By your heartstrings, I'm hanging from a dream, Gently swinging in the warm autumn breeze…
Здесь всегда тепло. Нет, не так. Мне здесь всегда тепло. Гораздо теплее, чем в доме… Этот лес единственный стоил того, чтобы здесь поселиться. А больше здесь ничего нет — во всяком случае, для меня. Когда отец впервые меня сюда привел, он сказал, что здесь очень тихо. Он любит тишину — это редкость в доме, где живут две девчонки-подростка и младенец. И я… Хотя я стараюсь никому не доставлять неудобств. Они — мои сводные сестры. Мне пока трудно их любить. Наверное, и им меня тоже, поэтому мне даже почти не обидно, когда они подшучивают надо мной. В конце концов, они ведь просто дети. И все же я люблю от них отдыхать. Вспоминаю то время, когда отец принадлежал только мне, и в нашей жизни не было этой суматохи, этой крикливой малышни. Если бы так продолжалось и дальше, мы бы сейчас сидели с ним в библиотеке, и он читал бы мне, а я бы слушала его мягкий голос и потрескивание дров в камине, и уносилась бы мечтами в далёкие края, а он рассеянно гладил бы мою голову, лежащую у него на коленях. «Ты уже не ребенок, Рей, — сказал он мне тогда и вздохнул тяжело, судорожно, как не вздыхал с той самой поры, как умерла мама. — Ты должна меня понять. У нас с тобой ничего не осталось. Мы беднее церковных мышей, моя милая девочка. И раз уж мне подвернулся этот шанс… Прости меня.» Конечно, я все поняла. Нужно так нужно, должен так должен. Все равно я люблю тебя, папа. Рей водила пальцами по прохладной шероховатой коре, повторяя все трещины и разломы, считая крошечные твердые чешуйки. И слушала тишину — особую лесную тишину, полную шёпота сухих листьев, скрипа старых стволов и ветвей, мгновенного трепета крыльев и шороха быстрых чутких лапок. Ее губы едва заметно двигались — беззвучно повторяя сказанные в мыслях слова. Она уже давно вела этот незримый дневник, пересказывая свою жизнь другой себе. Другой, той, у которой все было не так и не здесь. Той, у которой была настоящая жизнь. Той, которая не чувствовала себя бессмысленной обузой. Мысли соскользнули на давно знакомый нахоженный путь, и Рей позволила им себя увлечь. Если бы мама не умерла, если бы она осталась жива двенадцать лет тому назад, все было бы совсем по-другому. Отец не разорился бы. И ему не пришлось бы соглашаться на брак с состоятельной вдовой ради того, чтобы не умереть с голоду. И Рей засыпала бы, поцеловав перед сном нежную щеку родной матери, а не получив плоское и вялое пожелание спокойной ночи от мачехи. Иногда Рей казалось, что совсем скоро наступит конец. Что так или иначе вскорости произойдет нечто, что положит конец ее не слишком счастливой жизни. А иногда вспоминала ту горячку, от которой едва не умерла, и задавалась вопросом — почему же, собственно, она осталась жива тогда, после четырех недель болезни, когда врач сказал, что она стояла одной ногой в могиле? Неужели только потому, что отец не пережил бы потерю жены и дочери в один и тот же год? И коль скоро ей подарена эта жизнь, пусть и такая нелепая, то может быть, стоит все же попробовать получить от нее удовольствие? Может быть, стоит еще подождать — вдруг счастье уже где-то близко? Еще один накатанный путь — этот нравился Рей больше, чем предыдущий. Иногда она позволяла себе помечтать о том, что, конечно же, не сбудется. Потому что кто она такая, в самом деле, чтобы — даже представить смешно — в нее кто-нибудь влюбился. Но мечтать об этом было так приятно, так… волнительно. Она запрокинула назад голову в широкополой шляпе с пышным бантом — отец настоял, что эта новая мода ей к лицу, — закрыла глаза и позволила мягкому легкому ветру щекотать шею над широким воротником. Пусть… ничего страшного не случится, если она еще немного здесь посидит. Все равно идти домой не хочется. А сводные сестры с подругами прекрасно играют и без нее. Он опустился на другой край бревна так тихо, что Рей как будто даже не услыхала. Она все так же сидела, запрокинув голову, сняв перчатки и голыми пальцами перебирала неровности коры. Чуть заметная улыбка таяла на ее губах. Он молчал, глядя на нее, на таинственную, вечно скрытую от постороннего взгляда жизнь внутреннего мира другого человека. Она все улыбалась, тихо покачивала головой из стороны в сторону, прислушиваясь к голосам разных птиц, доносящихся то справа, то слева. А потом вдруг ее розовые губы разомкнулись, и она сказала: — Доброго дня и вам. Он замер, а она продолжила, помедлив: — Я знаю, что вы все еще здесь, хотя и не смотрю на вас. Это хорошо, что сегодня вы подошли ближе. Мне было бы не слишком удобно самой идти к вам навстречу. ***Come look at the scars, smother a heart, opening up. Look at the scars, smother a heart, opening up.
— Как вас зовут? — продолжила девушка бестрепетно, пока он молчал, боясь пошевелиться. — Я… кхм… я Бен, — сипло сказал он, как будто голос ему не повиновался. Он совершенно не ожидал, что она его услышит, почувствует или вообще каким-то образом ощутит его присутствие. Строго говоря, он до конца и сам не отдавал себе отчета в том, что за сила заставила его подойти ближе. Вполне можно было наслаждаться видом с расстояния, как и раньше, но… — Я заметила ваше присутствие в прошлый раз, мистер Бен. И в позапрошлый тоже, хоть вы умело скрывались. А мне, как видите, нелегко было бы гнаться за вами по лесу. — Рей с едва заметной улыбкой опустила голову и провела ладонью по колену. Тяжелое клетчатое сукно лежало у ее ног — шлейф модной зауженной юбки был буквально усеян обрывками сухих листьев, веточками ржаво-коричневого папоротника, иголками и разным лесным мусором. — И я… простите, я, должно быть, вас испугал, — с трудом проговорил Бен, чувствуя, что отчаянно покраснел бы, если бы только мог. — Вовсе нет, — ответила она. — Кстати, я Рей, приятно познакомиться. Бен сжал челюсти и понадеялся, что она не заметит, как он взволнован и сконфужен. — Да, да… — отозвался он, кляня себя и совершенно не представляя, что делать дальше. Предложить ей вместе прогуляться по лесу? Сказать что-нибудь о погоде? Задать ей какой-нибудь вопрос? Проклятье, и почему он не дал себе труда научиться обращаться с красивыми молоденькими женщинами, пока не стало слишком поздно? — Кстати, будьте любезны, мистер Бен, который час уже? — У меня… я не ношу часов, — хрипло отозвался Бен, сжимая руку в кулак за спиной и жалея, что ногти не могут впиться в ладонь до боли. — Но уже смеркается, и вам стоит… стоит позвать своих подруг и отправляться домой. Здесь очень быстро темнеет. — О, сомневаюсь, что я их дозовусь, — ответила Рей с легкой улыбкой, как ему показалось, слегка печальной. — Скорее всего, они уже давным-давно пьют горячий шоколад в гостиной. Но раз вы говорите, что уже поздно, стоит попробовать найти дорогу своими силами. Бен нахмурился. Ему показалось, что он что-то неправильно понял или не расслышал. — Вы хотите сказать, что они ушли домой без вас? Просто взяли и ушли, зная, что вы остались в лесу? — Они могли подумать, что я ушла домой первой, — пожала плечами Рей. — Впрочем, не стоит об этом. Она встала и откинула назад свой шлейф. Ткань тяжело упала на сухие листья. — Где вы живете? — поспешно спросил Бен, вскакивая, но не решаясь приблизиться, пока Рей натягивала перчатки. Она замерла на мгновение, повела головой из стороны в сторону. — В той стороне, откуда слышится шум ручья, — сказала она с легкой улыбкой. — Совсем недалеко. — Разрешите сопроводить вас, мисс Рей? — спросил Бен, отчаянно боясь, что она сейчас уйдет, и он вряд ли скоро снова ее увидит. Все, что она сказала, было чрезвычайно странно. Девушка была права, он уже приходил сюда, чтобы полюбоваться ею — а она, вот же проклятье, она его заметила, но не подавала виду. Она всегда была одна, хотя где-нибудь неподалеку всегда резвилась стайка девчушек помладше. Какое-то отчуждение чувствовалось между ними, и, как Бену казалось, ни одна сторона не стремилась что-либо менять. Но уйти из лесу, зная, что там осталась… да кем бы она им ни была, одна-одинешенька, на краю темных зимних сумерек? — Извольте, — мягко согласилась она. — Вы, верно, тоже живете где-нибудь неподалеку? — Да, — нехотя ответил Бен, сжимая зубы. Он совершенно не хотел продолжать разговор на эту тему. — Тогда вы, вероятно, знаете особняк, где я живу, — вела дальше Рей. — Большой серый дом. Нынче там живут мистер и миссис Палпатин. — О да, — ответил Бен через силу. — Я знаю… знал этот дом. Он очень красивый. Я бы сказал, роскошный, не так ли? — Возможно, — ответила Рей. — Но мне не особенно есть дело до роскоши. Она мне не принадлежит, и это не мой родной дом. Мне… не очень там нравится. — Вы не дочь мистера и миссис Палмандин? — Палпатин. Нет, я дочь мистера Палпатина, но не миссис. У нее две дочери, мои сводные сестры, вы их видели сегодня, да и раньше тоже. Несколько месяцев тому назад появился на свет мой сводный брат. Мой отец не так давно женился на мадам. Это их первый общий ребенок. Бен снова посмотрел на нее. Она шла медленно, прислушиваясь к лесу, и та же безотчетная легкая улыбка играла на ее красивых розовых губах. Она казалась фарфоровой куклой, невесть как оказавшейся в старом, темном и корявом лесу, растерявшем золотой наряд ранней осени. Ее яркая юбка в крупную красно-черно-зеленую клетку светилась в сумерках, и черный бархатный воротник жакетки подчеркивал белизну ее нежного личика. — Значит, вы здесь недавно, — сказал Бен только чтобы что-то говорить. Рей не ответила. Он чувствовал странное волнение, приближаясь к давно знакомому и уже почти позабытому дому. Лес становился все реже, воздух — все холоднее. Наверное, снова ветер с океана и долетает даже сюда, не успев растерять по дороге едкую соль. По небу неслись тяжелые, совсем черные рваные тучи, окаймленные по краям дымным серебром. Круглая белая луна то показывалась, то снова угасала, окруженная широкими радужными кольцами. Ветер то и дело норовил сорвать шляпку с головы Рей, и ей приходилось придерживать ее одной рукой. — Мы уже почти пришли, — любезно сообщила Рей перекрикивая ветер, но Бен и без того не сводил глаз с высокого темно-серого особняка на вершине холма. Отсюда в самом деле было уже рукой подать, и он отчетливо различал серебряные отчерки лунного света на жестяных водосточных желобах и коньках крыш. Весь особняк сиял электрическим светом. Почти каждое окно со стороны фасада и в обоих крыльях было освещено. Бен знал этот дом, но не узнавал его, словно повстречал старого знакомого, который внезапно стал другим человеком. Как будто горькая черная пустота расползлась внутри него, и он поневоле замедлил шаг. Рей шла и шла вперед, и вдруг остановилась у самого подножия холма. — Мистер Бен? — позвала она озадаченно. «Мистер Бен»… по-дурацки звучит. Но сказать ей свою фамилию — ну нет. И тут все случилось как-то одновременно. Бен шагнул вперед, к ней, а двери особняка распахнулись, изнутри стремглав выбежал высокий темноволосый мужчина без пиждака, в одном жилете, и во весь опор помчался навстречу. Дождь с мокрым снегом хлынул внезапно и сразу как из ведра. Луна мелькала среди несущихся туч, и ветер приобрел убийственную мощь. — Рей! — крикнул мужчина, скользя на пологой тропе и взмахивая руками. — Рей! Слава богу, слава богу! Ты цела, моя девочка, ты вернулась! Он подбежал к Рей и стиснул ее в объятиях. Ее широкополая шляпа слетела на землю и осталась лежать на траве, вздрагивая под ударами шторма. — Папа! — вскрикнула Рей, смеясь и тоже его обнимая. — Конечно, я цела, что со мной может случиться… — О милая… Я не представляю, это был сущий кошмар. Когда девочки вернулись без тебя, я не поверил своим глазам. Я боялся даже представить, что могу тебя больше никогда не увидеть. Моя девочка, моя девочка… — Да в самом деле, папа! — снова засмеялась Рей. — Ну что ты придумываешь? Я бы так или иначе вернулась. Тем более, со мной был мистер Бен. — Кто? — переспросил отец, который как раз нагнулся за слетевшей с ее головы шляпкой. — Какой еще мистер? — Мистер Бен, — ответила Рей и растерянно обернулась, поведя рукой в воздухе прямо в направлении Бена. — Он же только что… только что был здесь и шел со мной всю дорогу из лесу… Я же явно его… — И она осеклась, словно некое дурное слово чуть не сорвалось с языка. Отец мигом обхватил ее за плечи одной рукой, испуганно озираясь по сторонам. — Здесь никого нет, Рей. Мы одни! Мы здесь совершенно одни. Господи боже, моя малышка… Что еще за мистер, святое небо… Идем в дом, скорее, ты вымокла до нитки. Прижимая к себе дочь и испуганно озираясь, мужчина потянул ее в сторону дома и она покорно поспешила за ним, волоча по траве и размытой глине окончательно испорченный шлейф своего ярко-клетчатого платья. Их совместный силуэт исчез за пеленой дождя, потом вспыхнул, ярко-черный, словно вырезанный из бумаги, на фоне ослепительно освещенного входа, и дверь качнулась следом за ними, отсекая и белый электрический луч, и последнюю ниточку тепла, которая тянулась следом за Рей. Дождь все хлестал, а Бен все стоял, глядя на посеребренный луной старинный дом, на остовы голых деревьев, пытаясь угадать, в каком окне сейчас появится очерк тоненькой девичьей фигурки. ***Tiptoeing along a strand of your hair suspended between, These thoughts and actions miles above reality.
— Юная леди! Как это, по-вашему, называется?! Вы хотя бы представляете, сколько волнений вы причинили своему отцу и всем нам? Звонкий женский голос разнесся про просторному холлу с шахматной бело-черной плиткой на полу и двумя высокими пальмами в широких деревянных кадках. Рей виновато опустила голову. Сейчас ее мачеха величественно, но вместе с тем совершенно не скрывая своего гнева, спустится по одной из двух полукруглых мраморных лестниц, держа руку на гладких дубовых перилах. Подойдет вплотную и, обдавая головокружительно крепким ирисовым ароматом пудры и духов, примется отчитывать Рей за позднее возвращение домой, за испорченное платье, за выражение лица, за выбившиеся из прически пряди. Интересно — подумалось Рей на мгновение — своих дочерей она отчитала за то, что те бросили сводную сестру одну в лесу? Или похвалила?.. Мысль была страшной и горькой. Рей знала, что мачеха ее не любит и никогда не полюбит. И уж точно рада будет избавиться от тяжкой ноши, так несправедливо упавшей на ее плечи. И шансов на то, что Рей скоропостижно выйдет замуж, сделав блестящую светскую партию, чрезвычайно мало. Скорее, их вовсе нет. Кому придет в голову вывезти её в свет, и кому понадобится такая жена? О да, у нее есть один козырь — фамилия Палпатин, но теперь тот же козырь есть и у сводных сестер, усыновленных ее отцом. Вот у Роуз и Пейдж есть все. Они молоды, красивы, они получают хорошее образование, они здоровы и богаты. И даже родословная теперь у них есть. Никто и не вспомнит, что рождены они на самом деле от умершего при странных обстоятельствах коммерсанта, купавшегося при жизни в золоте. Нет. Кольцо на пальце их матери, засвидетельствованный брак и куча денег — вот то, что начисто перепишет историю их появления на свет. Им повезло. — Да, госпожа, — сказала Рей невпопад. — Я позабыла о времени. Вы ведь знаете, я просто пустоголовая дурочка, вечно все забываю и теряю… даже вот в лесу потерялась… — Отправляйтесь в свою комнату, юная леди! — гневно отрезала мачеха. — Без ужина! — Но дорогая, ведь девочка не виновата, что заблудилась, — вступился отец, и Рей тут же взяла его за запястье. — Госпожа права, — тихо сказала она. — Я виновата. Она склонила голову, подобрала свой испачканный шлейф и принялась подниматься по лестнице, чувствуя, как промокшая ткань липнет к телу, как в груди все тяжелее давит комок боли, незаслуженной обиды. Отец все же сделал попытку что-то доказать жене, но та ответила резко, гневно, а потом отвернулась, шурша жесткими буфами нарядного платья и зашагала в сторону гостиной. Рей продолжала подниматься по лестнице. Ее чуткий слух уловил шорох в коридоре, ведущем к спальням. Она замедлила шаг, давая сводным сестрам время попрятаться по своим комнатам. Пришлось простоять несколько минут на площадке и входа в коридор, пока не стихла мышиная возня, едва слышный шепоток, приглушенный смех. Сейчас бы набраться сил и молча пройти мимо них, как будто их не существует… но ведь это они здесь хозяйки, а не Рей. Ведь это у них здесь есть на все право и разрешение. Когда двери тихонько затворились, Рей медленно ступила на бордовую ковровую дорожку. Каждый шаг по этому дому причинял боль. Каждая доска на полу и каждая балка в перекрытиях над головой звенели невысказанным: «Ты здесь никто и ничто, ты здесь чужая!» Она снова остановилась, замерла, затаила дыхание. Было так тихо, что приглушенные голоса отца и его жены доносились из гостиной. — Но дорогая! Рей утверждает, что с ней был некий мистер, не припомню, Бен, что ли, и она, понимаете, любовь моя, она говорит, что он точно был с ней, шел с ней, разговаривал, и более того — она его видела! — О, какой вздор! Вы же понимаете не хуже меня, что это выдумки, не так ли?! Одно из двух, мой дорогой муж: или у вашей дочери чрезмерно развита фантазия, а я давно говорила, что так и есть, она вечно витает в облаках и из-за этого попадает впросак и… да бог с ним, с фарфором, конечно, и со всеми испорченными платьями, — или другое, да, другое — она могла повстречать в лесу какого-то… какого-то проходимца, и бог знает, чем это могло закончиться! Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! И как, объясните мне, как она могла его видеть?! Вздор и выдумки! Рей показалось, что она различила грустный вздох отца и тоже вздохнула. Ей не хотелось больше слушать. Ничего нового ее мачеха не скажет, и отец не придумает, как ее защитить. Да он и так делает то, что может. В груди у Рей внезапно что-то сжалось. Он пошел на этот брак ради нее. Если бы не она… Если бы ее не было… Нет, не так. Если бы ее не стало, он смог бы выпутаться из этой истории. Бросил бы женщину, которая его не любит, которую не любит он сам, ушел бы из этого удушливо-роскошного дома… Глаза пребольно защипало, и Рей сердито вытерла их ладонями. Нечего хныкать. Тем более, у нее давным-давно имелся план, почти беспроигрышный и надежный. Она вошла в свою комнату — конечно, своей она так и не научилась ее считать, и ничего здесь не было такого, что Рей могла бы назвать своим, кроме бесчисленных книг, когда-то, в далеком детстве купленных отцом, и серебряной головной щетки, оставшейся в наследство от матери. Рей нравилось перебирать кончиками пальцев колючую щетину и поглаживать выпуклые чеканные узоры на задней стороне. Иногда ей казалось, что из причудливых черненых завитков выступает такое знакомое и уже почти забытое мамино лицо. Она медленно разделась, скинула тугой корсет, который носила только по настоянию мачехи, набросила халат поверх нижней сорочки и, с любимой щеткой в руках, присела на край кровати. Она вытаскивала шпильки одну за другой, раскручивала узел волос, безотчетно перебирая каждую прядь, пока каштановая грива не укрыла ее спину волнистым плащом. Рей вспомнила, как в далеком детстве мама бережно расплетала ее косички, а потом расчесывала густые каштановые волны, проводя по ним щеткой не меньше ста раз. «У тебя очень красивые волосы, моя маленькая», — говорила мама и улыбалась. И черненое серебро щетки таинственно поблескивало в мягком золотистом свете старинной лампы. Рей совсем не хотела плакать, как-то само получилось, что рука со щеткой вздрогнула и упала на ее колени, и слезы полились градом. — Мамочка… — прошептала Рей. — Мамочка, забери меня к себе… Тихий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Неужели отец пришел? Рей поспешно утерла слезы и сделала вид, что расчесывает волосы. — Да, — сказала она как могла громко. — Войдите. — Мисс Рей? — донеслось от двери. — Позволите вам помочь? Рей судорожно вздохнула; отголоски только что душивших рыданий никак не желали отпускать. — Конечно, Маз… это вы… Пожилая горничная со странным, забавным именем Маз всегда была ласкова. У нее были нежные руки, она никогда не усердствовала сверх меры, затягивая шнурки корсета, и для Рей у нее всегда было в запасе ласковое слово. — Мисс Рей, — тихонько сказала горничная, пододвигая к коленям Рей маленький столик. — Хоть сударыня и приказала, негоже вам поститься после целого дня на холоде. Попейте какао да поешьте, на кухне мне оставили для вас пирожков с яблоками, ваши любимые… Она не договорила. Рей порывисто прижала руки к глазам, горящим от непролитых слез. Ее всю трясло от волнения, и горничной пришлось присесть на край кровати рядом с ней и прижать ее голову к груди, пока силы Рей не закончились, и она не утихла, судорожно всхлипывая, опустошенная и угасшая. Маз взяла у нее серебряную щетку и принялась медленно расчесывать прядь за прядью, как будто Рей была ее собственной маленькой дочерью. — Мисс Рей, — сказала она по-прежнему тихо, как будто украдкой. — Я тут нечаянно услыхала, как ваш батюшка рассказывал сударыне, что случилось с вами в лесу. Я… мисс, Рей, вы правда встретили там мужчину? — Я и сама уже не знаю, Маз, — отозвалась Рей без всякого выражения. — Но мне показалось, что да. — А как его звали, мисс Рей? — совсем тихо спросила Маз, и Рей заметила, что щетка в ее руке перестала двигаться. — Он сказал, что его зовут Бен, — ответила Рей. И настала тишина. Маз перестала расчесывать ее волосы, и Рей затаила дыхание. Горничная что-то знала и что-то скрывала. И какао с пирожками пришлись как нельзя кстати, чтобы зайти. — Что вы о нем знаете, Маз? — спросила Рей после доброй минуты мертвой тишины. — Он живет где-то неподалеку? — Ох, мисс… Не спрашивайте меня об этом, — поспешно ответила Маз и неуклюже положила щетку на туалетный столик, так что та громко цокнула по зеркалу. — Лучше бы мне было… — Лучше бы вам все мне рассказать, Маз, — громко перебила Рей. — Потому что я все равно узнаю. Так или иначе. — Ох, мисс Рей… — Горничная снова тяжело вздохнула, взяла со столика щетку и принялась расчесывать волосы своей юной госпожи. — Я так напугалась за вас, когда прослышала, что вы встретили какого-то мужчину, а уж когда узнала, какого именно мужчину… Ну да ладно уж, лучше я, чем мисс Роуз или мисс Пейдж. Или чем сударыня. Маз медленно водила щеткой вверх и вниз, и Рей слышала, как волосы шелестят под щетиной, точно мелкий дождь. — Вы, верно, не знаете, кто здесь жил до мадам Тико? То есть, конечно, до миссис Палпатин, жены вашего батюшки. Я знаю, мисс Рей. Я была у них в услужении и перешла во владения мадам Тико — вы уж простите, мне так привычнее ее называть — вместе с домом. Здесь жила одна очень знатная, очень красивая молодая дама со своими родителями. Смешно сказать — мы с ней ровесницы, я начала тут помогать посудомойке десяти лет от роду, и ей было тогда примерно столько же, а я всегда считала ее чуть не вдвое старше себя, настоящей госпожой. Звали ее Лея. Мы, слуги, в шутку прибавляли «принцесса». До того уж она была горда и красива. В свете ее знали, от поклонников отбою не было, но она всем давала отказ. Любви какой-то ждала несусветной. И дождалась: как часто это бывает, принцесса наша полюбила какого-то веселого проходимца. Полюбила и оставила родной дом ради него… Да не надолго. Вернулась с ребенком на руках. Говорят, тот жулик даже женился на ней, но не зажились они вместе. Что уж там с ним стало, не знаю. А принцесса наша осталась жить здесь, вдали от света, растить сыночка и теперь уж в нем души не чаять. Рей вдруг почувствовала, как спина похолодела, как окаменел затылок. Она уже поняла, что Маз сейчас скажет. — Его звали Бен? — спросила она не своим голосом. Она не верила своим ушам. Как это может быть правдой? Мадам Тико поселилась здесь после свадьбы. Ее старшей дочери Пейдж четырнадцать лет и даже с тем, как неприлично скоро после свадьбы она родилась, сама свадьба состоялась никак не меньше, чем пятнадцать лет назад. — Точно так, мисс Рей, — отозвалась Маз совсем тихо. — Его звали Бен. — Когда это было, Маз? — спросила Рей, сама не понимая, зачем. — Пятнадцать лет тому назад, — ответила Маз, — я видела Бена в последний раз. — И… сколько лет ему было? — спросила Рей, понимая, что это какая-то ошибка, точно какая-то ошибка, шутка, розыгрыш. — Двадцать девять лет, мисс Рей. Ровно двадцать девять лет, день в день. Рей не совсем поняла, что бы это значило — «день в день», но теперь уже ясно было, что это какое-то странное совпадение или — действительно — розыгрыш. Просто кто-то из местных решил подшутить над странной мисс Рей из большого дома… — Тогда не понимаю, к чему это все, — громко и деланно бодро сказала Рей. — Тот мужчина, с которым я разговаривала в лесу, был молод. Всего около тридцати… Что-то холодное вновь прокатилось по ее спине, но она не придала этому значения. — А вы почем знаете, мисс Рей? — вдруг спросила Маз нерешительно, ступая на тонкий-тонкий лед. — Вы… вы как будто его видели?.. И тут Рей поняла, что было не так все это время. Пальцы ее онемели, и губы тоже. — Да, Маз, — ответила Рей шепотом. — Я видела его так же ясно, как когда-то видела маму и отца… и весь мир… в последний раз. — Господи Иисусе, — прошептала Маз, и Рей услышала, как покатилась по полу серебряная щетка. — Господи Иисусе и Дева Мария… …Последним, что я видела в своей жизни, был свет. Сначала лихорадочно-красный, тусклый, от обернутого маминой красной шалью ночника, а потом белоснежный, ослепительный, и лицо отца, склонившегося надо мной, а потом — темнота. Я слышала, как врач со вздохом сказал папе, что такое не редкость. Что дети часто слепнут, если им не везет, и корь проходит тяжело. Мне не повезло. У меня случилась тяжелая лихорадка, а потом еще и это… Сначала я плакала ночами от обиды на то, что у меня так внезапно, без предупреждения, забрали весь окружающий мир. А потом перестала, когда услышала, что отец стоит под дверью моей комнаты и тоже плачет. Он пытался искать других врачей, но ничего не помогало. Чтобы облегчить ему жизнь, я старалась изо всех сил. Я почти все делала сама, мне редко была нужна помощь. Я знала на ощупь всю свою одежду и обувь, могла сама причесаться и состряпать поесть. Но, конечно, все стало гораздо хуже, когда он женился на мадам Тико. Она и так была не в восторге от наличия падчерицы, а когда узнала о моей беде, и вовсе меня невзлюбила. Я так и не поняла, как лучше быть. То ли не попадаться ей на глаза и подольше засиживаться в лесу во время прогулок с ее дочерьми, то ли все же стараться не пропадать из виду, чтобы не дать ей повод после упрекать меня за опоздание. Странно, почему я даже не удивилась, что вижу Бена — как будто ко мне снова вернулось зрение. Я ведь понятия не имею, как выглядит мадам Тико, как выглядят ее дочери, на что похожа я сама, а его лицо стоит у меня перед глазами так ясно, до последней черточки, как будто я только что встретила его у поваленного дерева. Мне не было страшно, когда я впервые увидела его в лесу. Я представляла себе этот лес как могла — по давным-давно виденным картинкам в детских книжках. Но его видела поверх этих воображаемых пейзажей. И мне не было ни страшно, ни удивительно. Скорее, интересно, что он там делает. Я поняла, что он надеется оставаться незамеченным — возможно, он рассчитывал на то, что его вообще никто и никогда не увидит. Он был странный и интересный. Бледный, весь в черном, даже сорочка глубокого черного цвета, и всегда в руках перчатки и шелковый цилиндр. Такие красивые волосы, лежащие пышными волнами, и темные глаза под широкими бровями. И я смотрела на него так долго, что он стал сниться мне по ночам, и в один прекрасный день я решила, что если он не подойдет и не заговорит со мной, я сама к нему подойду, и тогда будь что будет. Даже если и приходит он ради Роуз или Пейдж. Разве могла я знать? Разве могла я хотя бы догадываться?.. Мой таинственный незнакомец, о котором я мечтала, просыпаясь по утрам и засыпая ночами, мой Бен… — Что было дальше? — спросила Рей, закрывая невидящие глаза и надеясь не услышать худшего, хотя чего еще можно было ожидать. — Дальше чего, мисс Рей? — Маз, прошу вас… Расскажите мне эту историю до конца. Я должна знать, что такое творится со мной. — Ох, мисс Рей… — Маз снова вздохнула. — Зря я это начала. Да и нечего больше говорить. Ему было двадцать девять, нашему мастеру Бену, когда он умер. Ровно двадцать девять, день в день. Что-то такое было в их семействе. Брат госпожи Леи, мастер Люк, ее брат-близнец, тоже умер странной смертью, но он хотя бы пожил. А мастер Бен… Маз тяжело вздохнула и опустилась на край кровати рядом с Рей. — Он долго мучился перед смертью. Говорил, что слышит какие-то голоса, не то какой-то один голос. И что, мол, этот голос сводит его с ума. Что будто временами он сам не свой, будто и вовсе не он, а какой-то другой человек. Думается мне, он просто не смог терпеть этого безумия. В первый день декабря, в его день рождения, уже с утра мы поняли, что его нет в доме. Ночью он ушел, что никто и не слыхал. Госпожа Лея прибежала в людскую вся в слезах, приказала всем мужчинам в доме бросать работу и отправляться на поиски и сама пошла с ними. Следом и я увязалась, боялась отпускать ее одну, так она была не в себе от страха и горя. Говорю вам, что-то было у них такое в семье, как-то чувствовали они друг друга. И вот госпожа Лея бежала впереди всех и повторяла: «Я не чувствую Бена, я больше не чувствую ни Люка, ни Бена!» — Недолго мы искали, — продолжила Маз, помолчав немного. — В лесу было светло в тот день. Ночью выпал снег, и все вокруг было белым-бело, только небо свинцовое. Сначала подумали, что все обошлось, что сидит живехонек на поваленном дереве. А потом поняли, что нет, что в снятом цилиндре его полным-полно снега, и что на лбу его снег уже и не тает. Нарядный, во всем черном, сидел он и смотрел в небо. Красивый какой был, не передать словами. Мастер Бен всегда был пригожий, хоть и не такой, какие обычно считаются красавчиками, но за то время, пока ему недужилось, сошел с лица. А тут… сидел счастливый, освобожденный. Госпожа не захотела звать лекаря, чтобы тот посмотрел да рассказал, от чего умер ее сын. Не было в том нужды. Она сама все знала, что ей нужно было знать. — Только схоронили мы мастера Бена, — добавила Маз после новой паузы, — как госпожа Лея выдала всем расчет, выставила дом на продажу и уехала к своей подруге молодых лет. Наотрез отказалась брать меня с собой. Не прошло и трех недель, как Тико выкупил этот дом и под Рождество въехал с молодой женой. А я снова нанялась на работу, я ведь другого дома, считай, и не знала. Через пару лет узнала, что госпожа моя Лея тоже преставилась. Одна я только и осталась из тех, кто в этом доме встретил молодость. Рей молчала. Рукав халата, которым она утирала беспрестанно катящиеся слезы, уже промок насквозь. Она плакала о Бене и о себе, о том, чего никогда не имела, и о том, что потеряла, и о том, что потерял он, и о своих несбывшихся мечтах. Единственный мужчина, которого ей суждено было полюбить, оказался мертвым, призраком, отзвуком из небытия. — Зря я вам это все рассказала, мисс Рей, — нарушила тишину Маз. — Напугала вас почем зря на ночь глядя. Да вы не берите в голову старухины россказни. Поешьте и ложитесь спать, утро вечера мудренее. Рей услышала, как горничная встала и подошла к окну. — Снежок сыплет, гляди-ка. И ветер будто улегся. Простите глупую старуху, мисс Рей, и доброй вам ночи. Едва слышные шаги и тихий стук закрывающейся двери. И тишина — оглушающая тишина одиночества. Рей осталась сидеть на краю кровати, склонив голову, уронив руки на колени, и слезы нет-нет да и капали на ее собственные пальцы. Как же так? Как так получилось? Почему он вернулся? Почему не ушел навсегда, как ушла мама? Может быть, он соскучился по этому миру, может быть, он и не хотел умирать? Если бы он тогда не пошел в лес посред ночи, в снегопад… И что было бы? Ничего. Рей никогда не приехала бы в эти густые леса, потому что мистер Тико с женой купили бы особняк в другом месте, и никогда бы его не встретила. А он счастливо женился бы на другой, на зрячей, и уже был бы зрелым мужчиной средних лет с красивой женой, уютным старинным домом и выводком детишек. А она была бы как есть — везде чужая, слепая, неприкаянная, бредущая по жизни наощупь. Рей отняла руки от лица. Что ж, нет такого положения, из которого бы не было выхода. Тем более, свой она давно придумала. И снова мысли ее соскочили на давно проторенную тропу, которую она очень не любила. Впрочем, сейчас было как-то все равно. Осталась одна только тупая, ноющая боль в груди, от которой не было избавления, которая только и ждала своего часа — первого дня декабря, день в день, когда все вокруг станет белым-бело от свежевыпавшего снега. ***Come look at the scars, smother a heart, opening up. Look at the scars, smother a heart, opening up… …no more.
Было часа два или три ночи, когда Рей беззвучно выбралась из своей комнаты в коридор. Вокруг царила мертвая тишина, ни звука не доносилось из-за закрытых дверей. Она осторожно подобрала юбки и продолжила путь. Ноги в одних шелковых чулках ступали совершенно беззвучно. На миг ей стало интересно, светит ли луна в окна. Зачем-то представила, как она сама идет по длинному красивому коридору, испещренному пятнами лунного света, и мимолетно усмехнулась — очевидно же, что с реальностью этот коридор ничего общего не имеет. Жаль. Могло бы быть красиво. Она в точности помнила, как выглядит надетое на ней платье. Это было единственное мамино, которое пережило годы и годы. Остальные отец отдал в какую-то богадельню, на благо нищим, хотя и сам не представлял, какое нищим будет благо от шелковых юбок и атласных корсажей. Тонкий бледно-лиловый шелк в лунном свете должен был бы отсвечивать лунной голубизной. На маме это платье сидело бесподобно. Может быть, Рей оно было слегка длинновато, но лучшего у нее не было… и более подходящего к случаю. Рей тихонько прокралась к двери в спальню мистера и миссис Палпатин, приложила ладонь к холодному полированному дереву. Она уже оплакала будущую папину утрату, перебирая тонкий бледно-лиловый шелк и вспоминая маму. Ничего. У него теперь есть маленький сын. Как знать, может, отец сейчас и не спит, может, тоже прислушивается изо всех сил, не скрипнет ли половица, не стукнет ли дверь. Память сама подбросила Рей воспоминание о том, как в первое время папа не спал ночами, вскакивал с постели, чуть только она просыпалась, помогал дойти до уборной или напиться воды. Она нечеловеческим усилием отмахнулась от теней полузабытого прошлого и крепко зажмурилась. Прощай, папа, не грусти обо мне. Невесомой тенью соскользнула Рей вниз. Никакая темнота не могла ей помешать, и в этом была ее сила. Ни звука не раздалось, когда она открыла тяжелую входную дверь; ни звука не раздалось, когда она ее закрыла. В первый день декабря, день в день. Свежий снег обжег одновременно ступни и лицо. Мягкие, легкие хлопья сыпались сверху. Так даже лучше — к утру на земле не останется и следа. Рей осторожно двинулась вперед, потом пошла все быстрее и быстрее — холод был таким острым, что резал ступни до боли. Внезапно ее руки задрожали, ноги отказались идти, и предательская слабость сразила все тело. Рей остановилась там, где начинался уклон вниз, и позволила ветру играть смехотворно тонкими складками шелкового платья. А что, если?.. Если вернуться, если лечь спать и завтра проснуться в теплой постели, спуститься к завтраку и… и что? Слушать щебет Пейдж и Роуз о чудесном зимнем дне, о снеге, которого она никогда не увидит? Представлять себе, как над белоснежной землей нависает свинцовое небо, как начинается новый снегопад, такой уютный и сказочный, но не видеть ни пламени камина, ни белых хлопьев, пролетающих за темными окнами? Нет, достаточно. В этот самый миг Рей поняла, что ноги онемели от холода, и что все тело уже начинает бить довольно сильная дрожь. Чувство страха нарастало, и она ничего не могла с ним поделать, но вместе с ним возросла и решимость. Давно ведь все решено, обдумано и избрано, оставалось только выбрать путь и час, а теперь уже и это сделано. Еще никогда в своей жизни Рей не чувствовала такой готовности. Она отправилась вперед, невольно обняв себя за плечи. Тонкий шелк уже промок и накрепко прилип к телу. Рей показалось, что в некоторых местах уже и примерз. Руки и ноги ломило от холода, и казалось, что кожа окаменела, превратилась в твердый и бесчувственный мрамор. Предательская мысль о возвращении в дом показалась еще более соблазнительной, чем раньше, но Рей уже не могла остановиться. Она брела вперед, увязая в снегу, оскальзываясь, уже мало понимая, зачем идет и куда. Снег все падал и падал, и время от времени мягко плюхался ей на плечи, соскальзывая с волос. А потом вдруг ее выставленные вперед руки наткнулись на холодную, каменно-твердую, шершавую кору дерева. Вот и лес. Значит, она не ошиблась в направлении, не потерялась в снежной круговерти, все-таки пришла туда, куда стремилась. Теперь предстоит самое трудное — найти то поваленное дерево. Рей не ожидала, что это может быть настолько сложно, когда ты не на прогулке в теплом пальто и удобных ботиночках, а в проклятом тонком шелке и босиком. Она остановилась на мновение, чтобы ощупать пространство вокруг себя, но уже через несколько секунд совершенно позабыла очертания только что нащупанных предметов. Мысли заволокло странным туманом, и тут внезапно перед глазами начала вставать вереница странных видений, которые возникали как вспышки молнии. Чаща, сугробы, занесенные снегом кусты сухого папоротника, а между деревьями движутся какие-то белые фигуры. Рей хотела их окликнуть, совершенно не чувствуя ни страха, ни удивления, но новая вспышка ясно дала ей понять, что это не люди, а огромные бабочки парят над полянами, и вспышки получаются от взмахов их титанических крыльев. Тогда она пошла просто вперед, следом за этими бабочками, пока не уперлась во что-то твердое. В свете новой вспышки она поняла, что это большое кресло, совсем белое и как будто сделанное из пушистого длинного меха. И тогда она с наслаждением в него опустилась и откинула голову на мягчайший подголовник. Свет перестал мерцать и сделался нежным, прохладно-серебристым, ровным, точно сияние луны. И наконец стало тепло, настолько тепло, что Рей зажмурилась от удовольствия, как будто кто-то рядом с ней разжег большущий камин. Ей было так уютно, и такая приятная усталость сковала ее тело, что ей захотелось свернуться в клубочек в этом кресле и смотреть, бесконечно смотреть на мир, потому что ее глаза снова видели и падающий снег, и окружающий лес, и сияющую луну, похожую на серебряный медальон. — Я и не думал, что ты придешь, — вдруг сказал знакомый голос. Рей подняла голову — все тело было такое тяжелое, теплое, как будто она пришла после долгой прогулки по холоду и завернулась в пушистый плед. Бен присел на корточки рядом с ней, опираясь одной рукой на трость. Цилиндр красиво сидел на его черных кудрях, и он уже почему-то не казался таким бледным и печальным. Скорее, наоборот — радостно-удивленным. Что-то переключилось у Рей в мозгу, и она вдруг вспомнила, где она и что происходит. Сказочный лес начал темнеть перед глазами, и сквозь приятное тепло до тела добрался нестерпимый, жгучий холод. — Мне… еще долго?.. — спросила она, едва шевеля губами и соскальзывая в какую-то темную пропасть. — Нет, моя дорогая, — мягко ответил Бен и впервые взял ее за руку. Рей даже показалось, что она почувствовала его теплое, живое прикосновение. — Совсем немного. Он сел к ней, прямо в сугроб, и обнял ее одной рукой, и она поняла, что это все по-настоящему, что рядом с ней сидит он — живой, теплый человек, — и привалилась к его боку. Ей хотелось рассказать ему, что она все знает, что она пришла сюда ради него, ради этой самой встречи, но губы не слушались, и какое-то странное чутье подсказало, что он уже все знает и без слов. — Спи, любовь моя, — сказал он, и Рей явственно почувствовала его губы на своем лбу. Она попыталась поднять голову, чтобы взглянуть на него, но не смогла и просто опустилась без сил на его грудь, где под одеждой совершенно отчетливо билось его сердце. — Я буду рядом, моя ненаглядная, — сказал Бен, обнимая ее и прижимая к себе, и чистое счастье заполнило все ее тело и душу. — Я буду рядом с тобой и тогда, когда ты проснешься, и много-много веков спустя, отныне и навсегда.