I. Бесс
Пятый ошибочно уверен, что его вообще ничего не волнует. Апокалипсис, предотвращенный с пару лет назад, больше не вынуждает его просыпаться в поту спустя получаса неспокойного сна. Спокойно закрыть глаза не получалось, но он вроде и не особо пытался. Пять не живет — существует. Бросает краткие взгляды на двери гипермаркета, одергивая себя прежде, чем войти в них и встретиться с пустым, несуществующим взглядом манекена-спасителя — Долорес, когда-то иллюзионно отвечающей на его робкие поцелуи в пластиковые губы. Он ненавидит мысли о возвращении в Комиссию, недолюбливает и само здание Академии «Амбрелла», предпочитая коротать время в городской библиотеке. Людей там всегда немного, ценителей книжной версии писанины всё меньше, а потому, он чувствует желанный комфорт, забиваясь вглубь огромного помещения, за рядами бесконечного количества стеллажей. Ему ошибочно кажется, что семья, вероятно, даже неблагодарна за его безмерный труд. Нравится думать, что он сделал это лишь ради человечества, но ни для кого не секрет, что Пятый плевал на каждую серую персону в этом мире. Конечно, он спас мир исключительно из собственной выгоды (которой не было), ради несчастных жизней братьев и сестер, и извлек нечто хорошее, в виде качественного кофе. Самому стоять на кухне не хотелось и минуты, зато в кофейнях Нью Йорка неплохо справлялись с кофеиновыми напитками. Может, хотя бы ради этого он пережил практически полвека в неспокойствие. Мальчишеские шорты мелькают не менее шести раз в неделю в небольшом заведении поодаль дома. Не хотелось бы встретиться с кем-нибудь из семейки, хотя ему и известно, что Клаус, вроде как, уехал почитать память погибшему молодому человеку; Эллисон вновь пропадала на судах, борясь за права находиться рядом с дочерью; Диего завел странноватую подружку, в попытках забыть о наглой фиктивной дочери Куратора, а Лютер подался в космонавты, хотя его грузное тело вряд ли могло иметь место в космическом корабле. «Мэйпл Коффи» — чертовски пустое место с отличным кофе и спокойной джазовой музыкой. Да такой, что ни один пьяница не сунется в столь приятное заведение. Рабочий коллектив, отличающийся вежливостью, кажется настоящим чудом в центре серого Нью-йорка, а администратор появляется в поле зрения всякий раз, когда что-то может пойти не так. Пятому думается, что это его зона комфорта, из которой не хочется выходить. Он заходит в какой-то мере расслабленно, топчась ногами о приходной коврик — сугробы покрыли весь Нью-Йорк, кроме проезжей части, на которой машины превратили снег в грязную слякоть — вытягивая руку из кармана, чтобы пожать её уже знакомому баристе — тому самому, что так неплохо делает черный кофе. — Здарова, пацан. — Эван — бариста — в привычной манере подмигивает, параллельно протирая влажной тряпкой стеклянный стакан. Санитарные нормы хоть и присутствовали, но работник всё-таки позволял себе пользоваться не одноразовыми сухими полотенцами, любовно разглядывая вышитый на плотной ткани рисунок петушка. Его первая и последняя попытка шитья, закончившаяся мелкими уколами от иглы на длинных пальцах. — У нас нововведение: постоянным посетителям кофе с мелкой скидкой. За окном белые хлопья рассекают пространство, оседая на промерзлой земле. Те самые предрождественские Ярмарки озаряют каждый переулок, где взрослые люди переодеваются в костюмы помощников Санты, продавая детям леденцы за доллар. Пятого воротит от приторности праздника, но ему нравятся снег и старые рождественские песни. И, если быть совсем уж честным, фильм про зелёного злодея Гринча. — Черный кофе, как обычно, — чопорно отвечает Пять, но без доли злости. Эван хороший парень, общение с ним приносит положительные эмоции. — Людей как тараканов на улице. — он слышит легкий смешок где-то со стороны, без особого интереса поворачивая голову в сторону источника шума, оценившего его краткую фразу. Первое, на что обратил внимание Пятый: копна медовых ливней волос. Они струились по плечам, образуя своеобразный водопад. Харгривз, в силу своего возраста и реалистических взглядов на жизнь, ничего кроме ухоженных волос не видел, но всего на один момент — всего один — ему жутко захотелось дотронуться до них. У Эллисон волосы были испорчены осветлителями и сами по себе имели грубую, шершавую текстуру. У Вани же ничего особенного не наблюдалось, он предпочитал слушать её игру на скрипке, а не смотреть на неё саму. Второе, на что обратил внимание Пять: «заметки» на запястьях, когда официатка стремительно приблизилась к бару, беззаботно, даже не обращая внимание на якобы семнадцатилетнего пацана, облокачиваясь руками на стойку, скрепляя ладонь в замок. Знакомая цитата, написанная ручкой в несколько размашистых строк по горизонтали, красовалась на молочной коже девчонки: «Вселенную нельзя ни измерить, ни исчислить, не ощутив при этом, как сам ты ничтожен и одинок.» — Рэй Бредбери видимо произвел впечатление на незнакомку. Она улыбчиво глядела на бариста, кинув секундный задористый взгляд на Пятого с кружкой черного кофе, ожидая ответной реакции от Эвана, и наконец, когда он закатил глаза, с её губ сорвался лёгкий смешок. Эван потянулся к карману, выуживая заветную двадцатку и, получив купюру, обладательница шикарных волос покинула «мужскую территорию», посылая воздушный поцелуй на прощанье. Всё произошло настолько быстро, что номер Пять даже не успел обмозговать процесс. — Мы с ней поспорили, что ты придешь сюда не позже трёх, — как бы невзначай оповещает Эван, хлюпая заложенным носом. Конечно, на работу он ходить не хотел, но под грозным взглядом начальника ему оставалось лишь запастись таблетками и салфетками, изредка похрюкивая при посетителях. Пятый хочет поинтересоваться, давно ли здесь работает азартная девушка, но Эван его опережает. — Это моя сестра — Бесс. Она, вроде как, была тут только в качестве посетителя и видела тебя в одно и то же время. Жаль конечно, что ты на семь минут позже положенного пришел. — Не могу поверить, что на меня поспорили. — раздраженно произнёс номер Пять, обхватывая выросшими за последние два года ладонями кружку. Он протяжно зевает, опуская голову, и вновь возвращается в привычное положение, потирая левым кулаком чешущийся глаз. — Тебе бы поспать, пацан. — любителя кофе уже тошнит от привычной фразы. Сначала мать-андроид, затем сестра-скрипачка на антидепрессантах, а теперь ещё и бариста докучает человеческой заботой. Ещё чего! Ему нельзя смыкать глаз более чем на четыре часа. Пятый проглатывает поток едких словечек вместе с глотком кофе, впервые чувствуя дискомфорт от напитка. Нет уж, вот что-что, а от кофеина он не откажется, даже если ему по горло хватит столь терпкого напитка. — Я компенсирую сон кофе, помнишь? — Эван кивает. — А кофе ухудшает работоспособность сердца. — нотационный голос раздается справа и Пять уже заранее понимает, что это та самая несносная Бесс. От неё разит овсяным печеньем с клюквой, которое за обе щеки уплетал в детстве Пятый, смахивая крошки со стола, чтобы отец, не дай бог, не поймал его за таким постыдным занятием. Кто знал, что в последующие сорок пять лет именно печенье станет нитью памяти о былых годах. Бесс на вид не больше двадцати, может девятнадцать. Да и задорный огонёк в глазах, не присущий взрослому поколению, горит ярче некуда. Значит, ещё не женщина, но уже и не опрометчивый подросток — золотая середина. — Откуда тебе знать, что… —… более того, если тебе необходимо восполнить силы и работоспособность мозга — чай повлияет куда лучше. — перебивает официантка, слыша смешок Эвана из-за бара. — Я уйду сегодня раньше, Эван. Надо забежать в библиотеку, миссис Ридлли с новой поставкой меня заждалась, — медовая шевелюра встрепенулась, когда Бесс беспрецедентно впилась карими глазами в глаза Пятого, начинающего чуть ли не паниковать от проницательности взгляда. — Попробуй крепкий Глинтвейн, желательно безалкогольный. И вкусно, и полезно. Не дав сказать пареньку и слова, Бесс поцеловала брата в щёку, наваливаясь на барную стойку, и убежала прочь, попутно стягивая болотный фартучек. Будь Пятый не таким расслабленным, он бы кинул Бесс в бежевом пальто какую-нибудь колкость вслед, но в голову не лезло ни одной фразы, что его насторожило в немалой доле. Вероятно, последние два года, проведенные в практически полном спокойствии, выжгли из него часть саркастического характера, давая место нормальности. Терять форму вовсе не хотелось, но это кажется было единственным оптимальным вариантом — бросаться на людей без повода было бы глупо. — Повтори, ладно? — Пятый протягивает баристе кружку, облизывая горькие губы, и роняет подбородок на ладонь, слыша за спиной открывающуюся дверь и характерный «колькольничновый» звук. И всё-таки, странная эта Бесс.II. Библиотека
Три последующих дня Пятого беспрерывно клонит в сон, но он упорно не возвращается в «Мейпл Коффи», предпочитая отсиживаться дома. Что-то его тяготит, и как он догадывается, виновата чрезмерная заинтересованность в официантке Бесс. Пять думает, неужто в свои года она действительно не распивает алкоголь с другими подростками на улице и действительно пишет высказывания астрофизиков на руках? Вероятно, он просто поддался стереотипам о трудных подростках, не относя себя в предложенную категорию. Ему бы кофе, да в библиотеку, вот только внезапно вернувшийся в поместье Клаус днями на пролёт слушает Бетховена и пляшет с бутылками виски. Пятому действительно интересно как брат умудрился не откинуться ещё с десяток лет назад. Брат заверяет, что не успеет прикончить себя до возвращения Пятого, но тот крайне слабо верит, саркастично кивая головой. Нет уж, не для этого он спасал мир. Пого, медленно моргая, предлагает Пятому расслабиться и действительно отправится на отдых. На улицу. Тот нехотя, но соглашается, заранее отбирая у Клауса все таблетки, хотя и уверен в том, что у брата-наркомана найдется закладка в любой части дома. Пятый телепортируется к дверям библиотеки, недовольно морща нос от слития различных пряных запахов, начинающихся от карамелизованной индейки, и заканчивая лакричными палочками — всё это жутко тяготит и раздражает. Он беспрецедентно наваливается на тяжёлую дверь, справляясь с весом красного дерева, и оказывается в привычном здании, хотя и здесь на передних стендах появились рождественские рецепты и новогодние сказки для наивных детей, что казалось чем-то из ряда вон выходящим для столь официального места. Вышагивать вдоль стеллажей — действие автоматическое, записанное на подкорке и подчёркнутое текстовым выделителем кислотного цвета. Тянет вывернуть желудок от того, как много любителей Рождества проявили своё ожидание за месяц до праздника. Сегодня второе Декабря, а Нью-Йорк уже заполнен новоявленными фанатами снега. Подумать только, впервые за сорок пять лет снег выпал именно здесь — в чёртовой романтизированной помойке. Старушки, совсем непривычные из-за вязанных свитеров с оленями, запряженными в сани, тихо обсуждают какой-то роман, которому они «не видят цены», возмущённо споря из-за финала. Пятый бы поинтересовался чем закончилось дело, да только ему глубоко плевать. Пять сравнивает себя с тем самым ворчуном из «Семи гномов», но в мягкой форме, всё ещё чувствуя собственное превосходство над однотипными людьми, жаждущими Рождество лишь из собственной корысти: ради подарков и положительных эмоций. Плохо ли желать чувствовать себя счастливым? Пятый не может дать точный ответ на этот вопрос, ему легче решить очередное уравнение по квантовой физике и перетерпеть ещё один апокалипсис. Дойдя до стены в самой глубине библиотеки, он негодующе замирает: пред ним, прямо на его месте — на потертом бордовом диванчике — открытая доска с шахматами. Конь выдвинут на Е5, и Пятый, умеющий играть на уровне любителя, удивлённо рассматривает фигуры: ещё два хода, и белая пешка достигнет последней клетки на стороне противника. Ему думается, что она превратится в выведенного из игры ферзя. Простецкая, но искусная тактика «вилка» его приятно удивляет. Последний раз он играл схожую партию с Долорес, пятнадцать лет тому назад. Засунув руки в карманы Пять сначала не замечает знакомого запаха овсяного печенья. Даже не задумывается о вероятности встречи со знакомыми лицами, задумчиво осматривая доску с фигурами: может походить конём ещё раз, выбить ферзя, к примеру? Но тогда последнего коня собьёт король, но ведь перед ним угроза в виде мечущего отвоевать победу своей стороны коня… — Не думала, что ты любитель литературы. — Пятого передёргивает. Да, это определенно она, и он уже себя проклинает за резкую реакцию, поворачиваясь к ней лицом словно готовый атаковать. — Эй, потише, истребитель. Пятый шутки не оценил, зато внешний вид Бесс — очень даже: болотный кардиган, под которым виднелся белый топ на бретельках, типичные чёрные джинсы, слегка расходящиеся ближе к концу и кеды. Кто черт возьми носит кеды в такую погоду? Хочется пожалеть себя за три совершенно бесполезных дня без кофе, а всё из-за непонятного для самого себя избегания обладательницы медовых волос, сейчас собранных в непонятный пучок на макушке. Бесс беспристрастно прошла мимо него, устраиваясь на диванчике — шахматную доску она переставила на маленький стол, где дымился Рождественский глинтвейн с палочкой корицы. — Не хочешь узнать, почему я прошел в самую задницу библиотеки, не имея книг на руках? — раздраженно произнес Пятый, складывая руки на груди. Сейчас он выглядел как тот самый стереотипный босс, ждущий отчетов от работников, но Бесс это лишь позабавило, ведь она так весело покачала головой, роняя редкие прядки на лицо. — Обычно здесь сижу я. Скажем, каждый день? — Вчера тебя здесь не было, и позавчера, как мне помнится, тоже. — парирует Бесс, наблюдая за переменчивым лицом парня из кафе. Сказать, что он очарователен, она бы могла лишь тогда, когда брови его не будут сдвинуты к переносице, а глаза не покажут фальшивого прищура. — Меня не было всего три дня, это ещё ничего не означает, — найдя ответ усмехается Пятый, пожимая плечами. Нет, его не победит в этом маленьком споре какая-то девчонка-шахмата. — Но ты ведь сказал «каждый день», причём буквально, — если он начнёт выкидывать язвительные фразочки, то покажет слабость перед ней, а это явно не то, чего ему хотелось, когда он думал о приходе в это затхлое место с запахом книг. — Не будь такой букой, просто сядь рядом, напротив. Сыграем партию, или просто расскажешь как переместился во вспышке? — Пятый удивленно смотрит на Бесс: как она могла узнать его секрет? Может его показали в новостях? Или какой-нибудь сумбурный подросток-завистник успел заснять сверхъестественное событие, рассылая по всем социальным сетям? Нет, навряд-ли, Пятый бы узнал об этом, да и Бесс не похожа на ту, что следит за происходящим на просторах интернета. — Обычная суперспособность, неужели не слышала в детстве про «Академию Амбрелла»? — Пятый фыркнул, находя некое превосходство над Бесс. Та лишь качнула головой, обращаясь к книге в руках, являющейся справочником по «тактикам гроссмейстеров». Выгравированная на красной обложке золотом шахматная доска так и пленила коснуться её, но немолодой человек быстро опомнился, всё же устраиваясь на кресле параллельном диванчику с Бесс. — Должно быть, тогда ты просто живешь мечтами, раз тебя такое не удивляет. Или пересмотрела этих паршивых фильмов про супергероев. Бесс лишь кивнула, чуть приподняв уголки губ, когда глаза вновь опустились к строкам в книге. Казалось, она больше не была заинтересована в диалоге, а потому Пятый, уже совершенно не стесняясь, переместился к ближайшему стеллажу, вытягивая первый попавшийся детектив. «Азазель, Борис Акунин» — Русский писатель не привлекает ни языком написания, ни самим кратким описанием в конце, но Пятый уже взялся за корешок, поэтому есть смысл прочитать и судить лишь после. Не зря же наставляют не судить книгу по одной лишь обложке. — Один из худших детективов, что мне приходилось читать. — Бесс морщится, будто заново переживая моменты чтения, и передвигает пешку. Ещё один ход, и она вернет своего ферзя. — Слишком уж переоценено данное «произведение». Пятый не разбирается в людях — это, пожалуй, его недочёт. А Бесс ещё и сложная со своими шахматами, азартом и медовыми волосами. Признавать не хочется, но она выглядит чертовски интересно: её действия и поступки совершенно не соответствуют ангельской внешности. Бесс не делает ничего феноменально плохого, но и хороших поступков Пятый не видит. Лишь шестьдесят четыре клетки, по которым Бесс передвигает деревянные фигуры с какой-то нездоровой заинтересованностью. Кто вообще в двадцать первом веке так сильно заинтересован в шахматах? Его бесконечно раздражает то, что за две встречи и мизерное количество слов, сказанных в адрес друг друга, в голосе бывшего маньяка-убийцы не проскочило и доли злости. Он честно пытается найти колкость для ответа, но любая фраза, сказанная Бесс, кажется ему чертовски правильной, словно они мыслят одинаково, но в то же время крайне разно. Нет, такого не бывает. Во всём виновато отсутствие «формы», утерянной уже долгое время, но явно не обладательница медовых водопадов. — Я перечитал все хорошие детективы, что ты мне предлагаешь, Логик? — Бесс, явно заинтересованная в такой неординарной «кличке», поднимается с излюбленного места вслед за Пятым. Она немногим ниже него, но разницы не больше, чем в несколько сантиметров. Его подростковая внешность, ассоциирующаяся с парнями лет восемнадцати, в какой-то мере схожа с внешним обликом Бесс. Только вот комбинация цвета волос и глаз совершенно разная, контрастирующая в какой-то мере. — Я предлагаю взять не такую известную работу, — она выуживает книгу с первой попавшейся полки, заранее пройдясь глазами по названиям других произведений, и хитро щурясь сует в руки номера Пять. — Лучше выбирать шедевры, чем давиться столь простецкими детективчиками, согласен? — «Давайте все убьем Констанцию»? — небрежно выдаёт Пятый, поднимая взгляд на усмехающуюся Бесс. Они стоят настолько близко, что овсяное печенье с клюквой уже пропитало его с головой. — Звучит как типичная чертовщина, после которой тянет блевать и сжигать саму книгу, спасибо за откровенное дерьмо, — вот он — повод выкинуть нечто схожее с той язвительностью, присущей ему ранее. Вот только Бесс не спускает полуулыбки с лица и выжидающе смотрит на Пятого. — Парень, если ты ещё не читал книгу, но уже судишь по одной лишь обложке — у тебя явные проблемы, — она понизила тон голоса, уходя в шептание, и подошла вплотную к Пятому, чуть задевая губами аккуратное ухо. Его буквально затянуло в аромат овсяного печенья, глинтвейна, и, кажется, сигарет. Чёрт, да она не такая уж и идеальная. Вот только обжигающее дыхание куда-то в мочку заставляет сначала напрячься, а после — спустя минуту — почувствовать мгновенное расслабление. — Ты ведь и меня уже успел раскрыть, я права? Пятому хочется повести плечами, когда Бесс резко отходит на приличное расстояние, как ни в чём не бывало подходя к столику с шахматами. Глинтвейн уже остыл, как и Пятый после такой необъяснимой сцены. Зачем только она подошла так близко, ему непонятно. Бесс отличается проницательностью, в этом, вероятно, и превосходит Пятого. Он в ступоре наблюдает за её умиротворенным лицом: она полностью поглощена в складывание фигур в специальный пенал. Пятый замечает тонкие пальцы с аккуратными ногтями — такие либо у музыкантов, либо у творческих людей в целом. Его даже расстраивает то, что Бесс больше не играет, ведь это выглядит так привораживающе. — Жаль тебя разочаровывать, Логик, но ты не права, — самодовольная усмешка догоняет Пятого, накрепко отдавая себя ему на попечение. Разумеется она ошиблась, ведь немолодой человек точно не пытался анализировать каждый её ход, не следил за каждым движением, и уж точно не уловил певучие нотки в женском голосе. — Тебя нельзя раскрыть, ты и без того открытая книга, — Бесс качнула головой, но на этот раз положительно. — Советую поработать над загадочностью. — последнюю фразу Пятый говорит ей почти в лицо, подходя настолько близко, насколько он сумел себе позволить. Бесс уже поднялась с места, забирая справочник и шахматную доску. — Не пытайся показать себя плохим мальчиком, — она гордо проходит мимо, оставляя Пятого позади, но лишь на секунду. Его воротит от того, что он тратит своё время на какую-то девчонку с медовыми водопадами заместо чтения литературы в глубине библиотеки. Бесс так любезно освободила ему место, а Пятый даже и не подумал сесть. Вместо этого он вышагивает наравне с ней, придерживая дистанцию. — Не пытайся показать себя флиртующей школьницей, Логик, — парирует Пятый, слыша смешок со стороны Бесс. Музыкальный смех, как замечает он. Бесс разворачивается к несу лицом уже у самого выхода, выразительно поднимая левую тонкую бровь. Она выглядит изящно, неподобающе её самовольной натуре. Руку девушки занимает доска, вторую — книга-справочник. — Мы так и будем стоять, или ты все же возьмешь читательский билет? — она кивает подбородком на детектив в руке Пятого, вновь поднимая на него взгляд. — Напомню: у тебя в руках справочник, не так ли? — Пятый намекнул на то, что не ему одному требуется соглашение библиотеки на временное изъятие из здания произведения, но Бесс лишь рассмеялась. — Я купила этот справочник две недели назад, умник. Будет странно, если я попрошу билет для своей же собственности, не так ли? — Пятый вдруг замечает своё непосредственное желание кинуть в стену чем-нибудь увесистым. Ни у кого из семьи никогда не находилось ответных высказываний, они лишь молча принимали его саркастичный тон и язвительность, предпочитая говорить о том, чтобы брат успокоился. — Хватит быть такой букой, просто заполни бумажку и пойдём отсюда. «Пойдём куда?», — возникает вопрос в голове Пятого, и заметив появившуюся на лице усмешку Бесс, он хмурит брови. Никогда ему не доводилось встречать столь странных персон. В шахматы обычно играют взрослые (не важно, ментально или по возрастной категории), крайне серьезные личности, неспособные построить близкие отношения с людьми, но Бесс явно не выглядит как интроверт. Она скорее полная данному определению противоположность, со своими золотыми серьгами-зонтиками и маленькой цепочкой на шее. Пятый заполнил читательский билет крайне быстро, пока Бесс заинтересованно разглядывала людей в библиотеке. Её взгляд был прикован к пожилой женщине, перебирающей последние страницы. Она только взяла книгу в руки, но уже полезла читать концовку — вот она, порча читательского процесса. — Земля вызывает Логика, а-у! — раздраженно протягивает Пятый, привлекая внимание тут же встрепенувшейся Бесс. Она, как ни странно, пронырнула рукой под его, образуя кольца локтями. — Что ты творишь? — тем не менее руку он не убирает, продолжает идти с девушкой вплотную, соприкасаясь с её хрупкими плечами своими. Нос Бесс моментально краснеет на холоде, она втягивает зимний воздух и улыбается во все тридцать два зуба. — Пусть люди думают, что ты можешь быть счастливым, — Пятый хмурится, собираясь возразить. Собираясь врать, что он поистине счастливый человек, но Бесс кажется заметила, что это не так. Они оба вообще замечают слишком многое. — Заткнёшь свою язвительность, и покажешь мне свои положительные черты? — Не дождешься, — сразу две усмешки-ухмылки освещают и без того яркий Нью-Йорк, и Пятый кажется впервые не чувствует отвратности к наступающему празднику. Кажется, ему спокойно совершенно с незнакомым человеком. — Значит, Бесс? Девушка кивает, не спрашивает о его имени в ответ. Её взгляд обращается то к хрустящему под ногами снегу, то к ярмарочным выставкам, но она упрямо тянет его вперёд. Они проходят мимо оркестра, наигрывающего яркую Рождественскую мелодию, которой подпевает хор липовых Эльфов, улыбчиво глядящих на радостных детей. Бесс кажется счастливой, наблюдая за происходящим. Проходит не больше десяти минут, прежде чем новые знакомые оказываются у дверей квартиры. Пятый готов использовать свою силу и убить девушку в крайнем случае, если она окажется какой-нибудь глупой работницей Комиссии, но когда она открывает дверь, поворачивая ключ в замочной скважине, он удивляется. Пятый вновь удивленно хмурится, когда дверь двухспальной квартирки распахивается полностью. Прямо на пороге валяются старые кеды с развязанными, пропитавшимися грязью шнурками; непонятные бумажки с неизвестными записями в разброс располагаются на приходной тумбочке рядом со связкой ключей, которую кинула Бесс, зло рыкнув при виде бардака. — Это всё Эван со своим дружком. — Пятый слабо выдыхает, понимая что был готов разочаровываться в любительнице поостроумничать, до её вполне сносного объяснения. Она досадно пнула банку от дешевого пива, пробираясь вглубь на удивление просторного помещения. Вероятно, из-за отсутствия большого количества вещей место казалось куда больше должного. — Опять где-то шляется с этим Клаусом, черт возьми. Будь в руках у Пятого кофе, тот бы давно разлился на странный бежевый ковёр, по которому явно проходились не раз, оставляя следы и вмятины. — Будешь кофе? — Пятый кивает, даже не подозревая о том, что всю последующую неделю будет повседневно заходить в квартиру Бесс, раскладываясь на её кресле.III. Дьявол в деталях
Квартира пропиталась запахом колумбийского кофе, мешаясь с овсяным печеньем. Черт бы это побрал — минимальное проветривание. Несмотря на это, в комнате довольно свежо, а холод с улицы в малом количестве, но всё же попал в помещение. На полу лежат какие-то заметки, свитера и коробка от пиццы «Маргарита», которую Пятый вчера уплетал за обе щёки, объясняя Бесс импульсивное представление засчет «Преобразования Фурье». Та внимательно слушала его, попутно расставляя фигуры на доске. Так они и проводили время вместе: Пятый без умолку разъяснял множество терминов из квантовой физики, в то время как Бесс изучала все больше тактик хождения фигурами, восхищенно смотря на шестьдесят четыре квадрата, в которых Пять не видел ничего особенного. Он сам не понял, в какой именно момент с Бесс стало куда интереснее, чем без неё. То ли тогда, когда она оспорила его мнение о шедеврах Стивена Кинга, которые Пятый раньше недолюбливал из-за неправдоподобности, то ли тогда, когда она сделала изумительный кофе одному лишь ему, доставая из духовки овсяное печенье собственного приготовления. Бесс внушила ему любовь к рождественскому фильму «Один дома», пристраиваясь прямо на его плече своей головой. Как ни странно, он её не оттолкнул. Сказал что-то про то, что серая масса обладательницы медовых волос весит слишком мало, иначе ему не понять причину лёгкости черепной коробки и всей Бесс в целом. И даже после такого высказывания официантка не обиделась, лишь щелкая Пятого по носу со словами: «чопорный дурак». Ответ на вопрос насчет имени немолодого человека она получила странный, но приняла как факт, не задавая больше вопросов. — Мне безусловно нравится играть с тобой в шахматы, печь печенье и всё в этом духе, но я ведь до сих пор не знаю твоего имени, — копна медовых волос чуть не опустилась прямо в омлет. — Пятый. — Бесс смешливо фыркает, улыбаясь зубастой ухмылкой, словно в жизни ничего более несуразного не слышала. — Пятый? — он четко слышит нотку недоверия в её голосе, да и скепсис ореховых глаз говорит всё о том же. — Как цифра, что ли? Я тогда буду нулём. Пятый ведёт плечами, кивает. Будь он нормальным, не имея в запасе шесть родственничков-цифр, сам бы не поверил в такую глупость, но что есть, то есть. Его имя действительно нечётное число в любой таблице исчисления. — Е5 моя любимая клетка, всегда крайне выигрышная. Или Q5 — тоже очень неплохая, — Бесс, верно, пытается найти способ поддержать бедного мальчишку с глупым званием. — Знаешь, Пять, а мне нравится твоё имя. Твои родители переплюнули мою мамашу. Шахматы являются неотъемлемой составляющей Бесс, как и горький мятный шоколад. — Бесс — вполне себе адекватное имя, — качает головой Пять, допивая остатки кофе на дне, успевшего остыть уже дважды. — Моё настоящее, или второе, имя — Ева. Мать была чертовой любительницей библейской чертовщины. Спасибо хоть Эвана Адамом не назвала, мерзость, — Бесс сморщилась, неприязненно перебирая плечами. — Так ты, Логик, ещё и библейская официантка, — журит Пятый, наблюдая за вытягивающимся от негодования лицом обладательницы медовых волос. — И ещё кое-что, — Пятый сглатывает, наблюдая за девушкой напротив. — Я убивал людей, — Бесс отложила вилку с кусочком белка яичницы, и под пристальным взглядом номера Пять растянулась в улыбке. — Где же ты был, когда я училась в школе? — шутливо отвечает она, вновь берясь за трапезу. Несмотря на теплоту в кухне, начисто убранную и Бесс, и Пятым, ему становится неуютно под проницательным взглядом официантки. Даже запах горького кофе не успокаивает — даже наоборот — раздражает. — Ты не поняла. Я не шучу. — Я тоже, — Пять благодарно улыбается Бесс в ответ, отпуская ушедшее прошлое, и хватается за кружку кофе, недовольно морщась. — Слишком много сахара. — Да уж, это тебе не разделка человечины, — журит девушка, тихо рассмеиваясь после проницательного взгляда парня. — Профессионалы любят играть за белых не из-за цвета, а из-за большего шанса на победу, нежели у черных, — произесла Бесс, расставляя фигуры по нужным клеткам. — Это как покупать билеты на концерт, надеясь на автограф: купишь место на последних рядах — и тогда как повезет, но если возьмешь место на первых — это обеспечивает тебе некую возможность, которой нет у задних рядов. Понимаешь о чем я? Пятый кивает, доходчивое объяснение — залог успеха. Пока Бесс активно объясняет ему причину своего хода, отчаянно пытаясь научить его играть хотя бы приблизительно на своём уровне, Пятого ужасает промелькнувшая в голове мысль о том, что он хочет её коснуться. Требуется просто провести пальцем по её губам, почувствовать женскую голову на своей груди во время просмотра несуразного кино. Бесс, кажется, замечает его продолговатый взгляд, тепло улыбаясь мягкому выражению лица Пятого. — Я вроде не твоя шахматная доска, чтобы ты так странно улыбалась мне, — усмехается Пятый, берясь за тарелку с наспех приготовленным омлетом. Бесс закатила глаза, постучав пальцами по ручке старого дивана. Именно на нём они спорили на постоянной основе, соревнуясь в словарном запасе и количестве значимых терминов касательно всех разделов физики. Пятый побеждал лишь во втором, первая «тема» уже заранее принадлежала Бесс. И это было неудивительно, ведь именно она учитывалась книгами, погружаясь в глубокую атмосферу, и после трещала как ненормальная, разбалтывая все элементы концовок. Верно, поэтому у Пятого пропадало желание браться за тот или иной роман — Бесс пересказывала всё крайне отчетливо, а ему этого хватало. Привязаться к человеку за неделю — это чуть ли не самое худшее разочарование Пятого в его продолжительной жизни. Он не мог доверять Ване, что уж тут говорить о незнакомой девятнадцатилетней официантке, связанной узами любви к точным наукам. На пару с Пятым, разумеется. Бесс похожа на ангела — вот что мучило Пятого всё это время. Он просто-напросто не мог понять кого ему так сильно напоминает обладательница медового водопада. На ангела с горечью изнутри, ведь Дьявол кроется в деталях. Он не верил во всю эту православную чепуху, ведь косвенного доказательства существования Бога нет, а если бы и существовал этот Господ — никакой геноцид не накрыл этот мир, складывая тела в каждом уголке населенных пунктов. Имя Бесс звучит как «Дьявол в ангельском обличье», но данное сравнение никак не вяжется с мягкой улыбкой и угловатыми подростковыми движениями, но откуда Пятому знать, ведь Дьявол кроется в деталях, например, в сжатых до боли кулаках Бесс. — Я уезжаю на стажировку, — Пятый отрывает взгляд от шахматной доски, кажется забывая про предоставленный Бесс шах. — В Торонто, завтра утром самолет. Признаваться не хочется, но на душе разрастается камень, превращаясь в валун. Всё это напоминает неудачную шутку Бесс, одну из тех, к коим она прибегала через чур часто. — Надолго? — становится лишь тяжелее, когда Бесс пожимает плечами. Она всё ещё прожигает взглядом доску, кажется даже не заботясь о оппоненте, сидящем напротив. Уводит Короля на поле по диагонали, спокойно следя за тем, что будет дальше. Или за тем, что могло бы быть дальше. — Я могу поехать с тобой, найду чем заняться. Мне нечего делать здесь, в Нью-Йорке. — Ты же знаешь, Пять, что это невозможно, — Бесс беспощадно улыбается с раздражающим парня спокойствием. Ему хочется привязать обладательницу медовых волос к себе и не отпускать дальше метра, но у него нет на это права. — Тем более, сейчас в Торонто сплошные дожди, там нечего будет делать. — Но… — Нет! — отрезает Бесс, с неприкрытым раздражением смотря на не менее раздраженного Пятого. Он вот-вот сорвётся с места, может даже прижучит её, но вместо этого лишь плотно сжимает зубы. — Я просто, — медовые волосы обрамляют потеплевшее вновь лицо, восстановленное успокоением. — Всё так быстро происходит, а я за этим не успеваю, понимаешь? Бесс выглядит виноватой, неловко возвращая взгляд к шахматам. Подумать только: для неё в шестидесяти четырех клетках целый мир, а для Пятого она оставляет лишь ласку и содержательные диалоги. Пятый думает, что это не честно, но ничего поделать не может, ведь Бесс — есть Бесс. Слова ранят сильно, но с другой стороны — она ничего ему не обещала, не давала обоснованных поводов для надежд. Пятый просто заверил себя в том, что впервые за долгую жизнь ему может быть спокойно. — Давай просто вернёмся к шахматам, ладно? — тихо просит Бесс, кидая короткий взгляд на зависимого от кофеина. Кажется, девушка сделала опрометчивый ход, поставляя себя под «шах и мат». Она поджимает губы, невольно ведя плечами, и поднимается с нагревшегося кресла. Пятый следит за ней неотрывно: за её манерной походкой, за шелковыми волосами, двигающимися в такт шагу и за сведёнными к переносице бровями. Бесс проигрывает крайне редко, она даже ненавидит «ничью», что уж там о провалах, а тут и слова не вставляет, молча принимая проигрыш. Осознавать, что вскоре он больше не сможет наблюдать за Бесс губит его спокойствие. Гениям трудно в этом мире — Пятый и Бесс показатель. Быть может, поэтому медовая макушка не может определиться. Она говорит что-то про логические действия и поступки, про любовь к управлению её миром в шахматах, где вина за действия может лежать только на ней самой. Так просто легче. Интуитивность — главный враг Бесс, она ему не доверяет. Кидает подозрительные взгляды, пытается найти логическое объяснение, но стоит ей ухватиться за зацепку, как та отрывается от корня, оставляя девушку ни с чем. Бесс это мучает, и Пятому чертовски знакомо это чувство. — Всё в порядке, — Пятый улыбается Бесс, массирующей левой рукой собственную шею. — Спасибо, — Бесс неожиданно для парня прижимается к нему всем телом, обнимая мягко-мягко, и Пятый вновь чувствует запах овсяного печенья. Он неловко касается её домашней футболки руками, смыкая их на уровне талии, и терпеливо выжидал момента, когда эмоциональный всплеск Бесс спадет до минимума. Вероятно он поступает опрометчиво, когда отодвигаясь всем телом, его губы «мазком» проходят по мягким губам такой желанной Бесс. Она смотрит на него, даже не предпринимая попытки отвести чарующий взгляд, и заинтересованно склоняет голову набок, чуть подаваясь вперёд. Пятый недоуменно наблюдает за тонкими пальцами Бесс, проходящими по его щеке, а после — вдоль носа, чуть приподнимаясь будто на волне посередине, где красуется появившаяся после одной из миссий горбинка в результате бойни. Пятому отчаянно хочется спросить что делает Бесс, касаясь указательным пальцем его нижней губы, царапая ноготком острый подбородок. — Это неправильно, Леннон, — её фамилия звучит слишком хрипло, чтобы до неё дошел смысл слов. Она кротко улыбается, замечая появившуюся складку на лбу ворчливого Пять, и окончательно подаётся вперёд. Губы Бесс слабо, даже по-детски, касаются сухих губ онемевшего Пятого. Они словно замирают на несколько секунд, прежде чем её медовая прядь волос касается шеи Харгривза, аккуратно убравшего ту за ухо. — Это всё ещё неправильно, просто на заметку, — он отодвигается лишь на секунду, выразительно поднимая брови, но тут же вновь впивается в желанные, уже мокрые губы обладательницы медовых волос, притягивая её к себе ближе. Она дышит в его губы, изредка двигая своими собственными, и уже с некой смелостью кладёт ладонь ему на плечо, сжимая ту с неистовой осторожностью. — Всегда было интересно, правда ли у тебя губы на вкус как горький кофе, — Бесс улыбнулась, чуть отстраняясь. Её губы припухли, но Пятому почему-то подумалось, что выглядела она лучше некуда. У неё повадки дитя, даже угловатые движения нередко проскакивающие во время готовки выдавали всю «подростковость» Леннон. — Оказывается, ты взаправду ешь много моего печенья. — Оно бывает горелым, не обольщайся, — фыркает Пять, отодвигаясь на полметра назад. Оставляя Бесс возможность встать и уйти, как и предполагалось с самого начала. Они — друзья, по крайней к этому всё сводилось. Рождествеская атмосфера влияла на обоих, даже на ненавистника данного праздника — Пятого. Он тихо-тихо подбирается ближе к сердцевине процесса празднования, пытаясь понять: чем Бесс так угодило двадцать пятое декабря, когда несуществующий Санта-Клаус разносит детям подарки, кладя конфеты в носки над камином, и протяжным смехом добряка распугивает тёмное зло? — Мне следует уйти? — твёрдо решает немолодой человек, поднимаясь с привычного места. Бесс еле заметно кивает, делая ядерный глинтвейн. — До встречи, Бесс. Он ждёт, что она пригласит его остаться на ночь — до завтра у них выкраится время для фильма и его обсуждения после, но медовая девушка молчит, сцепляя пальцы на ручке кружки с глинтвейном. — До свидания, Пять. Он покидает квартиру, оставляя за спиной запах овсяного печенья, рождественского глинтвейна и сигарет с ментолом — тех самых, что немолодой человек бесконечно презирает, волнуясь за здоровье Бесс. Он не знает, что ночью основные вещи пропадут с полок, а четыре запасные пачки сигарет с двумя кнопками окажутся в небольшом чемодане со стикером в виде шахматной доски посередине.IV. Ему неспокойно
Домой Пятый переместился быстро, с каменным лицом проходя в зал, где тлел камин и Грейс молча вязала рождественский шарф, изредка поднимая голову к портрету сына над камином. От матери-андроида веяло праздником, её духи «имбирный пряник и ель» приятно обжигали кожу немолодого человека, когда он сел рядом. В его руках был не виски, и даже не кофе — всего-то горячая вода с лимоном и сахаром, от которой по телу разносилась энергия. — Мам? — Грейс повернула голову, натягивая мягкую фальшивую улыбку. Её щёки не могли зардеть от холода или жары, но Пятый вполне мог себе это представить, как когда-то представлял живую Долорес. — Да нет, ничего. — бесполезный монолог доставил Пятому странное удовольствие, будто ему надо было убедиться, что он действительно не один. Что Бесс вернётся и они вновь будут играть в шахматы, разговаривать о физике и смотреть рождественские фильмы, поедая доставленную еду. Грейс неожиданно для Пятого поцеловала сына в лоб, поднимаясь с места. Проведя искусственной, эстетичной рукой по щеке мальчика, она удалилась наверх. Оттуда послышался звук старого пылесоса и стона Клауса, очевидно только проснувшегося. Шлепки босых ног тягуче медленно приближались к Пятому, и он бы насторожился, не будь это характерный звук для Клауса. — Весь желудок алкоголем промыть успел, м? — Клаус лишь отмахнулся, громко падая близь брата. Пятый тут же брезгливо отодвинулся, почувствовав стойкий запах коньяка. Как ни странно, не было и намека на запрещённые препараты. — Не будь снобом, братишка, — почти просохший номер Четыре громко зевает, а после, неожиданно для самого себя, вытягивает из рук Пятого еще не допитую лимонную воду, опустошая стакан с завидной скоростью. Он тут же сморщился, давя некий смешок. — Хреновый у тебя вкус на питье, помимо алкашки. — Да, признаюсь, сложно не быть пьяницей, зависимым от призрачной эйфории, — саркастично фыркает Пятый, слыша смешок со стороны Клауса. Тот вообще редко обижался. Мог конечно оповестить о том, что сказанные Пятым слова ранили его, но как бы то ни было, именно Клаус принял на себя роль «понимающего брата». Однажды ему доводилось будить Пятого, протягивая стакан воды, стирая тряпкой жаркий пот со лба, когда номер Пять очнулся после кошмара. Клаус видел его беззащитным всего несколько раз, выливая всю свою накопившуюся заботу за время после смерти Дэйва именно на Пятого. Не то, что бы он не хотел позаботиться о себе, но как ему казалось, отдавать такое нужное Пятому — куда приятнее, чем забрать себе. Они сидят молча, слушают треск в камине и лишь Клаус что-то бормочет себе под нос, в один момент поворачивая голову в сторону слишком резко, уставляясь в одну точку. — Клянусь, я бы тебя убил, если бы ты уже не был мертв! — голосисто выкрикивает Клаус, закатывая глаза спустя несколько секунд. — Не дождешься, я ему не скажу. — проходит ещё несколько секунд, прежде чем Четвертый, всплеснув руками в некой жалости, разворачивается к недоумевающему Пятому. И почти неслышно, словно в чем-то провинившийся, бормочет: — Бен попросил передать, что видел твою улыбку, когда ты только вернулся домой. Сказал, ему понравилось видеть тебя счастливым и спокойным. Пятый замирает. Смотрит тем самым взглядом, способным стереть в порошок, поднимается с места и ходит из стороны в сторону, мотая головой раз за разом. То ли оттого, что Клаус так неудачно пошутил про умершего Бена, то ли про то, что кто-то посмел посчитать, что ему действительно спокойно. А не так ли это? С Бесс ему спокойно — это точно. Априори готов подтвердить это одним лишь взглядом в её сторону. С ней не может не быть спокойно: с её шахматами вечно движущимися по квадратам; с её ярким смехом, и даже с ментоловыми сигаретами, бычки которых лежал в пепельнице. Но был ли он действительно счастлив? Ему бесспорно нравилась улыбка Бесс, кою он видел ежедневно. Единственное, она не могла улыбнуться в момент раздумья: ладья или пешка? Смотреть на её колени доставляло особое удовольствие. Бесс, несмотря на отсутствие худощавости, полной не была — идеальная, золотая середина. Касаться её волос совершенно случайно, в ходе жестикуляции во время объяснения очередного физического закона — прекрасно, словно мёд. Пятый ненавидит мёд. С детства недолюбливает обжигающий горечью вкус на грани со злостью. Ему нужна определенность: Да или нет; Горько или сладко; Любит или не любит. Оттого он и определяется, предпочитая «нет, горько, не любит» — его это абсолютно устраивает, а никто и не возражает. Ваня вечно заваривает чай, добавляя ложку мёда; Грейс поит молоком с маслом и мёдом во время болезни, отчего тянет блевать на дорогостоящий ковер покойного Монокля; Диего смазывает раны мёдом, имеющим особые компоненты, способствующие более быстрому выздоровлению организма; Лютер сует мёд куда только можно, находя в нём отголоски сладости Эллисон. Бесс же сама по себе медовая, со своими медовыми ручьями волос, медовым заливистым смехом и совершенно медовой улыбкой. Пятого тошнит от мёда, но Бесс совершенно другой мёд — не тот противный, горько-сладкий. Она тот самый мёд, имеющий еле заметную сладость и приятную текстуру, словно соты пчёл, продающиеся в неформальных магазинах. От Эвана, наконец придя в кофейню, Пятый узнает о скором возвращении Бесс. За всё это время она ни разу не звонила, потому немолодой человек и решил не трогать её, дать отдохнуть. Ему и самому надо было взять отпуск от медовых волос Бесс, заправляясь обильным количеством кофе и вафлями, любезно сделанными Грейс. — Эй, дружище, ты не переживай. — предпринимает бесполезную попытку успокоить парня Эван, ставя крепкий кофе перед Пятым на стол. — Бесс — она…— бариста заминается, пытаясь сформулировать как можно мягче. — Бесс — это Бесс, ей просто нужно немного времени на обдумывание. Для неё глубокие чувства не в романах — тьма во тьме. Сечешь о чем я? Пятый бездумно кивает, притягивая к губам горький кофе с каплей гущи на самом дне, кою он никогда не выпивал. Может, в первые пару раз, но после освоил урок, оставляя не жидкость в кружке. В какой-то момент Пятый ловит себя на мысли о том, что хочется разнести всё это заведение в щепки: сломать стулья, разбить все чашки и даже перемолоть к чертям все кофейные зерна — страшное желание стать разрушителем творит с ним необъятную чертовщину. Нельзя так глупо исчезать, даже не оставив записки на столе. Вместо этого Бесс поступает именно так, как могла только она: приносит справочник с различными терминами касательно астрофизики пока Пятого нет дома, выделяя карандашом всё самое интересное. И книгу о шахматах, подробно расписывающую несколько сложных тактик, Мол: приеду — и обсудим. Да он скорее сядет на колени Санта-Клауса и с приторной улыбочкой попросит подарок в виде топора с бантом на рукояти, пугая театрального старика с бородой под три метра, чем угомонится и прекратит думать о сбежавшей Бесс. — Бесс — ветер, Пять. — неожиданно сравнивает Эван, закидывая тряпку себе на плечо. — За ней не угнаться, но можешь попробовать. Смотрит в просторное окно, где вовсю резвятся дети со снеговиками, слепленными из крепкого снега, впервые так долго держащегося в Нью-Йорке за последние десять лет уж точно. С улицы слышно такое знакомое «Jingle bells» и Пятый впервые чувствует себя не раздраженным рождественской песней. Раз уж Бесс — ветер, то Пятому стоит попытаться стать нагнать её прежде, чем она просечёт расстояние больше данного. Он вновь ходит в одно и то же кафе, изредка перекидывается парочкой фраз с Клаусом, а после едет к Ване на концерт — послушать чудесную игру. Делает вид, что плевать ему на уход Бесс. Конечно, она когда-нибудь вернется, но он и глазом не поведёт. Наверное. Ваня играет чувственно, под таблетками, чтобы не разнести концертный зал. Нота за нотой, звук за звуком — прекрасно. Пятый слушает с гордостью за сестру, сложив руки в замок. Ему заметно надоел двухчасовой концерт, но он будет плохим братом, если уйдёт. В зале трое Харгривзов — Ваня, Клаус, Пять — и остальные. Все слушают, уходят от проблем и пытаются забыться в ходе мелодии. Всех сидящих объединяет одно:одиночество . Даже женатые пары, создающие общественное впечатление «идеальной семьи», не держатся за руки, предпочитая отодвинуться друг от друга на приличное расстояние. Лишь Клаус дремлет на плече Пятого, пуская отвратную брату слюну. По окончанию музыкального представления Клаус испаряется чуть ли не сразу, сваливая всё на усталость. Или говоря правду — в любом случае Пятый с ним согласен. Ваня тихо переговаривается со своей знакомой флейтисткой, состоящей в ансамбле, и мягко ей улыбается — кажется, она в неё влюблена. Внешность музыкантши напоминает Пятому ту самую Сиси из шестидесятых. Думает, что быть может в ней сестра найдёт успокоение, как он в несносном ветре Бесс. Пятый, используя то же оправдание, что и Клаус, оповещает Ваню об уходе. Та поджимает губы, но понимающе кивает, а-ля: «Всё в порядке, Пять, я всё прекрасно понимаю». Что-то заставляет его не возвращаться домой, а пойти в квартиру Бесс. Взять пару книг из её коллекции, может найти залежи овсяного печенья по рецепту обладательницы медовых волос. Он перемещается в щели между зданий, где — как когда-то поделился Клаус — наркоманы получали закладки и убегали с места «преступления» что есть мочи. Почему-то решает попытаться войти через дверь — как нормальный человек — несмотря на отсутствие ключа, и стоит ему нажать на ручку, как характерный скрип отдается в лофте противным эхом. Пятый настороженно вытягивает из-за пазухи пистолет-транквилизатор, проходя в положении, в котором обычно ходят копы в триллерах во время страшных сцен, где их обязательно утягивают монстры, откусывая человеческие конечности. Может быть Эван решил навестить пустующую квартиру, забирая вещи для житья с Клаусом в Академии. В последнее время шум за стеной жутко мешал спать, из-за чего Пятый перебирался вниз — на диван, несмотря на присутствие сорока трёх спален. Войдя, он сразу чувствует присутствие живого человека. То ли дело в проветренном помещении, то ли в чемодане на пороге, явно брошенном наспех. Сердце совершает двойной кульбит — неужели Бесс вернулась? Пятый быстро проходит вглубь, замирая в неком шоке: повсюду разбросаны вещи, пустые банки от пива и бутылка из-под виски хаотично валяются на полу, как и пальто на пару с вычурным платьем. Да, она определенно вернулась. — Я соскучилась, Пять, — что-то кольнуло в районе солнечного сплетения, когда он повернулся на голос, доносящийся за спиной. Пятый замер в неком ужасе, хмуря густые брови. Бесс ищет плюсы во всём и всегда, быть может, это её и погубило. Бросаясь навстречу запрещенным препаратам и алкоголю с утра до ночи она не ожидала такого исхода. Или просто не хотела ожидать. Она обещала себе завязать, даже пыталась. Дважды. Оба провально, потому Пятый и стоит перед ней в разочаровании. — Что ты с собой сделала? — его голос сипит, он видит как Бесс передергивает от этого, но если быть честным, то Пятый буквально не в силе изменить его прямо сейчас. Бесс жалко шатает, да так, что Пятому кажется, словно её вывернет прямо сейчас и она упадет в конвульсиях, но медовые волосы до сих пор не соприкоснулись с полом — она упирается о стену смотря на него с маниакальной улыбкой. У Бесс внутри агония и попытка выбраться из того состояния, в котором она держалась последнюю неделю в Торонто, играя в шахматы и карты днями на пролет. Любой азарт присущ именно ей. Эйфория кажется испарилась, Пятый видит её бесполезное старание свыкнуться с беспрерывным головокружением ради адекватности. К сожалению, Бесс была ровной противоположностью и адекватности, и отсутствию эйфории тоже. Пять думал, что она сама себе эйфория, кажется он ошибался. — Что ты с собой сделала, Бесс? — его голос уже не так мягок, скорее басист и зол. Бесс передергивает, табун боязливых мурашек пробегает по спине и упрямо не идёт дальше. Она морщится сильно-сильно, да так, что самой противно, и тихо-тихо прибегает к беспричинному хихиканью, чувствуя солону под нижней губой, наверное, побочный эффект препарата. Бесс сейчас если не беспомощна (а она как раз именно такова), то бесполезна точно: никаких партий в шахматы, интересных дискуссий и мягкого глинтвейна. Только наркотики, она и он — Пятый, без труда дотягивающий её до кровати. Медовые волосы россыпью прижимаются к кровати с такой силой, что Бесс стонет глухо и закатывает глаза. Пять, в силу своей не невинности, готов злобно рычать, но он лишь перемещается в сторону ящика в туалете, пытаясь отыскать хоть что-то похожее на аспирин для утра и как можно больше воды — нужно вывести из Бесс всю ту дрянь, даже если та уже разбежалась по вязкой бордовой крови. Он на секунду останавливается, опираясь руками на потертую раковину, и прикрывает глаза в тяготящей усталости на пару с таким не своевременным возбуждением. Надо взять на заметку, что пьяная Бесс может оказаться слишком привлекательной. Пятый перемещается из ванной обратно в спальню медововолосой. Ему порядком поднадоели эти скачки что в пространстве, что во времени. «Постоянная математика, да и только» — так бы сказал Лютер, непонимающе расчесывая зудящий затылок. Странно, но номер Пять был с ним солидарен, чуть ли не впервые правда, но был. Пятый чувствует себя циником, причем крайним, но всё же садится на кровать бурчащей себе под нос Бесс. — Шестьдесят четыре клетки, — Пятый непонимающе хмурится, останавливается и смотрит на неподвижно лежащую Бесс с минуту. После, не имея смысла стоять так дальше, он вновь начинает беспардонно рыться в шкафах. Он не знает, что ищет, но его что-то терзает, заставляя стать своего рода Шерлоком Холмсом — его главным кумиром детства. — Шестьдесят четыре клетки…и целая победа. Овсяным печеньем не пахнет и близко, лишь стойкий виски и что-то незнакомое, чем несло от Клауса в день похорон отца. Бесс отрывает от подушки голову, прыская в притворном смехе из-за недоуменного выражения номера Пять. Пятый вдруг обращается взглядом на левое запястье Бесс, наконец понимая о чём она говорит: буквами, словно на одной из тех печатных машинок, красуется чёткое «шестьдесят четыре квадрата», и после — тире, такое неуместное, словно фраза недосказана. Будет ли Бесс жалеть об этом, когда протрезвеет? — Твою мать, Бесс! — тату совсем свежее, явно не простая ручка или водостойкий маркер. Хриплый женский смех разливается по всей квартире, и немолодого человека передёргивает. Разум проводит ассоциативную линию меж Клаусом и Бесс, для последнего все закончилось печально, но с девушкой не должно случиться такого. Ему явно не хочется хоронить её тело среди обломков, или пытаться вывести из больного состояния, как когда-то Четвертого. — Тебе не нравится? Пятого вновь передёргивает, но на этот раз от детской обиды в голосе совершенной Бесс. Сумарно, учитывая дни отсутствия Бесс, они знакомы всего какие-то жалкие полторы недели, но официантка успела показать весь свой спектр эмоций, предстать пред Пятым в самых неадекватных формах состояния и взболтнуть лишнего на закуску, рассказывая о побоях со стороны матери в детстве и о глупых играх в прятки с отцом, в последний из разов он «спрятался» на улице, прощаясь с семьей навсегда. — Дело не в том, что мне нравится, Логик, — Бесс, как кажется Пятому, фыркает, приподнимаясь на локтях еле-еле. Её бесконтрольно шатает, да так, что бывший киллер вроде даже боится за неё не на шутку. — Дело в том, что ты поступила совсем как маленький ребенок. Надо думать о последствиях, Бесс, — его голос уже не так груб, черты лица приобрели более менее расслабленное состояние, оставляя лишь желваки, ходящие ходуном. Бесс улыбается, тянет Харгривза на себя, хватаясь вспотевшей ладонью за его худощавое запястье девятнадцатилетнего подростка. Кожа у неё все такая же мягкая, горячая. Пятому охота рычать от досады: никогда он ещё не был так безнадёжен. Отец всегда вторил, что главное — уметь ставить всякие чувства на последний план, выдвигая беспощадность на первое место, словно победителя. Пятый был беспощадным, а потому — победителем. По крайней мере исходя из слабо доказуемых рассуждений покойного Сэра Реджинальда. С Бесс ему нравилось чувствовать себя в некоторых случаях, например, когда она делала ему незамысловатые печенья во время его поникшего состояния. Или когда брала за руку, солнечно улыбаясь лишь для того, чтобы поднять ему настроение. В таких ситуациях Пятый успел оказаться за полмесяца знакомства, и его это абсолютно устраивало. — Я скучала, — словно заевшая пластинка в проигрывателе повторяет Бесс несколько раз, шепча ему на ухо словно в бреду. — Так сильно. Пятый не сразу видит совершенно ничего не значащие слёзы упитой в щепки Бесс, лежащей ровно под ним: он упирается ладонями в кровать, пока она удерживает его мертвой хваткой за болотный свитер, лихорадочно водя глазами по каждой особенности мужского лица. Ему отчаянно хочется встать, уйти к чертям и забыть этот день, но Бесс его не отпускает. — Не реви, — каменно, сипло и черство. Ему никогда не приходилось поддерживать, если уж на то пошло. Было просто некого, да и желания особого не имелось. Последний раз он видел слёзы Вани, что словно в бреду опустошала флакон успокоительного. Да уж, выглядело это не лучше его панических атак. Бесс от этих слов плакать не прекращает, лишь стыдливо поворачивает голову в сторону, закрывая глаза. Прячет взгляд от нависшего Пятого, сдерживая себя в прочной клетке. Она мотает головой чуть ли не капризно, шмыгает красным носом. Зима, а в пять вечера уже темно. Пятый ни разу не видел слёз Бесс, она всегда была слишком гордой для них, откидывая медовые волосы на плечи. Теперь официантка беспризорно лежала под ним, не имея ни малейшего представления о сдерживании эмоций. Слёзы катились с неистовой силой, да так, что дышать было крайне сложно. — Бесс, не реви, — настойчиво повторяет Пять, наконец телепортируясь на самый край кровати. Оставляя Бесс без всякой надежды на защиту. Смотреть на страдающего человека — невыносимо. Кому как не Пятому знать об этом? Проветривание в комнате словно испаряется, оставляя противную духоту на пару с дрожащим тельцем Бесс, отчаянно пытавшейся перебороть собственное состояние, скрывая стыд в глазах за плотно сомкнутыми веками. Пятый чувствует себя жутко неживым, ведь любой человек бы принялся искать варианты успокоения ноющей души, но ему неизвестно как. Ни в одном справочнике по физике об этом не писалось. — Я погрязла в этом дерьме, Пять, — они знакомы меньше месяца. — Я погрязла в чувствах к тебе. Они пересекаются взглядами: трезвым и пьяным.V. Дни нашего притворства
— Холодно для середины декабря в Нью-Йорке, — задумчиво произносит Пять, шепча куда-то в затылок медовых волос. Они на ковре пред массивным окном, размером чуть ли не со всю стену, смотрят на хлопья Нью-Йоркского снега. Мягкая пижама Бесс приятно веет мёдом, её голова у него на груди, а он опирается спиной на основание дивана. Ему было спокойно. Бесс мягко водит указательным пальцем по тыльной стороне его ладони, блаженно прикрыв глаза. Где-то неподалёку допекаются черничные кексы — он впервые пытался готовить. Пять отметил в который раз, что накручивать прядь шелковистых волос на палец — приятно. Он раз за разом, дыша в шею Бесс, прижимая всем телом к себе, врывается в свой личный антистресс — в мягкие локоны. Она зевает протяжно, издавая своего рода стон, и водит головой из стороны в сторону несколько раз, щекоча подбородок Таймера. — Заметь, даже Нью-Йорк холоднее тебя. — пожурила Бесс, напуская на лицо легкую усмешку, и тут же почувствовала тихое ворчание немолодого человека. — Я тебе ещё отомщу за моё чрезмерно расслабленное состояние. И за тот отвратительный кофе тоже. Они не признавались друг другу в любви — готовили изредка вместе, посещали библиотеку и непрерывно спорили, парируя друг над другом раз за разом — но не признавались, ведь попросту не было нужно. Сладкие фразы выкидывала только Бесс, немолодой человек просто повторял их, но обладательница медовых волос знала наверняка, что он говорит их неспроста. Пять вообще ничего не говорил без повода, всегда находил причину. Бесс благодарна его тихим знакам внимания, ей больше вроде и не требуется. Их не объединяет ровным счётом ничего. Разве что любовь к снегу и физике, книги о которой забили не меньше двух полок у Бесс на стеллаже. И хотя Пять предпочёл квантовую физику, уходя в крайности, Бесс осталась в любви с астрофизикой, раз за разом подчеркивая интересующие её теории о чёрных дырах — она горела идеей о раскрытии тайн. — Сейчас отомстишь кексами, я не сомневаюсь. — Пять вздыхает, чувствуя всё ещё непривычное тепло, и сжимает Бесс как может. — И раздавишь. С Бесс действительно было спокойно. Пять не блещет проницательностью, но заметить изменения Бесс способен. Стабильность шикарных волос исчезает, не стремительно, но всё же — объем стремительно испаряется, от водопада остаются ручейки. Пятый на это не смотрит, продолжает перебирать пальцами тонкие пряди медовых волос. Губы Бесс покрываются тонкой плёнкой, рвущейся ежедневно. Теперь целовать её страшно — вдруг что случится, но она настаивает, заверяя что всё в порядке. Бесс отказывается от идеи ехать в больницу. Наотрез борется со словами Пятого, больше не парирует в спорах. Кажется, силы иссякли. Её глаза тускнеют в свете привычного дня, она слабо контролирует движения пальцев, сжимая в руке мягкую подушку. Безрезультатное действие связывает Бесс с той жизнью, в которой она просыпалась по утрам, закидывая в рот сигару. Пятый приносит ей роман «Мастер и Маргарита» в надежде, что она прочитает всё, включая пролог и содержание, но Бесс виновато откладывает книгу в сторону, безуспешно пытаясь вчитаться в строки. Зрение жутко подводит, отчего обладательница медовых волос пугается, старательно связывая себя с этим миром с помощью воспоминаний. Пятый корит себя, кидая в стену любимую кружку, когда возвращается в обитель Академии «Амбрелла», проносясь мимо иссякающего Пого и неизменяемой матери-андроида — сейчас не до них. Бесс напевает легкую мелодию, держа в руках гитару — играть она не может, слишком сильная тряска, но представить процесс вполне вероятно. Пятый слушает с удовольствием и в какой-то момент берется за гитару. Теперь они, вроде как, дуэт. Бесс глупо отшучивается про создание группы, на что получает красноречивый отказ, и тихо смеется, выкашливая бордовый комок. Быстро заворачивает в салфетку, выкидывая в мусорный бак, когда Пять отходит в туалет. Он знает, что Бесс страшно. Видит её вены сквозь тонкую кожу, и локти, рисованные фиолетовыми пятнами. Она соглашается идти в больницу поздно, и то, только чтобы получить аванс на похороны. Пятый злобно шикает на неё, обещая скорую поправку, но та лишь грустно улыбается в ответ. Ничего не будет в порядке. Рак мозга, редко излечимая стадия — вот что уготовано шахматистке Бесс с ливнями медовых волос, запахом овсяного печенья с клюквой и мягкими взглядами в сторону любви с первого взгляда. Пятый слишком сильно злится, чтобы произнести хоть слово. Он пересматривает результаты анализов несколько раз, прежде чем до него доходит: финишная прямая. Всё было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Вот весь бесподобный подвох, та самая ядовитая сердцевина, разъедающая организм Бесс с неимоверной скоростью. Бесс перестает воспринимать вкус, когда Пятый, пытаясь хоть как-то помочь, делает запеканку с медом. Зубы пронзают десерт, а после, когда рот закрывается, губы растягиваются в слабой улыбке. Бесс тихо шепчет «спасибо», вжимаясь в плед покрепче, а Пять обвивает её руками, манерно укладываясь подбородком на макушку. — Когда я умру, готовь запеканки почаще. — в носу предательски щиплет, под веками что-то чопорно давит, но Пятый находит в себе силы кивнуть. А после заверить, что она успеет попробовать ещё сотню неудачных попыток состряпать что-то съедобное. Бесс это не утешает, но она почти готова поверить, ведь Пятый верит. Или надеется. Но разницы в данном случае особо и нет, все синонимы сплетаются в одно основное слово — отчаяние. Он, вроде как, даже плачет. Кидается из крайности в крайность, продумывая ход событий и расчёты, вот только есть одна проблема — в самом корне уравнения — он не хочет протаскивать Бесс через то, что ей пришлось пройти в последние семь месяцев. Пятый думает, что быть может сам Дьявол над ним хохочет, изводит до молчаливых криков. — Мне не больно, Пять, — слабая улыбка не покидала еле цветное лицо Бесс, осторожно обхватывающей руку немолодого человека. Непривычный холод женской ладони тяготил комом в горле, заставляя Пятого на секунду зажмурить глаза. — Я хочу, чтобы ты кое-что пообещал мне. — Что угодно, сама же знаешь — я сделаю, — Бесс с некой торопливостью кивнула, сжимая руку Пятого сильнее. — Прочитай письмо, но только после моей смерти, ладно? — слёзы скапливаются в уголках глаз, Харгривз находит в себе силы слабо кивнуть, борясь с желанием отмотать время назад. Тогда, когда она уезжала в Торонто, где её погубили таблетки. — Я его так долго писала, знаешь… Правда старалась, жаль, что вышло хреново. С Бесс было предельно спокойно, а на её могиле — ещё и тихо. В канун столь ненавистного Пять Рождества, сердце юной обладательницы медовых ливней прекращает биться. Её рука в его руке, он смотрит в окно больничной палаты, видя взрывающиеся фейерверки. Когда глаза Бесс смыкаются навсегда, Пятый борется с желанием отмотать время назад — тогда, когда рак ещё не одолел лёгкие, заражая весь остальной организм. Пятый тихо прикрывает глаза, вспоминая то, что было всего две минуты назад: Last Christmas, I gave you my heart, — Бесс еле слышно, но Пять тихо подпевает, хватаясь за последние отголоски её жизни. — But the very next day you gave it away, — её пробирает мелкая дрожь, она мягко улыбается, поглаживая тыльную сторону ладони Пятого большим холодным пальцем. — This year, to save me from tears, — Бесс тянется за поцелуем, тут же получая его, и тихо шепчет в губы: — I'll give it to someone special… Её тело обмякает, губы остаются в краткой улыбке. Овсяное печенье обдаёт Пятого невероятной волной, обрушиваясь слезами из глинтвейна и черного, терпкого кофе. Надгробие напоминает обо всём: о партиях в шахматы, о спорах ночных с счастливым финалом, о разделах в физике и побегах; о глинтвейне противном до жути и об овсяном печенье по утрам. А хлопья Рождественского снега издеваются над немолодым человеком в теле мальчонки, чьи волосы почти насквозь пропитались отмерзшими осадками. Пять присаживается на скамью напротив надгробья, и в сотый раз вчитывается в вырезанные на мраморе буквы. Имя Бесс пропитывает его всего, наполняя запахом мёда и блеском медовых волос в памяти. Он кидает взгляд на единственный цветок, лежащий где-то у основания надгробия, и вдруг вспоминает их встречу: Бесс кладёт в карман двадцатку, хитро улыбаясь Пятому, мол: «Ты предсказуем, мальчик!», а после наставляет о вреде кофе, предлагая альтернативную версию: чай или глинтвейн. Её азартная усмешка мажет по памяти, безжалостно задевая самое сокровенное, и Пять чувствует жуткий укол в сердце. Более того, он чувствует себя необычно уютно, впервые играя с ней в шахматы, когда она складывает руки, светя совершенно здоровым блеском ореховых глаз. Её тихое сипение в первый проигрыш. Правда, она поддалась, словно знак победы для Пятого, давящего скупую ухмылочку. — Ещё встретимся, Бесс . С ней ему было спокойно, вероятно поэтому он отпускает её медовые волосы прочь, поднимаясь с заснеженной лавки. Он открывает письмо уже дома, дрожащими пальцами вскрывая конверт: «Моё имя — Бесс, а фамилия созвучна с каким-нибудь глупым, совершенно беспристрастным ленивцем, так что о ней мы умолчим. Когда мне было десять лет, яVI. Эпилог
А Пятый с шахматной доской в руках является, расчищая могильный снег. У него в руках глинтвейн из кофейни, совсем не такой как у Бесс, но лучше он не находит. Шестьдесят четыре клетки пред ним превращаются в целый мир, где каждая пешка — отдельная личность, имеющая свойство слушать хозяина. И Пятый наконец понимает: в игре самая сильная фигура — не Королева, и даже не какой-нибудь Король. Могущество полностью в его руках, он видит поклоны пешек и слышит фырканье готовых к бою коней. Чувствует топот покорных слонов и ладей, укрепляет славу восхваляющей его «Королевской двоицей» Шестьдесят четыре клетки — это жизнь с логическим объяснением; это поток обоснованных причин, обдуманных действий и недопустимых ошибок; это безграничная власть над сущим, павшим и раненым. — Я наконец понял, Логик, — он шепчет, улыбаюсь сквозь жгучие слёзы и продрогшие конечности. — Я разгадал тайну шестидесяти четырёх квадратов… .