Excommunicado

Я не выбираю, от чьего поцелуя будет печь вены.

(Катерина Траум, «Твой любимый фамильяр»)

26 апреля 2015 года, Нью-Йорк

Сегодня солнце настолько щедро обливает землю жаром, что кажется, будто город резко переключили на июль. Но я всё так же по привычке задёргиваю шторы, чтобы ни один луч не проник внутрь квартиры. По привычке, оставшейся с тех времён, когда размазанным пятном лежала на кровати в том доме, не в состоянии встать поесть или дойти до ванной, полностью отдав себя в покрытые струпьями мерзкие лапы депрессии. Не думаю, что она отступила полностью — хорошо было бы доехать до мистера Моргана и поговорить, проанализировать моё текущее состояние, но пока совсем не было времени даже на подобные личные дела. Эта суббота — первый за месяц день, когда я могу наконец-то немного отдохнуть и не думать, хотя… Поразмышлять как раз-таки есть над чем. После той выставки пришлось уступить и доехать с Рамиресом до меня — о том, чтобы довезти до «Сомбры» и дать забрать машину, не было и речи. Внутренний раздрай и гиперусталость не позволили мне тогда вступить в дискуссию на этот счёт, поэтому пришлось терпеть общество друг друга ещё целый час, за который молчания было столько же, сколько брошенных исподтишка взглядов с моей стороны и пристально-долгих со стороны Рамиреса. Благополучно добравшись до дома, я потом никак не могла уснуть, сидя с поджатыми под себя ногами на диване и остекленевшими глазами уставившись в одну точку на стене. Та бессонная ночь не помогла в рассортировке миллиона мыслей, которые, правда, отошли на второй план, стоило наступить утру среды, когда я вновь приехала в офис. И шокировано обнаружила в своём кабинете аккуратно-ровно висящую на стене картину «Пир королей»… Обрушить своё возмущение и задать резонный вопрос «какого чёрта?..» было не на кого, некому — вплоть до сегодняшнего дня я не видела ни Рамиреса, ни Энтони. Они всё время отсутствовали по каким-то неизвестным мне вопросам; я же, кое-как смирившись с дорогостоящей и крайне мрачной экспозицией в рабочей обстановке, продолжила копаться в вещественных доказательствах для иска. Не лицезреть Рамиреса было очень кстати — несколько дней с глаз долой, думаю, сказались на мне благотворно, но вот сейчас, в полумраке кухни-гостиной, когда я вспомнила о нём, пару ключевых и отягощающих мыслей снова зажужжали, как разворошенный улей. Тема смерти моего отца больше не поднималась, но теперь мне постоянно приходится гадать, какого рода сотрудничество было между ними. Некий злопыхатель, чьи отношения с Рамиресом испортились до отъезда в Испанию, никак не даёт о себе знать, и я понятия не имею, в каком положении сейчас фигуры на доске. Чёртов непростой иск, в котором я успела собрать пазл за пазлом факты, чтобы компания получила лишь штраф, и ещё даже не добралась до того, как выкрутиться от выплаты репутационного ущерба «Эксону», давил на плечи бетонными блоками. И ничего, абсолютно ничего нового о «Сомбре» и самом Альваро. Вот они, мои скудные выводы к текущему часу… На мгновение в голове противным тараканом пробегает ещё одно предположение: «А не дать ли суду и прокурору посадить Рамиреса на пять лет и тем самым освободиться от его гнета?», но я почти сразу тяжело вздыхаю, понимая, насколько это плохая идея — он выйдет из тюрьмы и найдёт меня даже на Нептуне, куда я, правда, навряд ли доберусь, полностью перекроив лицо и документы. Да и в конце концов, нужно быть откровенной хотя бы с собой — сейчас, в данный момент времени, наше своеобразное общение и гнетом-то назовёшь с натяжкой. Разум пускается просто в какой-то неконтролируемый пляс, словно кто-то одновременно нажал на все кнопки бортового компьютера и вышел из диспетчерской, оставив всё на волю вселенной: я снова и снова лихорадочно прокручиваю раздумья об Альваро и той выставке. Воскрешаю каждый его взгляд, жест и слово и не могу дать объективную оценку ни себе, ни ему. Не прощупываются мотивы, не проясняются причины… Нельзя с уверенностью сказать, что тот вязкий страх, возникший при встрече на кладбище, а после — на складе, и насыщенно-первородная ненависть больше не захватывают каждую клетку и не имеют для меня значения. Имеют. Но всё последующее поведение Рамиреса и мои ответные реакции вносят смуту, и я, кажется, окончательно даю засосать себя в эту трясину вопросов-без-ответов и непонимания. — Это всё… — шепчу я в пустоту комнаты, — …какой-то бред. Провожу ладонями по плечам и собираюсь получше укутаться в тонкий плед, чтобы поспать, как в этот момент раздаётся звук мобильного. «Где ты сейчас?»✓ Помяни чёрта… Я сердито смотрю на мерцающий экран и сразу же узнаю неповторимый «почерк» в таком простом вопросе. Милостивый хозяин объявился и решил нарушить покой моих выходных? «А как много есть вариантов для субботы у человека с такой жизнью, как у меня?»✓ Даже набрать ответное сообщение не получается спокойно. Добив последнюю букву и отправив, я откидываю телефон в сторону, лишь бы не видеть. Не хочу знать, что придёт вдогонку: на больших расстояниях Рамиреса всё-таки немного проще игнорировать, не ожидая очередного сближения в дюймах и опаляющих до пепла взглядов в свой адрес. Берусь за пульт телевизора, который крайне редко включаю. СиЭнЭн ожидаемо вещает вовсю, но я перевожу режим на беззвучный — невыносимо хочется тишины… Однако у кого-то наверху свои планы на мой счёт сегодня: телефон вновь жужжит, уже оповещая о входящем звонке. Я раздражённо хватаюсь за него, планируя полностью выключить, но с удивлением обнаруживаю, что это вовсе не Рамирес. От него в «шторке» уведомлений даже нет сообщения, что странно, ведь такой выпад с моей стороны он бы точно не пропустил. Смотрю на экран, не сразу нажимая на «Принять вызов», но когда это происходит, я уже максимально собрана. — Ричардс. — Приветствую, — слышится колючий голос Майерса на том конце. — Узнала? — Естественно, Томас, твой номер есть в моей записной. По какому же поводу ты решил почтить меня звонком в выходной день? — в моём же моментально возникает металл, и я даже улавливаю неосознанное сходство кое с кем. «И давно мы начали проводить подобные параллели и называть так Альваро?» — шепчет мерзкий внутренний голос, и я спешу послать его куда подальше. — Да, за это, конечно, извини, — лживо-лицемерно молвит Майерс, и я в этот момент медленно откладываю телефон, ставлю его на громкую связь и всматриваюсь в экран плазмы. Судя по всему, собираются переходить к сводке новостей. — Но не мог отказать себе в удовольствии позвонить именно сегодня и сообщить, что по делу «Сомбры» государственным обвинителем буду я. Я даже не особо успеваю осмыслить сказанное — едва он договаривает, снова раздаётся трель, но уже в дверь квартиры. Вздрагиваю и резким движением сбрасываю плед, уставившись в темноту коридора. Сегодня что, какие-то магнитные бури? Кого это принесло?.. — И поверь, Джейн, в этот раз я сделаю всё, чтобы ты проиграла. Фраза Майерса с ноткой угрозы звучит уже тогда, когда я бесшумно подкрадываюсь к глазку, заблаговременно вновь приложив телефон к уху. — Минутку, Том… — тихо отвечаю я и почти осязаемо чувствую его замешательство. Ну конечно, он ведь надеялся на чистый голливудский драматизм в разговоре, а тут на тебе — реплика в ответ не совсем соответствующая. Если бы не напряжение, вызванное неким незваным гостем, который явно не Кейт, — а приезжать просто так, без приглашения, больше некому — я бы, наверное, прыснула со смеху, ярко представив недоумённое лицо этого препротивнейшего прокурора. Внутри будто обрываются натянутые железные тросы: я вижу в линзе Рамиреса за дверью. Зачем-то задерживаю дыхание, пока Майерс что-то бормочет на том конце провода, и неуверенно берусь за ручку. Что. За. Чёрт. — Джейн? Алло, ты здесь? Не отвечаю обвинителю, ошалело моргнув несколько раз, и всё-таки открываю тому, кого меньше всего на свете хочу видеть в своей квартире. Господи, Рамирес просто повсюду… На работе, вне работы, теперь ещё и дома. Под моей чёртовой кожей. Подперев плечом телефон, я полностью распахиваю дверь, бросая на Альваро ничего не значащий, короткий взгляд, хотя всё нутро колотит. И отхожу в сторону, пропуская жестом ладони вперёд. Надо было написать в той смс нечто более точное о моей дислокации и, желательно, максимально далёкое от дома. — Ричардс, может, ты перестанешь делать вид, что ничего не слышала и не слушаешь? — вскипает надоедливый Майерс, а я теперь смотрю на вошедшего и застывшего Рамиреса на пороге, который мгновенно подбирается, заметив прижатый к уху телефон. По сравнению с моим неопрятным домашним видом, состоящим из длинной футболки-пижамы, неряшливо собранного хвоста и отпечатка дикой утомлённости на лице, мой мучитель-начальник выглядит как всегда свежо и с иголочки. Да плевать. Я его не звала и беспокоиться о своей внешности теперь не собираюсь. А вот выяснить, какого хрена он здесь объявился — собираюсь точно. — Майерс, мне неудобно сейчас говорить, — наконец жёстко проговариваю я, и приходится подойти к молчаливо ожидающему Рамиресу сбоку, чтобы дотянуться и закрыть входную дверь. Аромат духов тут же ласкает рецепторы, и я резко выдыхаю носом, лишь бы избавиться от этого дурманящего плена. — Тебе попросту нечего сказать, не так ли? — ухмыляется прокурор, предпринимая ещё одну дешёвую попытку задеть, а я лишь театрально закатываю глаза, повернувшись к Альваро. Одними губами шепчу: «Проходи…» и снова держу телефон ладонью. — Ты ведь и сама знаешь, что проиграешь этот суд. Я качаю головой, услышав это, и оказываюсь вслед за Рамиресом в комнате. Он неторопливо присаживается на барный стул, а я на автомате прохожу за другую сторону стойки — так я чувствую себя безопаснее, когда между нами есть хоть что-то. Альваро окидывает меня хитрым взглядом, изображая полную заинтересованность, и кладёт ладони на столешницу, сцепляя их в замок. — Твои попытки вывести меня из строя, Майерс, выглядят убого. Хотя чего ожидать от человека, который берёт верх лишь в тех делах, где у компании заведомо нет шансов, — не замечаю оценки в глазах наблюдающего Рамиреса, потому что полностью, наконец, сосредотачиваюсь на разговоре. Но при этом невольно задерживаю своё внимание на его руках, почему-то представляя, как они сжимают глотку Томаса до предсмертного хруста… — Ты убедишься в своей неправоте в зале суда. И если ещё раз позвонишь мне с завуалированными угрозами, поверь, я лично передам запись нашей беседы судье, и для тебя всё закончится намного раньше. Послушав две секунды гробового молчания, я нажимаю на «отбой» и перевожу взгляд с пальцев Рамиреса на его лицо. Губы на котором моментально трогает злорадная усмешка. — Досаждают поклонники? — язвительно выдаёт он, глядя мне ответно в глаза. — И тебе доброго вечера, — кисло отвечаю я, швыряя ни в чём не повинный телефон на поверхность, и в противовес позе Альваро расставляю собственные руки по разные стороны, опираясь на столешницу. — Звонил Томас Майерс, один из прокуроров, с которым я, мягко говоря, не в ладах. Он будет выступать против нас в суде, — чеканяще добавляю я, ощущая непонятное сжатие связок на слове «нас». Всё ещё непривычно. — А теперь вопрос: какого чёрта ты приехал ко мне домой? — Проезжал мимо, — намеренно неубедительно произносит Рамирес, чтобы я снова пустилась в расспросы. Грёбанный манипулятор. — Чего именно хотел этот твой Майерс? Сделки? Я давно отказался от всех досудебных встреч. «На которых всё можно было бы решить, не прибегая к заседанию, упертый ты баран…» — с пышущей яростью думаю я, вспоминая свою реакцию в офисе, когда узнала об этом впервые, но внешне стараюсь сейчас ничего не показывать. — Ты всё прекрасно слышал, зачем снова спрашивать? Звонил, чтобы угрожать, но больше вывел из себя, — «как и ты выводишь разговорами об одном и том же», и, проведя ладонью по лбу, я совершаю ещё одну попытку атаки: — Ещё раз: почему ты здесь? Но вопрос выходит как-то на выдохе и утомлённо. Уже и не хочется знать, зачем он приехал, — лишь выпроводить поскорее и снова оказаться в уютном коконе. Рамирес окидывает взглядом знатока обстановку кухни-гостиной и приподнимает брови, заметив откупоренную бутылку вина, к которой я только притронулась. — Надо же. Испанское? Опять уходит от ответа… — Это случайность, — ощущаю, как алеют скулы, но ведь говорю чистую правду. — Ну конечно, — обманчиво мягким тоном, в котором всё равно чувствуется власть, пресекает Рамирес и прячет очередную победную улыбку. Как же это доводит! Дотянувшись до тёмного стекла бутыли, он берёт её, рассматривает этикетку и вальяжно спрашивает: — Бокалы в столь аскетичном доме найдутся? Я с такой силой сжимаю зубы, что слышу их тихий стук друг о друга. Этого ещё не хватало — распивать с ним алкоголь… Одно дело — где-то в общественном месте, где мы окружены людьми, другое дело — в замкнутом пространстве, в котором просто каждое мельчайшее неделовое движение тут же порождает интимную атмосферу. Но страх получить этой бутылкой по голове из-за гордого отказа пересиливает, и я, сопя от гнева, всё-таки выуживаю единственный бокал для него и забираю у раковины слегка испачканный простой стакан. — Я планировала провести хотя бы выходные без твоего общества. — Оно разве настолько тебе в тягость? Не замечал, — с ехидством говорит Рамирес, по-мужски изящным движением разливая вино. — А планы имеют свойство меняться. Я беру свой стакан, вцепляясь обеими ладонями, и надеюсь таким образом скрыть появившуюся в них дрожь. Отвожу взгляд, уставившись в содержимое, пока Альваро тоже разглядывает в тусклом свете оттенок вина и, наконец, пробует его. — М-м-м, — тянет он, и я вынужденно поднимаю глаза. Прикрыв веки, Рамирес слегка облизывает губы и с нескрываемым сарказмом выносит вердикт: — Отвратительно. Теперь бутылкой по голове хочется огреть его самого. — Не у всех такие избирательные и придирчивые вкусы, как у тебя, — демонстративно сделав большой глоток, вспыльчиво озвучиваю я. — Ты просто не пила настоящее испанское вино, — лукаво отвечает Альваро, проигнорировав мой тон, и всё равно подносит бокал ко рту ещё раз. Одновременно с этим одна его ладонь проникает под тонкое пальто, скорее всего, ко внутреннему карману, — вот же досада, я не предложила ему повесить верхнюю одежду в коридоре! — и выуживает плотный бежевый конверт: — Это, кстати, тебе. Чтобы не совершить ошибку и не накинуться с обвинениями сразу, как я любила это делать раньше, сначала всё-таки прощупываю и проверяю, нет ли там денег — этого ещё не хватало, тем более после и так унизительного получения пластиковой карты. И действительно — в конверте документы, но только я хочу спросить, какие именно, как взгляд цепляется за изображение на экране телевизора за спиной моего гостя. Миловидная блондинка-телеведущая что-то рассказывает, шевеля губами, а рядом с ней выведено фото… сенатора Райли. Альваро тут же оборачивается, заметив, как я остолбенела с конвертом в руке. Я не вижу выражения его лица, но он порывисто встаёт, оставив бокал, и хватается за пульт, словно идущие в беззвуке новости значат для него очень многое. — К утру понедельника будет осуществлён окончательный подсчёт голосов и станет ясен новый состав сенаторов штата Нью-Йорк, однако уже сейчас можно сказать, что Джонатан Райли имеет наибольшие шансы переизбраться вновь. После скоропостижной смерти Эдварда Ричардса, который был главной кандидатурой на пост сенатора в этом году, именно Райли занял место фаворита среди избирателей… — равномерный тембр ведущей почему-то слишком долбит по перепонкам в зыбкой тишине, окутавшей квартиру. Я оставляю стакан и документы на столешнице, обхожу барную стойку и, обхватив себя за плечи, встаю рядом с безмолвным Рамиресом, внимательно слушающим известие. Заглянув в его лицо, замечаю то, что вводит меня в ступор: черты ужесточаются, заостряются, демонстрируют злость, и на фотографию Райли Альваро смотрит с уничтожающей неприязнью. После смерти папы я даже не вспоминала о предстоящих выборах и теперь, крайне заинтригованная реакцией своего начальника, задаюсь вопросом: а ему что с этого?.. — Знаком с Райли? — К сожалению, — цедит сквозь зубы Альваро, украдкой взглянув на меня и снова всматриваясь в экран. Правда, ведущая перешла уже к другим событиям, но в его взоре всё ещё полыхает сакральное пламя гнева. — Хм… Судя по твоему лицу, вы точно не играете в гольф по воскресеньям, — я скрещиваю руки на груди в ожидании хоть каких-либо объяснений, но нет. Он попросту отворачивается и делает шаг по направлению к коридору. — Ты права, — на миг коснувшись пальцами лежащего конверта и оставив его на месте, Рамирес сухо бросает через плечо, словно и не было той иронии между нами: — Спасибо за гостеприимство, Джейн. Увидимся в понедельник. Нет, так не может больше продолжаться! Вечные недомолвки и утаивание информации. Я чувствую, что просто обязана знать, почему так сильно новость об избрании Райли пошатнула покой и вполне нормальное настроение Рамиреса, если его вообще можно вписать в какие-то нормы. Сколько можно не договаривать, чёрт возьми? Сама не понимаю, как именно мозг посылает сигнал к пальцам, но я нетерпеливо хватаю Альваро за руку, заставляя повернуться обратно. Тактильный контакт с тёплой, немного шершавой, крепкой ладонью тут же выбивает меня из колеи, и я хочу отнять свою, но понимаю, что и она… попала в ответный захват. — Почему из тебя всё нужно вытаскивать клешнями? — загораюсь я, глядя прямо в утаскивающую бездну карих глаз, неотрывно следящих за мной. Всё же резко вырываю ладонь, хранящую ощущение его кожи, и неосознанно топаю ногой: — Ты точно знаешь что-то, что может быть важно и для меня. Мой отец, теперь Райли, некий человек, с которым у тебя конфликт… Я устала от этих тайн. У тебя есть подозрения… Тогда говоришь А — говори и Б. В чём дело, Альваро? Прерывисто дыша, словно прошла не одну милю с грузом на спине, я сверлю его взглядом и жду ответа, даже не заметив, как впервые обратилась к этому невыносимому упрямцу по имени. Рамирес распрямляет плечи, хотя его осанке и так позавидует любой, и щурит глаза: воздух между нами накаляется, приобретает чёткий флёр опасности. — Какая же ты порой настырная… — он морщится, как от зубной боли, и двигается ко мне, а я впервые не хочу убегать. — В твоей светлой голове ни разу не мелькала мысль, что если ты чего-то не знаешь, так нужно? Возможно, тебе вовсе и не нужно так много знать… — Нет, не мелькала, — гордо вскидываю я подбородок, стараясь не дрожать из-за его нависшей фигуры. Дамбу прорывает, и мне уже в сотый раз нечего терять, поэтому я обрушиваю на Рамиреса очередной шквал: — Мне вообще начинает казаться, что за всем этим фарсом стоит не только долг отца. Что-то явно происходит. Что-то глобальное… Голос стремительно садится, и в горле пересыхает. Его зрачки гипнотизируют, а я, увы, слишком ведомая в последнее время, поддаюсь их зову, как заблудший путник на сигнальный костёр. — Почему ты на самом деле до сих вынуждаешь меня работать на тебя? — шепчу я в непозволительной близости, понимая, что дыхание касается сомкнутых губ Рамиреса. — Потому что ты похожа на вазу с множеством трещин, Джейн, и мне интересно, когда ты разобьёшься окончательно. Бархатный тон едва уловим и обволакивает слух патокой… — Ну конечно… — кривлю я губы, закрывая веки, потому что больше не в силах выдерживать пронзающий взгляд, в котором стало слишком много того, чего я не понимаю. — Человеческие судьбы тебя мало волнуют… Ты просто ждёшь, когда я сломаюсь, хотя не понимаешь, не имеешь ни малейшего представления о том, через какой ад я прошла и прохожу. Шёпота больше нет. Швыряю эту фразу мокрым полотенцем Рамиресу в лицо и хочу обойти его, чтобы демонстративно показать: «На выход!», пока смелость всё ещё клокочет в венах. И сначала даже не понимаю, почему не могу, ведь разум и обострённые чувства в тумане — моё запястье вдруг сжимают почти до боли. Альваро дёргает меня на себя, и талия начинает гореть под его ладонями — два быстрых шага, и дальше мою спину впечатывают в стену. Я мысленно прощаюсь со своей жизнью, готовясь получить удар, который, поразительно, не следует. Зато то, что происходит вместо него, моментально вышибает из меня весь воздух — не могу в это поверить… Губы Альваро хищнически нападают на приоткрытые мои, сквозь которые рвётся тяжёлое от волнения и сказанного дыхание, и самое сумасшедшее во всём этом то, что я отвечаю на поцелуй сразу же, совершенно не думая, не брыкаясь, не отрицая. Чёрт побери… Что же мы творим? Тело не подчиняется рациональному «я», полностью уходя в самоволку: ладони сами тут же обхватывают сильную шею Альваро, чтобы быть ближе. Под пальцами чувствуются две его тонкие вены, вздыбившиеся от ярости даруемого поцелуя. В нём с этим сплетается и безумие, и непринятие, и кристально-чистое желание. Я ведь должна его оттолкнуть. Должна же? Но как марионетка нахожусь под полным контролем кукловода, с той лишь разницей, что делаю сейчас всё по своему велению. Альваро захватывает зубами мою нижнюю губу, оттягивая, и тут же касается кончиком языка моего — нет… Нет-нет-нет! Нельзя так сладко целоваться. Движение, и мой язык ответно давит на его. В глотке гасится гулкий стон, услышав отголосок которого, Рамирес сильнее прижимается губами к моим, увеличивая скорость. Катастрофически не хватает кислорода, полностью сожжённого между нами, а в голове нет никаких дурацких сравнений с мужем, сожаления или же стыда. Лишь молочно-белая пустота, в которой алыми вспышками начинает возникать вожделение. Но позже я буду благодарна Альваро, что мы не двинулись дальше — он так же первым прерывает остервенелый поцелуй, как и первым начал. Одна ладонь всё так же стискивает мой бок, а вторая взлетает к лицу — его пальцы впиваются в мои скулы, и я готова поспорить, что чувствую в них не только сносящую силу, но и ласку. Губы не прикрываются из-за давления, и Альваро изучает на них каждую трещинку, словно хочет убедиться, что оставил максимально заметный след, который после увидит каждый. Отпечаток. Хозяйское клеймо… — Человек сам создаёт свою судьбу, Джейн, — его дыхание медленно восстанавливается, как и утерянное в страсти самообладание. — И ты не поняла главного: когда это окончательно произойдёт, когда ты превратишься в сотни осколков, — именно я буду рядом. Его руки неохотно покидают меня, и я мгновенно чувствую себя опустошенной. Благо ноги не подкашиваются, как у какой-нибудь школьницы, но вот голова кружится уже не столько от поцелуя, сколько от двусмысленности последних его слов. В этом весь он — неоднозначный, с тысячей оттенков смысла в репликах и жестах. — Этому не стоило случаться, — тихо молвит Альваро, окончательно отойдя от меня на приличное расстояние, и застывает в центре комнаты. На его скулах двигаются желваки, словно он хочет сказать что-то ещё, чтобы добить меня, всё ещё прижатую уже собственной гравитацией и шоком к стене, окончательно. Но молчание спасает нас обоих, и Альваро просто уходит, не прощаясь.