Его любовь

Когда Юри спрашивали о его первой любви, он всегда без раздумий отвечал “Виктор”. Потому что, ну правда, какие тут ещё могут быть вопросы? Он никогда и никого не любил так. Да, он любил своих родителей и сестру, был долго, но как-то легко влюблён в Юко и имел за плечами неловкую историю про преподавателя из университета, но никого — с такой ошеломляющей, сбивающей с ног нежностью, с такой отчаянной и совершенно безрассудной силой. Именно благодаря Виктору Юри наконец понял значение слов “вторая половинка” и “родственная душа”. Виктор казался неделимой его частью, необходимой едва ли не больше, чем сам воздух. И даже занятые, сливающиеся воедино серые питерские будни в своем быстром беге всегда крутились вокруг одной константы — их с Виктором любви. — Ты уже не спишь или ещё не спишь? — пробурчали Юри в район локтя и Юри устало покачал головой. — Витя. — Юри, — Виктор вынырнул из-под одеяла и светил отраженным светом фонарей в глазах, укоризненных и сонных. — Ложись спать. — Значит, ещё не спишь, — нахмурился Виктор. — Ты сегодня поздно пришёл, завтра рано вставать, ложись, Витя. — Тебе вставать вместе со мной, а сейчас уже явно не одиннадцать вечера, твоя логика не работает. Давай, Юри. Я всё равно не могу спать без тебя. — Наглая ложь! — захохотал Юри, когда Виктор начал совершенно бесцеремонно заворачивать его в одеяло. — Виктор, хватит! — Чш, разбудишь собаку, потом не уложим, — шикнул Виктор, мотнув головой в сторону спящего около кровати Маккачина. Юри быстро зажал себе рот руками, всем своим видом показывая, что не издаст больше ни звука. — Хороший мальчик, — Виктор подоткнул одеяло и всеми конечностями обвил запеленованного Юри. — Спокойной ночи. С горем пополам Юри смог выпутать из одеяльного кокона руку и начал бездумно перебирать желтоватые в свете фонарей волосы Виктора. Полусонный Виктор повернул голову навстречу касанию, утыкаясь щекой в ладонь, и у Юри, наверное, в миллионный раз за этот год защемило в груди. — Витя. — М? — Как так вышло, что мы стали... — Юри сделал неопределенное движение рукой, пытаясь показать, чем именно, — что мы вместе? — Я бы скорее спросил, как так вышло, что мы не стали, — Виктор махнул рукой между ними, передразнивая Юри, — раньше. Столько лет в такой узкой компании фигуристов, а мы встретились только когда встретились. Это даже нечестно как-то. — Нет, я просто… — Юри, — перебил Виктор. — Если это опять твоё “я тебя не заслуживаю”, то а, ты не прав, ты заслуживаешь абсолютно всего, б, не заслуживаю тебя как раз я. Юри замотал головой: — Нет, ты не понял, я про другое. Я же никогда не хотел отношений, я никого не искал, как так вышло, что ты всё-таки?.. — Я тебя искал, — руки вокруг Юри сжали его чуть сильнее. — Я тебя так давно искал, что уже даже и перестал надеяться. А потом, когда я уже и не искал, ты вдруг нашёлся. Юрка бы сказал, что я развожу розовые сопли, но я всё-таки верю, ну, или хочу верить, что это всё было не случайно, что мы встретились потому, что это где-то было запрограммировано. Виктор потянулся и нежно-нежно, моргнёшь — не заметишь, коснулся губами скулы Юри. В груди защемило чуточку больше. — А я наоборот думаю, что всё было абсолютно случайно, — Юри повернулся к Виктору всем телом, мазнул носом об нос и шёпотом зачастил: — Тройняшки могли бы не снять мой прокат, я мог бы не откатать его перед Юко вовсе, Челестино мог бы загнать пьяного меня обратно в номер, я мог бы и вовсе отказаться пойти на тот банкет — я так и планировал, но потом решил, что это будет как-то совсем трусливо. Я мог бы пролететь мимо финала. Мог не пойти в большой спорт в принципе. Столько возможностей, столько... выборов, маленьких и больших. Но, в конце концов, мы всё же встретились. Мне кажется, что это даже… Мы ведь сами сделали все эти шаги, и, получается, мы сами сделали нашу встречу возможной. Правда, без судьбы есть вероятность, что всё это ошибка, мы друг другу не подходим, и всё в итоге развалится, или даже подходим, но просто не сможем всё удержать, или… — Чш-ш-ш, — Виктор успокаивающе прижался ко лбу Юри губами. — Мы же очень стараемся, чтобы ничего не развалилось, да? — Да, — Юри медленно набрал в грудь воздуха. — Мы очень стараемся, и всё будет хорошо. Всё уже хорошо. Спасибо, меня занесло. Я просто… Я люблю думать, что тот факт, что я сейчас здесь, с тобой, это и результат моей работы тоже. Что всё было не зря, даже мои ошибки. Так… легче, наверное? — Наверное, — зевнул Виктор. — Мне сложно следить за мыслью в два часа ночи, как бы я ни любил тебя и твои рассуждения. Давай спать? — Ладно. Спокойной ночи, — и едва различимым шёпотом, уткнувшись в плечо: — Я тоже тебя люблю. Юри никогда и никого не любил так. Никого. Не “ничего”. Но, увы, журналистам нет дела до пухленького мальчика, что столько лет назад встал на лёд и научился летать. Как нет дела и до того, что даже спустя годы ошибок, травм и разочарований Юри всё так же без памяти был влюблён в лёд. — И Юри, солнышко, следи за свободной ногой. — Витя. — Всё, молчу и улетаю к Якову. Не сиди здесь до ночи, пожалуйста. И не перегружай себя. И у тебя всё ещё слабая лодыжка после того падения, так что никаких прыжков, лучше отработай вращения. — Витя. — Всё, теперь точно всё, — Виктор подскочил к бортику и, смазанно чмокнув Юри в щёку, выдохнул ему в самое ухо: — Удачи. — И тебе. Юри развернулся к катку и медленно выдохнул. По льду всё ещё скользила Мила, а где-то в углу занималась вечерняя группа желторотиков, но в такие моменты всё это было не важно. Были только они: Юри и лёд. И ничто в мире не приносило ему столько счастья. Оттолкнувшись и набрав нужную скорость, Юри с особым чувством начал вычерчивать фигуры. Именно это он любил в своём виде спорта больше всего. Не адреналиновый всплеск прыжков, не головокружительные вращения, а саму суть фигурного катания, то, что и делало его настоящим искусством. Крюк, выкрюк, крюк, петля, дуга, ещё один выкрюк. Юри парил, бездумно, не отдавая себе отчёта. Лезвия на его коньках были продолжением его тела, и голова Юри блаженно опустела, отпуская все дневные тревоги и заботы. Петля, скобка, перетяжка, тройка, крюк, выкрюк, крюк. Безмятежность. Именно это чувство появлялось в Юри, когда он оставался наедине со льдом. Безмятежность и любовь, в каждой клеточке его тела. Медленно, дабы не нарушить плавный ход конька, Юри поднял ногу и вышел в спираль, огибая половину катка. Лёд был настолько его стихией, его делом, что Юри даже не мог представить свою жизнь без него. Даже если бы он ушёл в балет, как того, пусть и молчаливо, хотела Минако, даже если бы он так и не попал в профессиональный спорт или бросил его, Юри был уверен — он бы всё равно катался. Его судьба была прочно переплетена со льдом. Как жаль, что Юри не верил в судьбу. Прежде всего, лёд был его выбором. Выбором, за которым стоял многолетний труд, стоивший Юри практически всех его социальных связей, беспрестанных травм и потраченных нервов. Но Юри не изменил бы ничего. Его любовь стоила всего этого. И Юри, чего уж греха таить, обожал соревноваться. Обойдя Милу, Юри проехал ближе к центру и вошел в бильман. Он всё ещё был не идеальным, но Виктор настаивал, что с растяжкой Юри было бы стратегической ошибкой его не использовать. Юри был с ним полностью согласен, но всё же каждое его исполнение было испытанием. И силы воли Юри, и его спины. Но, в конце концов, чего не сделаешь ради победы. Чего не сделаешь ради любви. Лёд был первой настоящей любовью Юри. Но, как оказалось, Виктора он любил сильнее. Тогда, в Барселоне, поставив себя перед выбором, Юри окончательно и бесповоротно понял: счастье Виктора было для него важнее, чем что бы то ни было. Важнее его собственного счастья. И если ему ради этого нужно было поступиться льдом — что ж, так тому и быть. Ведь Виктор, его прекрасный, не идеальный, но такой любимый Виктор был тоже окончательно и бесповоротно влюблён в лёд. А Юри так любил Виктора и так любил Виктора на льду. В одиннадцать лет Юри влюбился в лёд во второй раз. Виной тому было невероятное, сияющее божество, с выточенной из белоснежного льда кожей, голубыми осколками льда в глазах и серебристым шлейфом волос. Божество легко скользило по льду, вычерчивая замысловатые фигуры и взмывая в воздух. Было легко забыть, что оно и лёд не являлись одним целым. Божество звали Виктор Никифоров, и Юри задыхался при одном взгляде на его катание. Виктор Никифоров был сразу всем: вдохновением, недостижимой целью, путеводной звездой, помогавшей Юри подниматься, когда он снова и снова падал. Всё, чтобы достичь его. Всё, чтобы быть с ним рядом. Лишь достигнув финала Гран-при, Юри осознал, что простого рядом было мало. Виктор Никифоров был недостижим, но Юри должен был показать себя. Доказать ему, что он был достоин быть с ним на одном льду. Доказать, что Юри был серьёзным противником. Юри шёл к этому моменту почти всю свою сознательную жизнь. И в решающий момент, в единственный момент, который имел значение, он провалился. И благодаря этому провалу недостижимый Виктор Никифоров сам достиг его. Спустился с неба и благословил бренную землю, по которой ходил Юри. И оказался просто Виктором, совершенно не умеющим флиртовать, общаться и тренировать. Любить просто Виктора на льду оказалось ещё легче. Идеальному божеству Виктору Никифорову связь со льдом была дарована свыше. Просто Виктор, как и Юри, каждый день своей жизни упорно работал над этой связью, что он когда-то выбрал. Несмотря на то, что Виктор тренировал Юри, а в какой-то момент и Юру, дабы не терять форму, он продолжал тренироваться сам. Когда Юри, уставший и взмокший, сходил с катка, Виктор медлил и задерживался. Иногда он просто задумчиво выводил фигуры, иногда — отрабатывал те или иные элементы, а иногда, и такие моменты Юри любил особенно остро, вдохновенно начинал по памяти откатывать старые программы. Не всё было идеально, и часто Виктор сходил с катка хмурый и заметно разочарованный, но Юри видел, как он любил кататься. Как он, как и Юри, был влюблён в лёд. И любить его любовь было проще простого. Журналистам нет дела ни до маленького пухляша, старательно раз за разом поднимавшегося после падения, ни до нескладного мальчика с кривовато подстриженной копной волос до плеч, путавшегося в своих ногах, но упорно продолжавшего путь вперёд. Им нет дела до их любви ко льду и своему делу. Но им есть дело до истории любви — их с Виктором истории любви — и кто такой был Юри, чтобы держать эту любовь при себе. Тем более, что желание её показать жгло и кололось. Юри был жадным. Юри был хвастливым. Смотрите все, смотрите все и завидуйте. Поэтому их любовь давно уже была не только их. Она порхающими, тонкими бабочками разлеталась по всему миру, оседая не только в головах, но, как Юри надеялся, и в сердцах. А вот его, а точнее их общая любовь ко льду — она всегда будет лишь в них самих. — The men's singles silver medalist, Japan's Katsuki Yuuri. Юри вдохнул полной грудью и принял стартовую позу, с замиранием сердца ожидая начала музыки. Напряжение во время показательных выступлений всегда было несравнимо меньшим, чем во время соревнований, но Юри всё равно не мог унять лёгкой дрожи в теле. Сегодняшний прокат был особенно важным. Возможно, даже важнее, чем все предыдущие. И всё же, как только из динамиков барселонской арены зазвучали знакомые фортепианные ноты, все его тревоги перестали иметь значение. Юри растворялся в музыке, сливался воедино с ней и со льдом, рассказывая свою историю и историю Виктора. Их историю. Историю, полную одиночества и бесконечного поиска, бесконечных попыток дотянуться до недостижимого и бесконечных же провалов в поиске того самого, что наконец сделало бы жизнь цельной. Взмывая в воздух в теперь уже их коронном четверном флипе, Юри знал: сегодня он точно не упадёт. Потому что вместе с журчащей скрипкой на лёд ступил Виктор, его Виктор, из всех людей мира выбравший именно Юри. Захлебываясь от переполнивших его чувств, Юри потянулся к нему рукой, в нежном приветствии оглаживая его щеку. И не было на свете ничего важнее этого момента. Потому что после стольких лет Юри наконец катался вместе с Виктором Никифоровым на одном льду. Пусть и не так, как представлял себе раньше. Виктор обхватил Юри за талию и нежно, помогая подпрыгнуть, но при этом страхуя и не давая упасть, поднял Юри над собой в поддержке. И Юри, улыбаясь так широко, как только мог, мог думать только об одном: как же они друг другу доверяют. Доверяют во всём. Вчера, когда эйфорический после награждения и решения Юри остаться в спорте Виктор шепнул всё так же сидящему у него на коленях Юри короткое “Переезжай ко мне в Петербург”, Юри согласился практически не думая. Потому что он верил Виктору и верил в Виктора и его выбор, в их выбор, и даже падая с закрытыми глазами он знал, что Виктор поймает. Знал, что даже если в далёкой России будет сложно, идти по незнакомым улицам Петербурга он будет не один. Не отрывая друг от друга глаз, они скользили по арене из элемента в элемент, из очередной поддержки в дорожку шагов, синхронно прыгая и вновь оказываясь в объятиях друг друга. Когда скрипка и фортепиано затихли, а Юри с Виктором замерли в финальной позе, Юри, не выдержав бушующего внутри него урагана, опустил голову на плечо Виктору и радостно заплакал. Потому что Юри был полон любви к Виктору, любви ко льду, любви к Виктору на льду. Юри был полон любви, и она грозилась выплеснуться из него, затопить всю арену, всю Барселону, а может даже и весь мир. Юри был полон любви.