Cubitum eamus?

В комнате пахнет крепким черным кофе и сигаретным дымом, старыми книгами и чем-то таким, едва уловимым, чему Ричард название дать никак не может. То ли специями какими-то, то ли духами — не разобрать. И все же запах ему нравится. Нравится вдыхать его полной грудью, а еще хочется закрыть окно, чтобы ничего не выветрилось, не смешалось с холодным зимним воздухом и не испарилось, став лишь игрой воображения. Генри смотрит на него будто бы с упреком, но сам открывать окно не торопится, возвращается к домашней работе по греческому и прикуривает еще одну. Ричард не ищет название происходящему; Ричард всего лишь замечать за собой начинает, как его с невероятной силой тянет. Влечет, завлекает и никак не отпускает. Генри ничего не замечает. Оно и к лучшему, пожалуй. Не хотелось бы ничего усложнять, а в их компании все и без того слишком сложно. Ричард давит в себе совсем идиотское желание наделать тупых ошибок в переводе, чтобы обратиться к Генри за помощью. Чтобы иметь возможность сесть рядом, чтобы наблюдать почти впритык за тем, как он очки поправит на переносице, тяжело вздохнет и перьевой ручкой начнет перечеркивать его неаккуратные каракули своим идеальным почерком. Только ему не тринадцать, а Генри и так знает, насколько хороши его знания предмета. Банально не поведется — поэтому, наверное, он ему и нравится. Слово странное, но мысленно Ричард позволяет его себе употреблять. Да и что в этом такого? Камилла, например, ему тоже нравится. Чарльз нравится. С людьми, с которыми общаешься, такие чувства являются нормой. — Сходи за кофе, пожалуйста, — произносит Генри своим этим тихим и размеренным голосом. Не спрашивает, а буквально говорит, что ему делать. Он всегда с ними так разговаривает, а Ричард — как и все они — понятия не имеет, почему кивает, откладывает учебник и направляется на кухню. С Генри же так всегда, правильно? Он говорит с ними так, будто они неразумные дети, а его оставили за главного и теперь ему приходится их воспитывать. И все же есть в его холодном спокойствии что-то такое, из-за чего вся эта манера общения раздражения не вызывает. Или дело совсем не в нем. Нет, дело точно совсем не в нем. Ричард приносит две чашки кофе. — Поставь на стол, — говорит Генри, даже взгляда от тетради не поднимая. И Ричард ведь ставит, возвращается на свое место и все косится на него. Будто пытается запомнить каждое мгновение, изучить как можно больше повадок и жестов. Генри ведь умный, быть не может, что он ничего не замечает. Молчит, думает Ричард, просто из вежливости. Или же ждет, когда он вдруг решит признаться. Было бы неплохо признаться, наверное, но он никогда этого не сделает. Не потому, что страшно, совсем нет. Просто в их компании все и без того слишком запутано. Генри берет чашку, делает глоток и морщится. — Ты забыл сахар, — не спрашивает, снова звучит уверенно. Ставит чашку на место и возвращается к записям. — Мне сходить? — Нет, не стоит. В комнате снова повисает тишина. Только звук шуршащих страниц ее нарушает. А Ричард дышит запахом сигарет Генри, запахом крепкого кофе без сахара; и впитать в себя пытается эти дни, будто бы знает, что совсем скоро им придет конец.