Rainy weather

      Частые крупные капли дождя стучали по холодному стеклу и быстро скользили вниз, оставляя после себя мокрые дорожки. А когда достигали оконной рамы — разбивались о подоконник и разлетались мелкими брызгами. Поздний ноябрь никогда не радовал погодой, которая сменялась то проливным ледяным дождём, то мокрым снегом с пронзающим ветром. Зато радовал домашним уютом, яркими пледами на спинке дивана, покалыванием на кончиках пальцев, когда подставляешь замёрзшие руки под тёплую воду. Приятная леность осеннего вечера разливалась по телу горячим глотком зелёного чая. Не хотелось даже думать, не говоря уже о чём-то большем. Приглушённый свет настольной лампы вкупе с теплом нагретых батарей погружал комнату в какую-то магическую атмосферу, отдаваясь вязким спокойствием под кожей. Стопка старых газет с аккуратными витиеватыми буквами валялась в углу журнального столика и являлась скорее декорацией, чем необходимостью, ведь тонкие пальцы забинтованной руки потянусь к новенькому сборнику стихов неизвестного доныне автора.       Осаму Дазай любил такие вечера. В них была некая прелесть уходящей осени, как будто из природы вытягивали последние жизненные нити, она увядала красиво и тихо. Он сидел в кресле, закинув ногу за ногу, скучающим взглядом перебегая то на страницы раскрытого сборника, то на чуть запотевшее окно, за которым всё так же нещадно лил дождь. С правой стороны на стареньком диване лежал Накахара, подперев щёку рукой. Клетчатые домашние штаны, растянутая чёрная футболка, низкий хвост из только-только начавших отрастать волос. Чуя перещёлкивал каналы телевизора в поисках чего-то интересного среди бесконечных ток-шоу и мыльных опер.       Никто из двоих напарников не нарушал тишину вот уже третий час. Они привыкли сосуществовать друг с другом на одной территории, сидя такими вечерами в комнате, каждый занимаясь своими делами. Чуя предпочитал телевизор, чай и диван, Осаму — книги, кофе и кресло. Как бы они не ненавидели друг друга, цапаться после работы не было ни сил, ни желания. Бывало, что один из них случайно засыпал, а просыпался с пледом на плечах и запиской «лошара» рядом. Они были друг у друга — два вечных соперника, два друга, два одиночества. «Алмаз об алмаз точится», — сказал как-то Мори Огай и поставил их в напарники, выдав ключи от старенькой квартиры. Им по семнадцать лет, а жизнь потрепала на все тридцать. — Эй, Чуя, не хочешь приготовить мне чего-нибудь горяченького? — усмехнулся Дазай, оторвавшись от чтива. — Из горяченького могу предложить набить тебе морду, — сонно послышалось со стороны дивана больше из вредности. — А может, себя? — Иди в жопу, дурачина.       Чуе было лень вставать и продолжать мелкую склоку, а потому он просто запустил в Осаму пультом от телевизора. Ссориться вошло в привычку, и послать своего напарника стало скорее проявлением вежливости, а не оскорблением. — Ты каналы щёлкал, как заполошный, поэтому смотреть будешь вот это, — Дазаю надоело читать и он, не глядя, щёлкнул цифру 34. — Поиграл? А теперь верни мне пульт, дебил. — Неа, — протянул в ответ Осаму и поднялся с кресла, — я заберу его с собой на кухню. — Желаю тебе поскользнуться по пути и сломать шею, мудак, — Накахара закатил глаза и съехал по спинке дивана вниз. По 34 каналу шло какое-то кино. Ну и хер с ним. И с кино, и с Дазаем. «У меня глаза карие от тоски, и в груди — чернота и пекло, я люблю парня с глазами голубого неба, мои строчки дурны и попсовы, их не читает тот, кому они адресованы.», — пропел Дазай где-то в глубине кухни. — Опять про свои самоубийства что ли завывает, — тяжело вздохнул Чуя и откинул голову назад, пока на экране телевизора хаотично мелькали краски, звуки и образы.       На кухне засвистел чайник, послышался звон посуды, капли дождя всё так же бились о стекло, разбавляя какофонию привычных звуков шипел телевизор. Осаму опять начал что-то напевать, но выходило у него откровенно не очень: «Не поможет сей шаг, мне ничто уже не поможет, Но я, еле дыша, из покрывшихся пылью ножен вынимаю слова и нетронутый мой пергамент…» — Да завались ты уже, блять, заебал! — крикнул Накахара, и Дазай прекратил свою (не)творческую деятельность.       Из тягучего состояния раздражения, покалывающего где-то в районе лопаток, Чую вывели странные звуки из телевизора. Он нехотя повернул голову и замер.       Дазай бесшумно вернулся в комнату с двумя горячими чашками и застал напарника, с неподдельным интересом пялилившегося на целующихся людей в экране телевизора, наклонив голову чуть вбок. — Тебе всё-таки понравился мой выбор? — с ехидством произнёс Дазай, а Накахара дёрнулся от неожиданности. — А, это ты. Напугал. — Ты ни разу не целовался, Чуя? — поинтересовался Дазай, ставя чашки на стол. — Я тебе тут чай принёс, чтоб ты не откинулся от холо…       Дазай не ожидал увидеть красного до кончиков ушей напарника, стыдливо отведшего взгляд и прикрывающего губы ладонью. …да Интересная картина. — Ты что, серьёзно? — у Осаму сердце забилось чуть чаще. Ну бред какой-то. — Ну да, я не знаю, как это делать, — протянул Чуя, но вовремя опомнился, — и вообще, завали хлебало, чего пристал!       Осаму ничего не ответил, только скинул кофту куда-то в район кресла и закатал рукава рубашки. Жарковато. Пока Чуя потирал переносицу и боролся с накатывающим желанием приложить хорошенько Дазая об дверной косяк, Осаму сел на противоположный край дивана и начал нагло лыбиться. — Что тебе нужно от меня? — раздражённо цыкнул Чуя. — То, что ты не знаешь, как это делается, вовсе не проблема, — развел руками Осаму. — Хочешь попробовать? — Что, блин, попробовать? — до Накахары дошло только после того, как он произнёс фразу. — Ты в себе вообще? Эй, нет, так не пойдёт, ну-ка отойди от меня.       Осаму мягко придвинулся к напарнику, кладя одну руку на внешнюю сторону дивана, перекрывая пути к отступлению, а второй касаясь подбородка Чуи. На щеках Накахары играл румянец, а внутри боролись две стороны: отскочить и отшутиться или же позволить себя поцеловать. Ради спортивного интереса, конечно же. Но выбор был сделан за него.       Дазай не спешит целовать. Сначала вплотную приближается, опаляя губя горячим дыханием, медлит пару секунд, водя носом по щеке Накахары. Будто дразнит. Не целует, а лишь прикасается губами к губам, давая Чуе последний шанс оттолкнуть, но рыжий лишь судорожно вцепился в дазаевские плечи. Первое движение мягкое, почти невесомое. Осаму целует и отстраняется на мгновение, а потом проводит кончиком языка по нижней губе Чуи, вновь целуя. Рука с подбородка скользит к затылку, оглаживая пальцами веснушчатую щёку, а Накахара рвано вздыхает, выпуская воздух из лёгких, случайно произнося сдавленное «Мг». Ну и нахер ты так сделал?       Тормоза сносит.       Дазай углубляет поцелуй, вбирая ладонью рыжие пряди, притягивая того к себе. Чуя заметно расслабляется и выпускает ткань рубашки Осаму из заледеневших пальцев. Жмётся ближе. Чёрт. Дазай думает, что для первого поцелуя язык — это слишком, а потому просто целует попеременно верхнюю и нижнюю губу, сжимая сзади мягкие рыжие волосы. Осаму отказывается отстраняться, даже когда Чуя начинает похлопывать его по плечам от недостатка кислорода, тихо скуля в губы. О-ху-ен-но. Тонкая прозрачная ниточка натягивается между ними, но Дазай тут же слизывает её языком, поднимая взгляд на красного и смущённого Накахару. Тот даже не обронил ни одного оскорбления. — Ну как тебе? — Это… ну, это приятно, — отводит взгляд рыжий, приходя в себя. И тут же резко вскакивает с места, опомнившись. — Я не из таких, ты, придурок, понял?! — переходит на крик. Дазай хватает его за запястье, и Чуя с шумным вздохом приземляется обратно на диван. — Да какая, к чёрту, разница, Чуя?       Голубые, как ясное небо, глаза Накахары раскрываются в немом возмущении, когда Осаму вновь притягивает его к себе. Целует сначала уголок губ, смазано скользя вниз, проводит языком по верхней губе, срывая очередной случайный стон. Блять. Накахара трясётся, как осиновый лист, но послушно позволяет языку Дазая скользнуть внутрь, когда Осаму надавливает большим пальцем куда-то в основание подбородка. Хороший мальчик. Руки Чуи хаотично мечутся то по своим коленям, то по коленям Осаму, но когда рыжий, что-то мыча, задевает локтем Дазая, тот отстраняется и произносит в самые губы: «Держись за мою шею и перестань уже метаться наконец». Осаму вновь целует, теперь уже более напористо, чувствуя, как маленькие цепкие ручки обвились вокруг шеи и легонько тянут за нижние пряди волос. Дазай добавляет зубы — Чуя пытается увернуться, когда его кусают за губу. Осаму не даёт отстраниться. Он толкает Накахару спиной, вынуждая лечь, а сам нависает сверху, не разрывая поцелуй. Рыжий пытается оттолкнуть наглого напарника, но когда язык Осаму в очередной раз сплетается с его собственным — притихает, лишь сдавленно скуля от удовольствия и нахлынувших эмоций.       Дазай отменно целуется.       Когда Осаму отстраняется, чтобы дать им обоим вздохнуть, Чуя закусывает губу и поворачивает голову. Но тут же раскрывает рот в беззвучном стоне — Дазай прикасается губами к шее. — Это неправильно, блин, Дазай, — шёпотом, еле слышно произносит он. — Это кого-то ебёт? — слышится в ответ, а затем губы вновь прикасаются к тонкой белой коже.       От Чуи пахнет чем-то свежим, его шея — сплошная эрогенная зона. Накахара отзывается на каждое прикосновение, не зная, куда себя девать от приятных ощущений. Дазай то прикусывает, то зализывает, переходя вниз к ключицам и снова возвращаясь к шее — и от этого так невъебенно хорошо, что хочется раствориться.       Жар разливается по всему телу.       Дазай не хочет сегодня большего, но вдруг ясно понимает, почему его сердце порой так быстро бьётся. Потому что Накахара, его дерзкий и грубый Накахара, что сейчас подставляет шею для новых поцелуев и заливается краской — самое, чёрт возьми, дорогое, что есть в его жизни.       Осаму прикасается к губам Чуи, легко целуя, и окончательно отстраняется, приподнимаясь на локтях. Накахара всё ещё держится мёртвой хваткой за его шею, отчего Дазай тихо хихикает и произносит: «Теперь можешь отпустить». Чуя заваливается набок, а Дазай приобнимает его со спины, второй рукой пропуская рыжие пряди через пальцы. — Ты пришибленный, — слышится со стороны Чуи. — Понравилось? — отвечает Дазай, и ему ту же прилетает локтем в рёбра. Осаму тянется рукой к старому шерстяному пледу, лежавшему на спинке дивана и укрывает их обоих.       Дождь стучит по оконному стеклу, на стене тикают часы, сейчас где-то точно за полночь, но это совершенно неважно. Важно то, что Чуя свернулся клубком, положим голову на руку Осаму, и мерно сопит в районе дазаевских ключиц. А завтра будет снова огрызаться с ним, называя придурком.       И от этого так тепло и правильно на душе.