Будь моим светом

Янтарными красками блестел в бокале Олд фэшн, который Дазай задумчиво покачивал в своих пальцах, не отрывая пристального взгляда от полки алкоголя со стеклянной задней стенкой напротив себя. Бар в отеле Ritz-Carlton был отличным — просторный, в мягких оранжевых тонах приглушённого света, с общим легким налётом Латинской Америки в самом сердце сдержанной Германии. Однако бармен около него не задерживался — вид у Дазая был больно неприветливый. Он угрюмо просчитывал что-то в голове, настукивая свободной рукой рваный ритм по стойке. Хотя, возможно, дело было ещё и в том, что за прошедшие полчаса он так и не прикончил свой стакан. Со сцены доносился лёгкий джаз, ближайшие к ней столики были заняты болтающими парочками, чуть в отдалении за полукруглым диваном, обтянутым натуральной кожей, обсуждали дела несколько состоятельных на вид мужчин. Вечер был скучным и отдавал мрачной обречённостью. Ещё утром Дазай заключал крупную сделку в Мюнхене, а к закату уже примчался в Берлин, отменив запланированный самолёт, лишь только получив на телефон одно сообщение. Он не хотел считать себя одержимым, но таковым, по видимому, становился. Хотя и, чего греха таить, любой бы на его месте стал — по крайней мере, ему хотелось так думать. Экран отложенного на барную стойку телефона включился, извещая о входящем сообщении, и от неожиданности Дазай дёрнулся, выныривая из своих мыслей. На дисплее ярким пятном горело имя отправителя — Подставка для шляп, а под ним короткая запись: «Я жду». Пару часов назад Дазай выслал на это же имя название отеля и номер комнаты с указанием забрать ключи на ресепшене, и всё никак не мог дождаться, когда собеседник ему ответит. Если бы это всё-таки оказалось шуткой, он бы не пережил. Выдохнув, он залпом допил остаток коктейля, выложил на стойку деньги с щедрыми чаевыми, и поспешил через лобби к лифтам. От такой уже совсем скорой встречи пересыхало во рту, а предвкушение ударяло в голову отчётливо стучащим сердцебиением. Нервно стуча носом ботинка по полу, пока ждал своего этажа, Дазай пытался припомнить, как долго они не виделись. Чуя всегда появлялся в его жизни так — совершенно неожиданно, как грянувший в ясный день гром, дарил спешные жадные поцелуи, обжигающие самое нутро прикосновения, горячечный шёпот и сорванное дыхание; он оповещал: «Кажется, мы в одной стране», и Дазай мчался к нему послушной куклой через сотню километров ради… Чуя сказал бы цинично, что ради секса — Дазай знал, что ради чувств. Отпирать дверь было боязно. Риск обнаружить за нею лишь мрачное безмолвие оставался всегда, и хотя так жестоко Чуя ещё ни разу с ним не поступал, Дазай всегда знал, что мог бы. Наконец провернув ключ в замке, он вошёл внутрь, и с ощутимым облегчением обнаружил на пороге чужую пару туфель. — А ты не разоришься на отелях? — первое, что произнёс Чуя после долгих, чертовски долгих месяцев обезличенных сообщений и хрипловатого голоса в трубке на другом конце планеты, и Дазай чуть не набросился на него, ощутив, как в душе вместе с его томным голосом свалился тяжёлый булыжник. В его словах сквозила улыбка и ленная непринуждённость. Чуя сидел в свете торшерного светильника, на краю широкой заправленной белоснежными простынями кровати, закинув ногу на ногу, и, подслеповато щурясь, покачивал в тонком стекле винного фужера переливающийся отблесками рубиновый напиток. Рыжие кудри осыпали его плечи, плотно обтянутые тёмной малиновой рубашкой, на шее помимо привычного бередящего воображение ошейника красовались в распахнутом вороте несколько длинных серебряных цепочек, на одной из которых в качестве кулона был закреплён снайперский патрон. Он улыбался и глядел на Дазая с вызовом и хищным голодом. Несмотря на свой поддиковатый вид, Чуя вписывался в богатую обстановку номера так лаконично, что казалось, убери его — и в этом месте будет недоставать самого важного элемента. Дазай стянул с плеч пиджак, сделав глубокий вдох, чтобы унять волнение, и прошёл в комнату. — Что ты пьёшь? — спросил он как бы между делом. — Сухое пино-нуар, позапрошлого года, — Чуя сделал небольшой глоток из бокала и, облизнув медленно губы, протянул ему. — Весьма неплохо. Будешь? Единственный напиток, который бы Дазаю хотелось испробовать — это сам Чуя. — Думаю, мне хватит на сегодня. Накахара хрипло рассмеялся. — Успел налакаться, пока ждал меня? В широких окнах сверкал ночной панорамой неспокойный Берлин. Его свет ложился точными мазками на удивительно структурированное лицо Чуи, его острый профиль и манящие в дерзкой ухмылке губы. Дазай уже давно не считал города и страны, их стало слишком много, чтобы это всё ещё имело значение. Он помнил Францию — целую вечность назад, — и изумрудные виноградники Шампани, между которыми рыжий дьявол, облокотившись о свой припаркованный мотоцикл, наслаждался открывающимся видом в самую рань июльского утра. То, что они соулмейты, Дазай понял тогда с первого же взгляда — обвешанный пирсингом и охваченный светом встающего на горизонте солнца Чуя повернул к нему голову, и внутри, под кожей, вспыхнул внезапно неудержимый пожар. Дазаю хотелось болтать с ним всю ночь напролёт, изучающе рассматривать бледное лицо, ловить слова, запоминая каждую деталь, которую он готов был поведать о себе, но Чуя коснулся провокационно открытой на запястье кожи, выразительно посмотрел вниз, потом перевёл свои ледяные глаза на Дазая, и сказал: — Я слышал, что секс соулмейтов должен быть просто охренительным. И Дазай не смог ничего ему возразить. Не отрывая пристального взгляда, он подошёл к Чуе вплотную, наклонившись, упёр одну ладонь позади него, и забрал из рук бокал. — Вроде того. Он едва допил единственный стакан виски в баре, и это весь алкоголь, который Дазай за сегодня пробовал, но он чувствовал себя таким опьянённым, будто осушил залпом пару бутылок рома. Рядом с этим мужчиной так было всегда, что бы Дазай перед этим не планировал. Чуя вопросительно склонил голову, одновременно придвигаясь ближе, чтобы почти касаться носами, и выдохнул тепло на его кожу. В следующую секунду он приоткрыл рот и прошёлся быстрым мазком языка по его губам, вынуждая Дазая рвано вдохнуть. — Лжец, — довольно констатировал Чуя. Дазай поцеловал его первым. Сорвался вперёд, впечатавшись в его губы, несдержанно втянул в рот нижнюю, ощутив, как Чуя подался навстречу, схватившись за его плечи. У него был терпкий привкус вина, остающийся мёдом на языке, и чертовски мягкие умелые губы, всегда сводящие Дазая с ума. — Я пиздецки соскучился по тебе, — выдохнул он, отстранившись. Поставил наполовину пустой бокал на прикроватный столик и, выпрямившись, осмотрел Чую жадно, словно видел впервые. Тот откинулся назад, оперевшись локтями о кровать, и в ожидании приподнял одну бровь. Длинные ноги его были обтянуты тёмными джинсами на низкой посадке, настолько восхитительно узкими, что Дазай не чувствовал себя в силах удержаться от того, чтобы прикусить губу, поддаваясь всплывающим в голове постыдным картинкам. Чуя ухмыльнулся, проследив за его взглядом, и с иронией произнёс: — Тогда почему ты до сих пор стоишь? Это было последней павшей преградой. В следующий момент Дазай шагнул к нему, подхватил за пояс, подтянув выше, и снова припал к губам. Они вжались друг в друга нетерпеливо, переплетаясь конечностями в объятиях так привычно и так просто, словно разделённые магнитные полюса. В спешных вдохах угадывался лихорадочный пульс, связь между ними ощутимо трещала, подобно натянутой струне, и искрилась электричеством, с каждой секундой накаляясь всё сильнее. Его мозг поплыл на Чуе уже очень давно, и продолжал плавиться всякий раз, как они сталкивались, не оставляя никакой надежды на спасение. Забравшись ладонями ему под рубашку, Чуя гладил беспорядочно его спину, перебирал пальцами позвонки, водил по лопаткам, и отвечал с чувством, притираясь бёдрами к его паху, отчего у Дазая выбивало из головы последние остатки здравомыслия. Стояло уже давно, и, господи, как же Дазай хотел его трахнуть. Если и существуют соулмейты, которым лучше было бы никогда не встречаться, то это точно про них. Чуя был его наркотиком — самым опасным и самым желанным. Тело реагировало на его близость беспрекословно, отзывалось сбившимся дыханием и болезненным возбуждением. В тех местах, где Чуя касался его, казалось, образуются и сгорают сверхновые, чёрными дырами поглощая его, затягивая в неизбежную безвыходную пучину. Он опустился ниже, прижался губами к пульсирующей яремной венке, и Чуя с наслаждением запрокинул голову, позволяя толкнуться горячим языком под столь обожаемый чокер. Дазай мог бы целовать его так очень долго — слизывать соль с шелковистой кожи, вести языком вдоль изящного росчерка ключиц, клеймить шею и кусать кожу на плечах, медленно стягивая с него рубашку по мере того, как справлялся с пуговицами. Столь ненавистные ему раньше прелюдии с Чуей приобретали некий медитативный, ритуальный смысл, в котором Дазай готов был вечность одаривать ласками его прекрасное тело, вслушиваясь, как Чуя вздрагивает в ответ и тихо стонет, стремясь прижаться как можно ближе в возбуждённой лихорадке. Дазай и не заметил, как полностью раздел его, вернувшись в себя лишь к тому моменту, как спустился губами от пупка к паху вслед за линией роста волос и чуть приспустил резинку белья, освободив тут же прижавшийся к животу член. Сглотнув предвкушение, он широко провёл языком по всей длине, ощутив, как Чуя задрожал всем телом, шумно втянув воздух сквозь сжатые зубы. — Хочешь, чтобы я отсосал тебе? — спросил томным голосом Дазай, подняв на него заискивающий взгляд. Приподнявшись на локтях, чтобы видеть его, Чуя произнёс почти с упрёком: — Ты ещё спрашиваешь? Коварно улыбнувшись, Дазай с нажимом провёл ладонями по внутренней стороне его бёдер, сжал одной рукой его ствол у основания, и сначала любовно, почти целомудренно прикоснулся губами к красной блестящей головке, словно даруя обещание. Затем приоткрыл шире рот, пропуская его, и втянул щёки. Чуя со вздохом откинулся на лопатки и запустил пальцы в его волосы, побуждая двигаться. Собственное возбуждение раздавалось в паху пульсирующей болью, но, устроившись между разведённых призывно коленей, он лишь стянул с себя давящие брюки, не глядя скинув их на пол. Перспектива кончить от собственной руки, когда такой желанный и такой искренний Чуя метался перед ним, толкаясь бёдрами в расслабленное горло и беспомощно выстанывая грязные проклятия на стольких языках, сколько Дазай даже не знал, казалась не просто непривлекательной — она была оскорбительной. Нашарив рядом подготовленные презервативы и смазку, Чуя подтолкнул их к нему, попросив с трудом между хриплыми стенаниями: — Давай. Они оба знали, что главное ещё впереди. Не прекращая двигать головой, Дазай выдавил на пальцы прохладный гель, растёр его немного, согревая, и слабо толкнулся меж ягодиц, аккуратно вводя в сжавшееся колечко мышц один палец. Чуя напрягся, ощутив дискомфорт, пусть смазки и было много, и вдохнул глубоко, пытаясь расслабиться. Мысль, что с их последнего раза тот ни с кем не спал, полоснула внутри сладостным жаром. Выпустив изо рта его член, Дазай обхватил его одной рукой, неторопливо продолжая скользить по нему вверх-вниз и мягкими движениями дразня уздечку, другую, приподнявшись, упёр справа от его головы. Склонившись, чтобы поцеловать его в губы, успокаивающе зашептал в покрасневшее ушко: — Тсс, всё хорошо. Чуя распахнул глаза, глянув на него с вызовом. — Было бы, если бы ты не медлил, — и сам заёрзал, пытаясь насадиться. Дазай усмехнулся, оценив его несдержанность. Чуя был мятежным и неукротимым, словно разошедшийся лесной пожар, и Дазай обожал смотреть на него в такие моменты. Лицо его, без преувеличения, было восхитительным: раскрасневшиеся румяные щёки, острые скулы, приоткрытые в наслаждении зацелованные губы. Хотя Дазая всегда больше влекла нежность, он охотно принимал правила, выставленные Чуей, только бы увидеть, как его выламывает, и добиться таких очаровательных звуков, которые он издавал своим прекрасным горлом. Помедлив сначала, чтобы немного его раздразнить, Дазай опустил голову к его груди, не отрываясь от опасно потемневшего взгляда, обвёл языком ореол соска и медленно втянул его в рот, лишь слегка прикусив перед тем, как всё-таки подчиниться, и, сжав сильнее ладонь на его члене, начать грубо отдрачивать, одновременно его растягивая — так, как Чуя любит. Когда ему всё-таки удалось отыскать внутри нужную точку, Чуя почти вскрикнул, встав на лопатки. По коже его бледными алыми змейками взвились первые искры, затухая в игривых завихрениях, и Дазай, как приворожённый, вцепился в них взглядом. Он до сих пор не мог полностью привыкнуть к тому волшебству, что просыпалось внутри и настойчиво колотилось в каждой клеточке тела, стоило только им сойтись в любовной схватке. Чуя был прав — секс со своим соулмейтом был чем-то невероятным. Но даже если бы они таковыми не являлись, Чуя всё ещё оставался бы восхитительным, и, Дазай уверен, у него всё также сносило бы крышу от одного его вида. Перед каким таким Богом он успел выслужиться, чтобы заполучить этого прекрасного мужчину себе в постель — оставалось для него загадкой до сих пор. Дрожащими руками надорвав упаковку презерватива, — от желания и заходящейся воем сирен связи перехватывало дыхание, — Дазай раскатал его по стволу, закинул одну ногу распластанного по кровати Чуи себе на плечо, прижавшись пересохшими губами к его коленке перед тем, как войти в него плавным движением бёдер. Теснота его тела в первые несколько секунд оказалась такой восхитительно приятной, мышцы так плотно обхватили член, что Дазай чуть было не кончил, склонившись резко над Чуей на вытянутых руках и зажмурив с силой глаза. Горячим дыханием опалило кожу у виска, когда Чуя поцеловал его отрывисто, вслед за этим обхватив за шею и запустив ловкие пальцы в волосы. — Только не говори, что это всё, — хмыкнул он, мешая ласки с провокационным тоном. Подавшись назад, Дазай снова толкнулся в него, выбивая блаженный стон, наблюдая, как потухшие огоньки с новой силой разгораются под бледной нетронутой кожей. — Даже не надейся. Тело пронзило электрическим разрядом. Он поднялся от паха по позвоночнику и ударил в голову болезненно приятным наслаждением. Дазай выпрямился, положив одну ладонь на ногу на своём плече, а другую Чуе на грудь, чтобы чувствовать под пальцами его бешено колотящееся сердце, и начал двигаться, вбиваясь в его тело всё сильнее. От каждого грубого толчка кожа Чуи вспыхивала, покрывалась красными безудержными волнами, что складывались в пылающие узоры страстным танцем. Алый рисунок бурлил в нём, словно раскалённая лава, для потерявшего рассудок Дазая будучи почти таким же обжигающим на ощупь. Чуя вбирал в себя всю энергию вокруг, сотканный из чистых атомов электричества. Лампочка в торшере тревожно замигала (или же это только в его голове?..), а пробки на этаже отеля точно должно было выбить. Чуя выгибался и несдержанно стонал, срываясь на исступлённые вскрики каждый раз, как его подбрасывало на кровати от особо сильных толчков. — Посмотри на меня, — прорычал низко Дазай, склонившись к его лицу. Чуя уже находился на уровне полубреда, но каким-то образом расслышал его, и послушно разлепил крепко стиснутые веки. Сверкнувшие в полумраке голубые глаза заставили его окончательно забыться, отдаваясь в руки чистого наслаждения. Слишком невероятный контраст, всегда поражающий Дазая до глубины души — адское неудержимое пламя в теле Чуи и невозмутимый лёд, мерцающий в его зрачках. Идеально описывал всю его натуру. Безупречно подходил ему… После Чуя изящным движением выбрался из кровати и, нашарив в темноте свою куртку, вынул из кармана сигареты. Дазая и самого всегда тянуло покурить после секса, а уж после секса с Чуей — тем более. Но вставать было слишком лень. В идеале хотелось бы, чтобы тот поскорее вернулся под одеяло, и Дазай мог стиснуть его в собственнических объятиях. Постель с его уходом казалась слишком холодной. Дазай глядел в спину обнажённого Чуи, замершего на пороге распахнутой двери балкона, и чувствовал себя ужасно одиноким. После знакомства во Франции была Испания, затем Великобритания, дважды — Китай, Северная Америка, средняя Азия… Дазай хотел бы забрать его с собой, чтобы избавиться от этих мучительных «свиданий» по всему Земному шару, но Чуя из тех людей, что не привязываются к одному конкретному месту. Чуя — человек мира, и до тех пор, пока Дазай способен это принять, он готов дарить ему ласку при каждой возможности. Чуя как кот, своевольный и неприручаемый. Он нигде не задерживается дольше пары месяцев. И раньше Дазай думал, что это не проблема, однако чем дальше, тем яснее он понимает, что этого уже недостаточно. Чем больше они проводят времени вместе, чем сильнее Дазай привязывается к нему, привыкает к его запаху, прикосновениям, вкусу на губах, тем больнее потом переносить очередную разлуку. Он чувствует себя уставшим и вымотанным. Хочется, в конце концов, чтобы твоя родственная душа была рядом, согревала своим теплом, помогала переживать тяжёлые дни, — разве не для этого они и созданы? Подойдя сзади, Дазай обнял его со спины и уткнулся лбом в его плечо, вдыхая знакомый аромат волос. За десяток этажей ниже жил своей жизнью город — метались по дороге машины, вывески блестели на соседних небоскрёбах, в кафе и ресторанах раздавалась приглушённая музыка. — Чуя, — пробормотал тихо Дазай, боясь нарушить их хрупкую идиллию. — Будет слишком плохо, если я сейчас признаюсь тебе в любви? Накахара в очередной раз затянулся, не оборачиваясь к нему. — Да, — ответил он невозмутимо. — Хорошо, — согласился Дазай, подавляя внутреннюю горечь. — Тогда я просто продолжу тебя обнимать, — и сжал его сильнее. От его близости всё внутри обдавало уютным теплом. Чуя — такой идеальный, восхитительный, сверкающий ярче нейтронной звезды (и дело даже не в сексе), — был столь близко и столь далеко, что от осознания этого всё внутри сдавливало горючей обидой. — Приезжай в Японию, — не выдержав, попросил Осаму. Тело в его объятиях напряглось. — Дазай… — Хоть на пару месяцев, — поспешно добавил он. — Ты ведь наполовину японец — не считаешь, что это ужасное упущение — ни разу не побывать на своей родине? Угрюмо продолжая курить, Чуя молчал, и Дазай настороженно замер, опасаясь пропустить от него хоть мельчайший звук. Он знал, что Чуя откажется — всегда отказывается. В конце концов, никто из них не предаст ради другого свой образ жизни. «Возможно, пора с этим кончать,» — думается Дазаю. Целое множество людей проживают свои жизни с теми, кому не предназначены от рождения, просто потому, что в мире семи миллиардов душ встретить своего соулмейта — уже само по себе настоящее чудо. Само то, что они узнали друг друга — чистейшая удача, выпадающая далеко не каждому. Но никто не говорил, что с этим развеются все проблемы. Тёмное небо на горизонте собиралось низкими тучами, а в воздухе уже начал витать слабый запах озона, предвещающий скорый дождь. Наконец двинувшись, Чуя резко, почти со злобой затушил сигарету в пепельнице на подоконнике, и, вздохнув, обернулся к нему через плечо. — Ладно, — произнёс он внезапно, и от удивления у Дазая приоткрылся рот. — Но всё будет по-моему. Попытаешься платить за меня или контролировать — откушу тебе член. Я тебе не содержанка. Дазай его уже не особо слушал, зависнув где-то между прозвучавшим согласием и своими сладостными мечтаниями. — Эй, слышишь? — фыркнул недовольно Чуя, взяв его лицо в ладони. — Я уеду, как только мне надоест. Наклонившись, Дазай поцеловал его в губы — долго, вдумчиво, притянул к себе за талию, и с внутренним трепетом сжал руками ягодицы. Чуя поддался, зарывшись пальцами в его волосы. Разорвав поцелуй, Дазай приподнял его лицо за подбородок и чувственно заглянул в глаза. — Конечно, Чуя, — произнёс тихо напротив его губ. Но я сделаю так, что тебе никогда не надоест.