останься рядом со мной.

natasha blume – black sea. enhypen – given-taken.

чуя кусает свои шершавые обветренные губы, пока в телефонной трубке раздаются протяжные раздражающие гудки, которые в данный момент кажутся ужасно длинными и тупыми, как ржавое лезвие старого ножа. эти гудки режут по ушам и сердцу примерно так же, как то самое ржавое лезвие по тонким запястьям – невыносимо медленно и неприятно больно. сердце остервенело бьётся о грудную клетку, словно отчаянный зверь за металлическими прутьями, желающий оказаться на свободе. его руки дрожат, как во время промозглых осенних вечеров, когда остывший ветер пробирается под пальто и свитер, и пробирает до мозга костей. с каждой секундой гудки становятся невыносимыми и бесконечными, но рыжий не решается сбросить вызов, ожидая того момента, когда гудки сами прекратятся и женский компьютерный голос оповестит, что абонет не хочет поднимать трубку, так что иди нахуй, либо когда- – да? у чуи живот скручивается от волнения, руки ещё больше дрожат, а лёгкие и вовсе словно перестали функционировать. он часто моргает, словно пытается отогнать непрошенные слёзы, которые вот-вот и потекут по щекам. голос дазая всё такой же не заинтересованный и безэмоциональный. холодный, как лёд. тон его голоса заставляет чую вздрогнуть, а худое тело покрыться чувствительными мурашками, что быстро пробежались от поясницы вдоль по позвоночнику к затылку и рукам, приподнимая маленькие волоски. он дёргается ещё раз, на этот раз чуть не выронив дорогой телефон из рук. поэтому он крепче сжимает его пальцами. – я слушаю. – спокойный, но твёрдый тон снова привлекает к себе внимание, напоминая, что вызов, чёрт возьми, приняли. чуя сглатывает и закусывает нижнюю губу, уставившись на ночной город с высоты двадцатиэтажного здания. разноцветные огни напоминают драгоценные камни, что блестят, переливаясь от попавшего на них лучика света. за окном поздняя осень и практически незаметный срывающийся с тёмно-синего беззвёздного неба снег. на улице холодно и дует сильный ветер, раскачивая голые корявые ветки деревьев, но чуя с такой высоты этого не видит. – я... – он запинается, за что в наказание прокусывает свою губу, кажется до крови и хочет провалиться сквозь землю, лишь бы не испытывать весь этот отвратительный спектр чувств и эмоций. к счастью, отчаянный стук его неугомонного сердца о хрупкие рёбра парню по ту сторону трубки не было слышно. накахара зажмуривается и судорожно выдыхает, пытается произнести как можно увереннее, но голос предательски ломается и дрожит, – дазай, я скучаю. на том конце давящее на мозг молчание. чуе кажется, словно сейчас он потеряет сознание и больше никогда не сможет очнуться. минута. две. рыжий думает, что уже отключились, но внезапно слышит какой-то шорох и короткий тихий вздох. – чуя... – дазай выдыхает тихо, почти шёпотом, словно боится нарушить тишину и спокойствие темноты, в которой сейчас находится. накахара почему-то уверен, что у дазая сейчас тоже свет выключен, а он сам лежит на кровати и курит, или сидит у окна и смотрит на опустевшую улицу с высоты второго или третьего этажа. накахара уже давно не в курсе в каких условиях живёт осаму, но почему-то представляется хиленькая пятиэтажка и дазай, смотрящий в окно на втором-третьем этаже. тон, с которым было произнесено имя рыжего, вызвал у того внезапную вспышку гнева, потому что чуя прекрасно знает, что этот чёртов тон может означать. осаму этим тоном словно проговаривает: зачем ты это делаешь? он словно говорит, что чуя делает что-то неправильное и глупое, что чуя дурак. и это злит. раздражает. взбешивает. потому что осаму, чёрт возьми, прав. всё это мерзкая правда. настолько мерзкая, что смотреть ей в лицо просто напросто не хочется. – заткнись. я знаю, что ты сейчас скажешь, блять. – он практически рычит в трубку, стараясь подавить стыдливые жалкие слёзы, даже не удосужившись выслушать дазая, если он, конечно, что-то хотел сказать. он сбрасывает вызов и опускает руку с телефоном, снова уставившись в окно немигающим взглядом, который постепенно покрывался прозрачной пеленой и становился мутным. он стискивает зубы и руку с телефоном, а затем громко шипит, резко разворачивается и так же резко с силой бросает телефон в стену, прекрасно слыша, что экран разбился. разбился, как его сердце четыре года назад. он хватается руками за волосы, облокачивается о холодное стекло панорамного окна и сползает по нему спиной вниз на пол, усаживаясь на ледяной, словно застывшая вода озера, кафель. внутри страшная буря, грозящаяся вырваться наружу. хочется кричать и разрушать всё, что только попадётся под руку, но его хватает только на утробные рычания и шипения, сопровождающиеся всхлипами и рыданиями. чуе противно от самого себя, но что поделаешь если сердце сжимают дикие ветки с шипами, раня его и заставляя обливаться кровью, обжигая хрупкие лёгкие и разъедая всё, словно кислота? ты можешь убежать от чего угодно, если приложить усилия, можно спрятаться от кого угодно, если подумать хорошо головой, но от себя и своих чувств ты никогда ни при каких обстоятельствах не сможешь ни убежать, ни спрятаться, как бы ты ни старался. всё будет возвращаться и наносить тебе нескончаемую боль и причинять острые страдания. и не важно каким бы ты сильным и непоколебимым ни был - твои чувства всегда будут сильнее тебя. сейчас кажется идея позвонить осаму была просто идиотской. самой идиотской из всех идей, которые приходили чуе в голову. чего он вообще, блять, ожидал? что этот ублюдок будет ему рад? ожидал услышать, что тоже скучают? блять, накахара, какой же ты придурок. ему мерзко от себя, но почему-то он не может по другому. он истерично смеётся, ощущая горячие слёзы на своих щеках. его тонкие пальцы всё ещё с силой сжимают волосы, тянут с угрозой вырвать их к чёртовой матери, но рыжий не чувствует боль. он лишь смотрит стеклянным взглядом куда-то в пол и думает о том, что быть зависимым от человека - это самое отвратительное, что может происходить с человеком. но самое придурашное, так это то, что мозг и сердце хоть и находятся в одном организме, но почему-то воспринимают что-то совершенно по-разному, соответственно и делают всё по-своему. чуя мозгом прекрасно понимает, что всё это глупости, и что этого ублюдка пора бы уже забыть, а вот сердце не согласно с этим. сердцем чуя понимает, что если не всю жизнь, то точно ещё долгое-долгое время будет любить только одного мужчину. кого-то с довольной расслабленной улыбкой; кого-то с волосами горького шоколада; кого-то с идиотским чувством юмора и кого-то, в кого ну просто невозможно не влюбиться. сердце чуи говорит, что готово любить этого человека бесконечность дней, даже с учётом того что они не будут касаться друг друга, говорить с друг другом, видеться друг с другом. да, это несомненно глупо, что член исполнительного комитета портовой мафии, сильный и вселяющий страх в других людей, способный на убийства любой сложности и любого количества, ломается от каких-то чувств к одному подонку. предателю, между прочим. разрушается от идиотских чувств к тому, кто оставил его совершенно одного, ничего не сказав, кто оставил его в тот самый момент, когда нуждался в нём больше всего. мразь? подонок? ублюдок? какое же слово может описать его в достаточной мере? накахаре кажется что такого слова и вовсе нет ни в одном языке, потому что осаму мудак в десятикратном размере. нет, в стократном. миллионкратном. и если на то, что этот мудак предал мафию ему совершенно плевать, то на то, что он предал его... это должно быть непростительно. однажды, выпивая с ним вино, коё как-то сказала: человеку можно простить всё, кроме отсутствия. и она совершенно права. молча сбежавший человек не заслуживает прощения. но, чуя как самый настоящий дебил простил. простил, да ещё и в придачу надеется, что. он надеется хоть на что-то. за окном снег зачастил. снежинки слеплялись и образовывали небольшие пушистые хлопья, кружились на ветру и быстро падали на землю. из-за этого стало совсем уж светло, но чуя на это не обращает никакого внимания. сейчас ничто в этом мире его не волнует. ему хочется перестать ощущать как чувства разъедают его изнутри, грозясь не оставить и живого места. это сводит с ума. почему человеческие чувства так сложно взять под контроль? практически невозможно. почему так сложно заставить сердце подчиниться разуму и отдать ему главенство? ну почему? почему? почему? почему? почему же так больно? мори как-то сказал, что: мир для того и создан, чтобы люди в нём страдали, разлагались ещё не умерев и захлёбывались в собственной жалости. отвратительные слова, но чуя почему-то полностью согласен. в этом мире всё заставляет чувствовать себя угнетённо и разбито. даже после счастья и улыбок впадаешь в сраную дистимию и ничего не хочешь делать. существование этого мира само по себе заставляет впадать в отчаяние и меланхолию. сколько вот так он просидел – неизвестно. пять минут? пол часа? час? за окном по прежнему снежно и холодно, в квартире темно и тихо, только изредка слышны тихие шмыги носом и шумные дрожащие выдохи. контролировать себя было очень тяжело, но чуя кое-как всё же смог побороть желание разнести всю йокогаму к чёртовой матери. он всё в той же позе сидел на полу, оперевшись лопатками о стекло холодного окна, когда в квартире раздался звонок, оповещающий о том, что к чуе наведались гости. вот только сам чуя, вообще никого не ждёт, и вообще первые три попытки дозвониться до него были совершенно не слышны. рыжий только на четвёртый раз, когда кнопку долго зажали, обратил внимание на посторонний звук. он поднял голову и уставился в сторону прихожей. вставать совершенно не хотелось, идти куда-то тоже, видеть кого-то уж подавно. почему его не могут оставить хотя бы на одну ночь в покое? кому ещё понадобилась его личность в такое время-то, блять? тот кто сюда припёрся совсем берега попутал? он время вообще видел? бессмертным стал? или застраховался, блять, что осмелился припереться сюда? тем не менее звук дверного звонка не переставал разрывать барабанные перепонки. накахаре даже кажется, что сейчас вот-вот и начнут кулаками бить по двери. тогда-то он не сдержится и убъёт того, кто за дверью. он поднимается, но тут же прикрывает глаза и хватается за голову, чувствуя как всё перед глазами крутится и темнеет, словно он теряет зрение. он с трудом удерживает себя на ногах и ждёт пока всё это пройдёт, после чего шатаясь отправляется в злосчастную прихожую, по дороге думая, что вырвет этот ебучий звонок к чёртовой матери, чтоб не бесили. он щёлкает замками и резко распахивает двери, раздражённым, но усталым взглядом врезаясь в человека напротив. но это выражение плавно сменяется на удивление, затем на растерянность и наконец, в глазах блестит испуг. лицо человека напротив непроницаемое, взгляд индифферентный, пустой. тёмные глаза в упор сверлили его холодным печальным взглядом так, что устойчивость собственных ног стала под вопросом. один. два. три. чуя молча захлопывает дверь прямо перед носом дазая, опирается о неё спиной и тяжело дышит, словно только что пробежал кросс. горло сдавливает лёгкий приступ удушья, стук сердца отдаётся в висках. он ошарашенным взглядом смотрит куда-то вперёд, пытаясь понять: он видел только что галлюцинацию, или осаму в действительности прямо сейчас стоит за дверью, прямо сейчас, в час ночи, пришёл к нему в заснеженную погоду? он сжимает руки в кулаки и плотно прикрывает глаза, пытаясь унять своё сердцебиение. делает пару глубоких вдохов и выдохов, и, повернувшись лицом к двери, смотрит в глазок. дазай отошёл от двери, кажется, на несколько шагов и уже курит сигарету, выпуская тонкой струёй едкий дым изо рта. накахара сглотнул, чувствуя как у самого во рту жутко стало сухо, как в пустыне. сердце всё не хотело успокаиваться, продолжая истерично долбиться о грудную клетку. он снова прикрывает глаза, глубоко вдыхает и шумно выдыхает, цепляет на лицо маску равнодушия и только тогда открывает двери, посмотрев прямо в глаза осаму. – ты чё сюда припёрся, придурок. – голос его хрипит, разрезая воспалённое горло, но на удивление не дрожит, чем не выдаёт его истинных чувств. осаму в удивлении приподнимает брови, снова изо рта выпуская густой дым. теперь чуя чувствует запах мяты – дазай за все четыре года так и не сменил сигареты. вот же мерзость. он, прижав одну руку к животу и поставив на тыльную сторону ладони локоть, держал фильтр сигареты рядом с губами, буквально в паре сантиметров от них. его губы мягкие и не обветренные, в отличии от накахары. от этой мысли рыжий интуитивно стал обкусывать собственные губы, пока сиплый голос не заставил его вздрогнуть и снова посмотреть в глаза. – у тебя глаза заплаканные. – констатирует дазай, снова затягиваясь. чуя хмурится, раздражённо цокает и стыдливо отводит взгляд, огрызаясь: – закрой рот и проваливай отсюда, пока я тебя не прикончил. дазай выпускает короткий смешок, тушит окурок двумя пальцами о стену и бросает его куда-то в сторону, совершенно не заботясь о чистоте и порядке. выпускает в последний раз дым и спокойно проговаривает: – грубость - естественная реакция на боль. – на его лице так и не дрогнул ни один мускул. – слушай сюда. – чуя резко сокращает между ними это короткое расстояние, всего в один широкий шаг, хватается руками за ворот и оскаливается, – ты припёрся действовать мне на нервы, ублюдок? рыжий только сейчас обращает внимание на то, что осаму за эти четыре года стал значительно выше его самого. перерос его утончённую хрупкую фигуру. он сверлит его взглядом, смотря на него снизу вверх, и чувствует себя до глупого смешным. – а ты всё такой же маленький и экспансивный. – дазай всё же расслабленно улыбнулся, кажется даже искренне, без язвительных нот, но чуя всё равно вспыхнул от ярости. он резко впечатал шатена в стену и собирался было что-то прошипеть, но слабая улыбка с лица осаму вмиг стёрлась, и он как-то тихо проговорил, – мне показалось, что в трубку ты сказал, что скучаешь. поэтому я здесь. опешив от этого заявления, в глазах чуи разрослась растерянность. гнев и ярость вмиг испарились, как тот дым в воздухе, который дазай выдыхал изо рта. он выпускает из рук тонкую ткань чужой куртки и отходит на небольшой шаг назад, смотрит в тёмные угнетённые глаза и приоткрывает губы, не замечая как черты его лица смягчаются. между ними повисло напряжённое молчание. отрицать слова дазая было бессмысленно. язвить и грубить не было сил, а попросить съебать от сюда нахуй не хотелось, потому что хотелось, чтобы шатен наоборот остался рядом. хотя бы на несколько минут. бегать от самого себя было бессмысленно, потому что от себя не убежишь, он помнит. чуя не думал, что так скоро сможет увидеть своими глазами перед собой того, кого любил до сих пор той самой вспыльчивой и сильной любовью. как же глупо. сейчас осаму кажется эфемерным, кажется утопией или плодом его больного воображения. чуя боится, что так оно и окажется, потому протягивает руку и цепляется пальцами за чужую куртку. шатен собирается что-то сказать, но чуя опережает его своим дрожащим голосом: – как ты... ублюдок. как ты мог оставить меня тогда. – пальцы сжимаются крепче, а взгляд опускается вниз. глаза жжёт, а сердце вновь болезненно забилось. – ты чёртов эгоист. я блять... – он осёкся, – я блять ненавижу тебя, – кажется собственной кожей он чувствует чужое сердцебиение. тревожное, болезненное, виноватое, – ты хоть представляешь что мне пришлось пережить за всё это время без тебя? ты понимаешь... как. сломал блять меня, подонок. – он не плачет, но глаза не поднимает, потому что если посмотрит, то вряд ли сможет удержать в себе все чувства и эмоции. дазай молчал, и накахара уверен, что его лицо сейчас такое же как и всегда: ничего не выражающее, но это безразличие такое субтильное, что кажется ещё немного и хрупкая маска треснет напополам и развалится, выставляя напоказ все те эмоции, которые он тщательно пытался подавлять. чуя знает осаму лучше, чем кто-либо другой, поэтому точно уверен в своих догадках. жаль только чуя не знает какие на самом деле скрываются за этой маской эмоции. тоска? печаль? или может отвращение? презрение? знать на самом деле не хочется. смотреть в глаза реальности никогда не хочется. он, так и не подняв взгляда, молча разворачивается и заходит в свою квартиру, оставив дверь за собой не закрытой, как бы намекая, что парень за порогом может пройти внутрь. чуя медленными шагами входит в зал и сразу же направляется в сторону кухни, что были вместе совмещены. не включая свет, он достаёт с верхних ящиков один бокал и один широкий стакан, а затем разворачивается к своему небольшому мини-бару, что остеклён толстым стеклом. в этот момент в зал входит дазай, молча и тихо. накахара достаёт бутылку дорогого вина из Италии, где по его мнению выращивают самый лучший виноград, и соответственно производят самое лучшее вино. рядом с бутылкой красного, он ставит бутылку jack daniels, который он не переносит на вкус. вообще он ничерта не разбирается ни в коньяке, ни в виски, но зато он прекрасно помнит, что осаму терпеть не может вино и отдаёт предпочтение напиткам покрепче. рыжий, стараясь дышать равномерно, наливает в стакан виски, а затем в бокал вино. сейчас хочется влить в себя как можно больше вина, хочется пить с горла, но пока он не в таком отчаянии, чтобы так неуважительно относиться к любимому напитку. он делает пару глотков и смотрит на дазая, что так и застыл посреди зала. – так... зачем ты здесь? то, что я сказал, что скучаю? ты ко всем приезжаешь в час ночи только потому что тебе говорят, что скучают? – он говорит тихо и даже в темноте смотрит с осторожностью на осаму. тот молчит и стоит неподвижно пару секунд, после чего проходит на кухню и берёт в руки стакан с виски, тут же выпивая его содержимое в несколько глотков. морщится и тяжело вздыхает. – я выбрал тот путь, который подсказывало мне моё собственное сердце. – он по-хозяйски наливает себе ещё виски и снова опустошает стакан в два больших глотка, спокойно продолжая, – всё это чёртово время я пытался разобраться со своими чувствами, затолкать их на дно диафрагмы и в конце концов полностью от них избавиться. – он сверкнул глазами, посмотрев на застывшего чую, – но, как видишь у меня ничего не получилось. чуя молча смотрит на шатена, совершенно не зная как реагировать на его слова. ему только что завуалированно сказали, что до сих пор любят, как бы ни старались от этого избавиться. ему только что сказали, что чувствуют тоже, что и он. что чуя ни один такой идиот, который не способен контролировать свои чувства и эмоции. он дрожащими руками поднёс бокал к губам и, запрокинув голову, осушил его большими нервными глотками. осознание опаляет, жжёт, убивает. – я ушёл, потому что так нужно было. я понимаю, что поступил отвратительно, что я в первую очередь предал тебя и наши чувства. и если на портовую мафию мне плевать, то на тебя нет. никогда не было плевать. я ушёл, потому что у меня не было другого выбора. да, я предал тебя, оставил одного в неизвестности и мне нет прощения, но на тот момент, именно уход был лучшим решением. – лучшим решением? – рыжий усмехнулся сквозь слёзы, уже плюнув на гордость. он всегда старался, чтобы никто не видел его таким ослабленным, но сейчас совершенно плевать. к тому же перед ним не кто-то там, а осаму дазай, который достоин видеть его в любом состоянии. дазай понимает, что его оправдания до смешного жалкие и тупые. он прекрасно понимает, что чуя чувствовал в тот момент, что чувствовал после и что чувствует сейчас, и от этого неприятно щемит в груди, сжимает хрупкие рёбра и сердце, в угрозе раздавить к чертям. – ты не сменил номер телефона. – зачем-то говорит чуя, упираясь поясницей о столешницу. – у меня другой телефон и номер тоже другой, но этот я всё равно оставил. наверное, где-то глубоко в себе я надеялся и ждал твоего звонка. – осаму пожал плечами и снова потянулся за бутылкой виски. – хотя, наверное, звонить должен был я. – ты такой мудак, осаму. – чуя чувствует горячие слёзы на щеках, которые большими каплями опадают на сложенные руки на груди. он плачет беззвучно и искренне, зная, что дазай прекрасно всё видит. – любить тебя невыносимое испытание, но не любить тебя кажется просто невозможным. наверное от меня это сейчас глупо прозвучит, но я до сих пор люблю каждую частичку тебя больше всего на свете, и я ни на секунду не сомневаюсь в искренности своих чувств. ты - это та самая причина, благодаря которой я всё ещё жив. только ради этой встречи с тобой я всё ещё дышу. мне мерзко от самого себя, мерзко от своих действий. отвратительно, что мы не осознаём насколько некоторые вещи ценны для нас, пока не потеряем их. и мне действительно жаль, что всё так произошло. наверное впервые за всю свою жизнь чуя слышит так много боли и печали в человеческом голосе. перед ним не тот дазай, каким он был четыре года назад. перед ним повзрослевший человек, в глазах которого можно было прочитать осознание всех своих ошибок. ошарашенный этими словами, он уставился стеклянным взглядом на дазая. его слёзы застыли в глазах, а его выражение лица не поддаётся расшифровке. ему хочется сказать что-то в ответ, но он не знает что. нет, он знает что, но не знает как. голова кажется пустой, но вместе с тем неимоверно тяжелой. слёзы новым потоком снова обжигают горячие щёки, а пальцы впиваются в края столешницы, грозясь сейчас сломаться. – осаму ты... – его голос дрогнул и он всхлипнул, не в силах больше сдерживаться. он опускает голову, роняет слёзы на свои ноги и холодный кафель, плача от боли и чего-то ещё не понятного. дазай в считанные секунды сокращает между ними расстояние. он подходит почти вплотную, берёт его заплаканное лицо в свои руки, приподнимает и заглядывает в него, большими пальцами утирая горячие слёзы, растирая их по раскрасневшим щекам. два синих сапфира блестят от слёз и переизбытка чувств. осаму прекрасно всё понимает без слов. иногда слова кажутся совершенно бессмысленными, за них своё отношение показывают действия, поведение или глаза. и это может означать намного больше, чем сказанное вслух "я тоже тебя люблю". ему достаточно видеть в глазах напротив это самое несказанное "я тоже всё ещё люблю тебя, и ни на секунду не переставал любить" несколько сантиметров и личное пространство превращается в интимное. дазай осторожно прикасается губами к влажной от слёз щеке, потом к другой, а затем отстраняется, чтобы снова посмотреть на рыжего. он молча проводит подушечкой большого пальца по шершавой нижней губе, после чего осторожно полностью накрывает солёные губы своими сухими, приторными. он прижимается, отчаянно, но совсем не настойчиво целуя. пробует на вкус сначала верхнюю губу, а затем нижнюю. из-за обветренных губ накахары поцелуй казался колющим, словно дазай целует увядшие шипы роз. чуя, схватившись пальцами мёртвой хваткой за чужие широкие плечи, зажмуривается, совсем растерявшись. он пытается отвечать на поцелуи, но получается у него смазано и будто совсем неопытно. наивно, словно у них это первый поцелуй. но поцелуй был далеко не первым, так почему он чувствует себя так глупо и беспомощно? осаму, на удивление, нежен и ласков. он целует уверенно, наслаждаясь чужим замешательством и чужой дрожью. сминает шершавые губы собственными, чувствуя сладковатый вкус вина. вкус, который за четыре года так и не изменился. в какой-то момент он проталкивает свой язык в чужой разгорячённый рот, заново его исследуя, пройдясь языком по зубам, нёбу и наконец, сплетая его с чужим. чуя приглушённо стонет, чувствуя терпкий вкус языка дазая, и ощущая как тот прижимает его ещё сильнее к столешнице. он обвивает руками его шею и сам жмётся к его телу, наконец взяв себя в руки и начав нормально отвечать на желаемые поцелуи. от этих действий крыша слетает и шатен целует уже более настойчиво. невинный поцелуй плавно превращается во что-то взрослое, во что-то такое, что они учили друг с другом, будучи ещё подростками. кухня наполняется характерными звуками и периодическими горячими вздохами и выдохами. рыжий отчаянно сминает между пальцами хлопковую ткань белой рубашки где-то в районе лопаток осаму. он мычит и стонет, кусается, зализывает и целует, чувствуя как его рот остервенело трахают настойчивым языком. ноги становятся ватными и подкашиваются, и если бы его не держали сильные руки, он бы точно обессиленный свалился на пол. как же он скучал. как же сильно он, мать его скучал. по его губам, по его рукам, по телу, глазам, по нему всему. контролировать слёзы снова было не в силу. они продолжали непроизвольно литься из глаз, течь по щекам и смешиваться со слюнями – его и осаму. он не знает действительно ли это сейчас с ним происходит, или его чувства и разум решили объединиться и сыграть с ним жестокую игру, сначала дав желаемое, а затем со смехом отобрав. но даже если это и так, накахара не хочет думать об этом. он хочет наслаждаться этим до тех пор, пока оно само не испарится. но дазай никуда не собирался испаряться, он не был плодом рыжего воображения на фоне страданий. он был настоящим. искренним и честным. он был рядом. из-за этих мыслей чуя как-то проморгал тот момент, когда дазай развернул его к столу и резким движением усадил на гладкую поверхность, встав между худых ног. толстый стакан отъехал на край стола, но не упал. голова рыжего шла кругом, внизу живота болезненно скручивалось и горело, отчего воспринимать происходящее не представлялось возможным. он чувствовал себя так, словно был под психотропным веществом. осаму сводил с ума и пьянил быстрее, чем какой-нибудь алкоголь. он инстинктивно обхватывает своими ногами чужую талию, а руками чужую шею, прижимая шатена к себе как можно ближе, буквально показывая, как боится, что внезапно перестанет его чувствовать. в момент, когда дазай разрывает поцелуй и прижимается губами к чувствительной коже на шее, чуя видит звезды в глазах. он задирает голову и пальцами впивается в чужую кожу на спине через ткань рубашки. он дышит рвано, сжимает пальцы на ногах и постоянно покрывается мурашками, в то время как шатен исцеловывает тонкую шею, оставляя на своём пути отметки от багрово-красного цвета, до нежного, слегка розового. на мгновение он отстраняется и заглядывает в затуманенные глаза, охрипшим и низким голосом проговаривая: – помнишь, когда ты говорил, что хочешь путешествовать по миру? на эти слова я тогда пожал плечами, потому что думал, что не хотел бы путешествовать. – чуя совершенно не понимает к чему ведёт дазай, но он пытается сфокусировать взгляд на покрасневших и опухших губах, вникая в каждое слово. слёз больше нет, но глаза всё ещё красные, – но сейчас я понимаю, что хотел бы путешествовать своими губами по рельефу твоих ключиц и рёбер. – он замолкает и снова накрывает чужие губы, вызывая у рыжего протяжный стон. чуя всё ещё не в состоянии что-то сказать, он мычит и кусает губы дазая, чувствуя как тот поднимает его со стола. задевает какую-то бутылку и та падает на пол, разбиваясь о кафель. накахаре всё равно какая именно разбилась бутылка, но судя по звуку бутылка вина. он тут же забывает о ней, когда дазай, словно ласковый кот, утыкается носом во влажную щеку и куда-то несёт его, что-то нежно шепча, кажется слова извинения. по дороге он пару раз обо что-то ударяется то ногой, то плечом, пока рыжий выцеловывает его ухо и место за ним. в конечном итоге осаму приносит его в спальню, опускает на широкую кровать и нависает сверху, снова припадая к желанным губам. чуя чувствует, словно тонет в этих холодных атласных тканях алого цвета. чувствует, словно тает от этих горячих рук и поцелуев. он стонет и выгибается от каждого раскалённого прикосновения к своей коже, сминает чужую одежду, желая избавиться от неё как можно скорее, но и в то же время желая растянуть происходящее как можно дольше. дазай одной рукой прижимает его собственные у него над головой, второй исследует его тело, а коленом упирается между ног, где уже давно твёрдо, мокро и горячо. они оба тяжело дышат, дрожат от возбуждения и напряжения, но спешить не собираются. шатен медленно расстёгивает пуговицы чужой рубашки, целуя открывающие участки кожи влажными поцелуями. чуя мычит, вздрагивает и кусает собственные губы, то жмурясь, то широко раскрывая глаза, хватаясь пальцами за покрывало или руки дазая. осаму не стягивает с худых плеч рубашку, оставив её распахнувшей. он трепетно целует затвердевшие соски, кусает, обводит языком и распускает бутоны бардовых лилий на бледной почти белой коже. накахара запускает свои дрожащие пальцы в мягкие, но чуть влажноватые волосы дазая, сжимает их слегка и оттягивает, когда тот поцелуями добрался до пупка и схватился пальцами за ремень чужих чёрных джинс. рыжий ощущает металлический вкус на собственных губах, но продолжает терзать их зубами. шатен умелыми пальцами ловко расстёгивает ремень, высовывает пуговичку из петли и опускает ширинку с характерным для этого звуком. чуя дрожит под ним ещё сильнее, когда чувствует, как осаму приспускает джинсы вместе с бельём и прижимается губами к тазобедренной кости, опаляя кожу горячим дыханием и заставляя его постоянно вздрагивать. каждое его действие, каждое прикосновение проникнуто глубокой нежностью, осторожностью и любовью. больше нет тех жантильных манер, которыми обладал дазай буквально четыре года назад, больше нет этой торопливости, нет насмешек и глупых ухмылок, хотя чуя уверен, что это никуда не ушло, просто именно в этой ситуации осаму до одури серьёзен. словно пытается показать, что всё это для него очень важно. чуя смущённо сводит ноги вместе, когда оказывается без джинс и белья. он чувствует как горят щёки, и он закрывает свои глаза предплечьем, слышит хриплый голос и вздрагивает: – ты так прекрасен, чуя... дазай не настаивает, он с осторожностью раздвигает чужие ноги и склоняется прямо над пахом рыжего. целует покрытую мурашками кожу под пупком и опускается ниже, обхватывает твёрдый член своими пальцами. тихие стоны чуи ласкают слух, и он не сразу разбирает, что сказал накахара, он поднимает голову и с вопросом в глазах смотрит в потемневший взгляд. чуя судорожно повторяет: – разденься, придурок. дазай кивает, немного отстраняется и принимается расстёгивать пуговицы на своей рубашке. рыжий смущён, но в этот момент лицо не прячет: он хочет видеть осаму. за это время, пока они не виделись, тело дазая окрепло, стало более мужественным. бинты на руках, груди и плечах скрывают уродские шрамы – скрывают желание умереть. чуя уверен, этих шрамов сейчас в десятки раз больше, и видеть он их не хочет. не потому что чувствует страх или отвращение, а потому что ему больно видеть боль дазая. шатен словно читает его желание в тёмно-синих глазах, он стягивает с себя штаны и бельё, но к этим бинтам не притрагивается. он смотрит на чую виновато, в то время как чуя смотрит на него печально. – какой же ты идиот, осаму. осаму берёт чужую руку в свою, склоняется и нежно целует худую кисть, медленно переходя на пальцы. чуя наблюдает, кусает губы, смотрит в шоколадного цвета глаза, пока дазай языком обводит косточку на запястье. когда он опускает руку, смотрит на него с лаской, тихо спрашивая: – чуя, у тебя есть смазка? накахара не сразу понимает вопрос – желание туманит голову, закладывает уши и лишает возможности видеть. он чувствует лишь как возбуждён и как каждое прикосновение осаму обжигает, как раскалённая сталь. он осознаёт вопрос и отрицательно кивает головой, не в состоянии внятно ответить, но через десяток секунд тянется к прикроватной тумбочке. перед глазами всё плывёт, а голова кружится так, словно он около часа вертелся на карусели и только сейчас с неё слез. он выдвигает ящичек, шарит несколько секунд внутри и достаёт оттуда тюбик какого-то крема. не важно какого. любой крем – прекрасный заменитель смазки. чуя помнит как когда-то осаму с дурацкой ухмылкой проговорил: "зачем тратить столько много денег на такую ерунду как смазка, если есть твой крем для рук". "для рук, дебил, а не для жопы" – фыркнул тогда накахара. но с того момента, наверное постоянно только и пользовались кремами чуи. дазай выдавливает немного крема на свои пальцы, растирает по ним белую консистенцию и снова склоняется к паху рыжего, раздвигая его ноги ещё шире. он чувствует как чуя под ним напрягся, как он дрожит и рвано дышит. он осторожно касается губами горячей кожи внутренней стороны бедра, оглаживает одной рукой ягодицу, а другой – та что в крему – подставляет к сжатому колечку мышц, не сильно надавливая и не проникая внутрь. он аккуратно растирает крем, массируя вход. – расслабься. – сиплым голосом просит дазай, поднимая затуманенный взгляд на чую. чуя хочет съязвить или заткнуть рот умнику, но внезапно ахает и выгибает спину, когда чувствует как осаму проталкивает в него сначала один палец и практически сразу добавляет второй. он шипит и сжимает пальцами покрывало, дрожа так, словно у него лихорадка. дазай свободной рукой обхватывает чужой член, наклоняется и прижимается к влажной головке своими губами, пока двумя пальцами старается растянуть чую. накахара мычит и вертит головой, сильно зажмурившись. ощущения внизу вызывают дискомфорт, хочется оттолкнуть осаму, но он мужественно терпит неприятные ощущения, потому что знает, что дазай скоро сделает ему приятно. – у тебя так долго никого не было? – тихо спрашивают снизу, и чуя хмурится. ему совершенно не стыдно от того факта, что у него ни с кем не было близости практически все эти четыре года. первое время, когда он пытался расслабиться с помощью девушек или мальчиков по вызову ничего не получалось. он либо не возбуждался, либо ему было мерзко от чужих прикосновений. его телу нужен был дазай, как бы придурашно это не звучало. потому он оставил все попытки с кем-то уединяться. он думал, что пройдёт время и это тоже пройдёт. время прошло, но ему уже не хотелось, чтобы это проходило. – заткнись и двигай пальцами, придурок. – скалится в ответ. он слышит смешок снизу, а затем чувствует, как его головка погружается в чужой горячий и влажный рот. дазай играется с ней языком, пока чуя стонет и вгибает спину до хруста в позвонках. он тянется рукой к мягким волосам, судорожно запускает туда пальцы и сжимает. губы щипят и болят, но он продолжает их искусывать. шатен, к счастью, больше ничего не говорит. он двигает пальцами то ускоряя темп, то замедляя, раздвигая их в стороны. как только добавляет третий палец, он выпускает со рта головку члена, чувствуя, что чуя уже находится почти на пределе. он хнычет сверху, сжимает волосы ещё сильнее, тянет их. а в какой-то момент он снова прогибается в спине и протяжно стонет, что даёт осаму сигнал: он нашёл ту самую "волшебную" точку. дазай отстраняется и вытаскивает пальцы, слыша недовольный, протестующий стон. он снова нависает над чуей, прижимает его к кровати своим телом, удерживая свой вес на одной руке, накрывает чужие родные губы своими, когда второй рукой берёт свой твёрдый член. рыжий чувствует как головка осаму упирается в его вход. он пытается расслабиться, чтобы тому было легче, чтобы ему не было так больно из-за него. он тихо мычит в поцелуй, кладёт ладошки на лопатки, прижимая горячее тело к себе, и чувствует как дазай проникает в него головкой, а через секунду толкается бёдрами, проникая чуть глубже. дазай разрывает поцелуй. между их губами тонкая полосочка слюней, которая почти сразу рвётся. он терпеливо ждёт с десяток секунд, пока чуя привыкает к его члену. смотрит в его глаза затуманенным взглядом, и когда рыжий находит в себе силы кивнуть, он проникает в него на всю длину, сразу же попадая по простате. какое-то время он сдержанно двигается в нём, проникая в него глубоко и медленно, чтобы чуя чувствовал себя хорошо под ним. накахара давится воздухом и стонами, понимая как сильно скучал по члену дазая. звучит не очень, но это правда. он впивается пальцами в его кожу на спине, закидывает на него свои ноги и сжимает ими чужую талию, притягивая любимого к себе поближе, в то время как осаму начинает ускорять темп своих толчков, не отрывая взгляд от лица рыжего, ловя каждую эмоцию и каждое чувство, что проскальзывает. накахара под ним выглядит непозволительно дьявольски привлекательно – и это совершенно объективная оценка. чуя не скупится на стоны. его голос громкий и хриплый. он сжимает чужие волосы своими руками, отвечает на смазанные поцелуи и позволяет осаму двигаться в нём так быстро насколько тот может. дазай не сдерживается, входит глубоко и быстро, то сжимая пальцы на ягодицах рыжего, то смазано целуя в уголок губ или щеку. и накахара не выдерживает первым, он с громким протяжным стоном кончает себе на живот, сжимая дазая в себе. это заставило осаму чуть не рухнуть на него. в одно мгновение его тело напряглось и задрожало. и после двух грубых толчков он содрогнулся, утробно прорычал, когда достиг своего оргазма, и наполнил рыжего своей спермой, ловя на себе любящий и усталый взгляд. уткнувшись в его плечо, он постарался привести себя в чувства, когда накахара уже растёкся лужицей под ним, чувствуя как осаму наполняет его. дазай снова упирается рукой в кровать, немного приподнимается, но ощущает, как его снова притягивают к себе. чуя ласково накрывает его губы своими и нежно целует, снова зарываясь в мягкие взмокшие волосы. стук сердца ещё ни у кого не утихомирился. они целовались и одновременно дышали, чувствуя дрожь и сердцебиение друг друга. в какой-то момент осаму разрывает поцелуй и смотрит в глаза рыжему. молчит сначала, но после охрипшим, глубоким голосом проговаривает: – я люблю тебя. чуя чертыхается и задыхается от этих слов. смотрит на дазая во все глаза, почти не моргая. его щёки снова обжигаются слезами. он закусывает губу, проглатывает ставший в горле ком и судорожно дышит, пытаясь взять себя в руки. – я тебя тоже люблю. – несмотря на его состояние, произнося эти слова его голос не дрогнул. тон, с которым было сказано это, был твёрдым и уверенным, будто по другому и не может быть. прежде они не говорили о своих чувствах друг другу так уверенно и открыто. накахара и вовсе не помнит, чтобы дазай ему когда-то говорил эти слова, но и он не помнит такого, чтобы сам произносил их вслух. осознание растекается в груди приятным теплом, расслабляет и заставляет чувствовать эйфорию. наконец, осаму выходит с него, мягко выдохнув и падая на кровать рядом. они лежат так ещё несколько минут, молчат и всё ещё пытаются выровнять дыхание. чуя утирает пальцами слёзы, чувствуя как сегодняшняя ночь эмоционально и физически вымотала его больше, чем какое-нибудь задание повышенной сложности, которое ему поручил мори, будучи в очень плохом настроении. через ещё какое-то время он всё же находит в себе силы и приподнимается, ощущая как тело дрожит от перенапряжения. ленивыми движениями он ищет по ящикам салфетки, затем вытирает сначала себя, а затем осаму, осторожно очищает белёсые пятна с остывающего тела, и чувствуя как тот вздрагивает от контраста горячей кожи и холодной салфетки. убедившись в том, что они оба чистые, он стягивает с себя рубашку, что всё ещё телепается на его плечах, откидывая её куда-то на пол. дазай всё это время изучающим взглядом смотрит на него, мягко и устало улыбаясь. они ложатся под одеяло, и чуя прижимается к тёплому и всё ещё дрожащему телу осаму, ощущая как тот сразу же притягивает его к себе и нежно обнимает, надёжно устраивая его голову на своём плече, подложив под шею свою руку. чуя приподнимает голову и смотрит на него, расплываясь в мягкой умиротворённой и счастливой улыбке. глаза болят и щипят, отчего он постоянно моргает, медленно взмахивая своими ресницами. внезапно он почувствовал как сильно ему хочется спать. дазай тянется к его лицу и осторожно убирает со лба мешающие локоны рыжих волос за ухо, улыбается чуть шире и говорит: – знаешь, я тут подумал, что хотел бы коллекционировать мгновения, когда твоё милое лицо светится от счастья. чуя смотрит на него пару секунд, после чего снова вспыхивает от смущения, щипает дазая куда-то за бок и хрипит сорвавшимся голосом: – прекрати, осаму, я тебя сейчас выгоню. – ну чууя, как ты меня выгонишь. там же метель и холодно, я могу заболеть! и разве ты не говорил что любишь меня? – дазай в своей манере, но по-доброму, без издёвки, ухмыляется, рассматривая лицо чуи, чуть сщурив глаза. чуя какое-то время молчит, смотря на осаму в ответ. его глаза сонные, а улыбка расслабленная. внезапно на него нахлынули какие-то странные чувства, которые он смог определить как чувства теплоты и уюта. он чувствует, как дазай лечит, что он рядом, а пока он рядом всё будет хорошо. и плевать на всех остальных, плевать на весь мир. он прикрывает глаза и удобнее устраивается на плече осаму, обнимая его одной рукой, молчит ещё какое-то время, обдумывая назойливо крутящиеся в голове слова и чувствуя как дазай уткнулся носом в его волосы, как гладит его по спине и прижимает поближе. – дазай. – тихо зовёт он его. – м? – осаму лежит с закрытыми глазами, чуя в этом уверен. – рядом с тобой я чувствую себя как-то по-особенному. я готов отдать свою жизнь, если будет нужно ради того, чтобы ты был счастлив. – он говорит тихо и прячет нос куда-то возле ключицы шатена, чувствуя как по-тихоньку начинает проваливаться в сон. – без тебя я не буду счастлив, не нужно отдавать свою жизнь, глупый. – дазай нежно целует его в макушку и притягивает к себе. они снова молчат, пока чуя лежит неподвижно и равномерно дышит, а дазай осторожно водит пальцами по его спине, вырисовывая какие-то непонятные узоры. в какой-то момент он слышит как у него полусонно спрашивают: – ты останешься со мной? осаму не удерживается и снова расплывается в глупой улыбке, чувствуя себя влюблённым школьником. он накрывает своей ладонью руку чуи, что покоится на его груди, чуть сжимает её и поглаживает большим пальцем тыльную сторону, проговаривая утвердительным тоном: – останусь. сейчас как-то не имеет значения, что будет завтра, что будет когда об этом всём узнает мори или фукудзава. сейчас важно только то, что они рядом друг с другом и готовы сделать всё, лишь бы всё так и осталось. сейчас они наслаждаются теплом друг друга, сердцебиением друг друга, дыханием друг друга, присутствием друг друга. глупо, что это происходит только сейчас, когда это могло произойти намного раньше. глупо, что гордость и принципы лишают человека счастья. дазай думает, что чуя уже заснул, как внезапно снова слышит его тихое и сонное: – за разбитую бутылку вина я убью тебя завтра. дазай сипло смеётся и соглашается с этим, чуть крепче обнимая хрупкое тело. – разбудишь меня завтра - и я разобью тебе нос, – он молчит пару секунд, после чего тихо добавляет, – приготовь мне на завтрак кофе, как ты умеешь и оладьи со сгущёнкой, как ты мне когда-то делал. – хорошо. спокойной ночи, чу. в ответ он слышит тихое сопение и чувствует, как коротенькие пальчики сжимают его ослабленные бинты на груди. он спокойно выдыхает и прикрывает глаза, впервые за все эти четыре года расслабленно прикрывая глаза, думая ни о чём-то угнетённом, а о том, как мало нужно для счастья на самом деле, и о том, как люди сами любят себе усложнять жизнь, лишая себя радости и этого самого счастья.