. — Я… — Металлическое спокойствие лопается как воздушный шарик. Слезы текут с глаз, падая хрустальными каплями на ткань подола. Щеки краснеют, а глаза с болью и мольбой на спасение смотрят на Пенелопу. — Я не могу…что если…я поверю всему этому? А потом…потом всё снова повторится? Что я буду делать со своим снова разбитым сердцем? Ты же знаешь, каково это — терять надежду, которую только дали, и видеть, как люди с радостью разрывают тебя на части со словами, что это только твоя вина… Я не хочу…не могу…не выдержу больше такого… Пени… — Руки Ивонн сдавливают руки Пенелопы чуть ниже плечей. Пальцы давят на кожу, хватаясь за Пенелопу, как за спасательный круг. А Пенелопа просто молчит, зная, что словами она точно не вылечит чужую боль. У каждого она своя. Так сказать, личный демон сам варит эту убойную смесь тщания, боли и печали для каждого своего хозяина в отдельности. Ивонн опускает глаза, склоняя голову вниз и Пенелопа аккуратно касается волос принцессы Эккарт и гладит сводную сестру, ощущая, как та давится слезами. — Я не говорю прощать его, — слова малинововолосой выбивают остаток воздуха из лёгких, — сестра. — заставляют забыть, что значит «вдох». Пенелопе нелегко было сказать это слово. Шесть букв. Четыре согласных и два гласных звука. И столько смысла в слове, что она опасалась говорить их, но…почему-то хочется назвать эту девочку напротив, которая устала от жизни, своей сестрой. Они похожи, думает Пенелопа. И эта схожесть только сильнее давит на мозги, разрывая нервы своей хозяйке. — но…попробуй принять тот факт, что он просит прощения. — Пенелопа уверена, что у Ивонн Рейнольд и впрямь просит прощения, если Эккарт прибежала сюда в таком состоянии. — Я… — голубые глаза смотрят напротив. Ивонн сейчас плохо. Ей намного хуже, чем когда она неслась сюда. Ей намного-намного больнее и ужаснее. У неё душа болит, обливаясь кровью и лавой обжигая органы. У неё трясутся руки, а сердце готово повеситься на собственных клапанах. У неё голова пульсирует болью, а слезы не перестают стекать по лицу. В носу щиплет и сердце щемит от теплых прикосновений Пенелопы. Но… Ей одновременно с этим и лучше. У неё болит сердце, потому что она обрела…сестру? Да, вероятно, впервые за свои…жизни она обрела человека, который и правда понимает её. У неё болит душа, хранящая осколки боли прошлого, потому что…сердце готово простить розоволосого брата. У неё болят глаза, потому что слезы уже обжигают сетчатку глаз. У неё руки трясутся, потому что она всё ещё не может поверить в то, что не спит. У неё горит всё внутри, потому что…сердце не повесилось на собственных клапанах. Вместо этого оно сильнее бьётся, жадно впитывая каждую секунду рядом с теми, кого…она готова защищать ценой своей жизни. Словно её мать, которая пожертвовала собой ради дочери. Ивонн прижимается к Пенелопе, словно котенок к матери и плачет. Долго и протяжно скулит, впитывая тепло, которое еле исходит от её сестры. Сестры. Не сводной, нет. Пенелопа — единственный человек в поместье, которого Ивонн готова считать родным без остатка. Она не держит и фунта обиды на неё, зная, что у девушки не было выхода. А Пенелопа сожалеет и по-матерински гладит её по голове, не замечая того, что…на лице держится улыбка. Теплая улыбка, в которой скрыто много всего. В которой Пенелопа, сама того не осознавая, спрятала главный смысл. Я не брошу тебя. Только не я.