Prelude

Давид мог бы написать книгу о том, почему плохо быть неудавшимся суицидником, которого вытащили из петли за пару минут до смерти. Первым пунктом шла бы больница. Предполагалось, что в специальном заведении ему станет лучше. Дисциплина, еда и отбой в одно и то же время, обязательные беседы с психиатром должны были со временем вернуть его к нормальной жизни. Но вместо нормальной жизни, Давид чувствовал, его учат другому — а) признать, что он болен на голову. б) научится жить с этим, не вредя себе и другим. О том, чтобы вылечить слом внутри, не было и речи. Это даже не обсуждалось. Дерьмовая еда и размеренный график навевал скуку. А в скуке Давид все время чувствовал петлю на шее. От скуки Давид перепробовал все способы, которыми можно было бы покалечить руки, раз уж самоубиться было невозможно. После каждой новой попытки контроль ужесточали и Давид вел себя хорошо, до новой возможности сунуть пальцы в дверную щель. Это вносило в его жизнь разнообразие, а в жизнь врачей — беспокойство. Его выгоняли гулять по часам и он выходил, садился на одну и ту же скамейку с видом на чахлый розарий и, когда было позволено, возвращался назад. Обычно к нему никто не подсаживался. Но не тогда. Увидев, что скамейка занята, он сперва хотел уйти, но не придумал куда. К скамейке он привык. Поэтому Давид сел с краю, сложил руки на груди, чтобы не сразу замерзнуть и стал ждать звонка назад. Незнакомец курил, сидя на спинке, как на жердочке. Давид сглотнул. Сигарет ему не давали, опасаясь, что он станет себя ими прижигать. Он искоса посмотрел на вторженца, оценивая, не сотрудник ли он. Незнакомец носил кожаную куртку канареечного цвета и темные джинсы, из под которых торчали оранжевые носки и ничего похожего на форму или бейджик. Может, чуть постарше его самого. Волосы набок закрывают лицо. Куртка с очень длинными рукавами. — Можно сигарету? — спросил Давид. Незнакомец посмотрел на него, как будто только что заметил. У него были серые круглые глаза, очень внимательные. — У меня последняя, — сказал он, глядя Давиду прямо в лицо. Это было странно и как-то непривычно. Мама отводила взгляд. Врачи и медсестры тоже обычно отводили взгляд. Коллеги по несчастью никогда и никому не смотрели в глаза. А этот — смотрел так, будто они уже знакомы. — Ладно, — Давид отвернулся, но незнакомец вдруг сказал: — Да нет, возьми, — и отдал ему свою сигарету, выкуренную наполовину. Растерявшись, Давид ее взял, решил, что курить хочется слишком сильно, чтобы выкобениваться и жадно затянулся. Он хотел сказать спасибо, но незнакомец уже ушел. Встреча оставила внутри какое-то новое чувство. Это событие было первым настоящим с самого прибытия в больницу. Назавтра скамейка была пуста. И через день. Когда на третий день, Давид увидел сидящего на спинке парня, он невольно ускорил шаг. — Я не поблагодарил, — сказал он вместо "привет" или "здравствуйте". Парень поднял голову, увидел его и улыбнулся. — Ну да, я же ушел. Будешь? — в этот раз пачка была полная и Давид получил целую сигарету. Скурив ее за минуту, он почувствовал сначала облегчение, потом горечь. Даже такую мелочь, как покурить, ему не разрешают. Спасибо, нашелся нормальный человек, но как жаль, что он тут не каждый день. — Я Макс, — сказал парень. — Давид. — Я знаю, — Макс затянулся и сказал. — Если ответишь на вопрос, дам тебе ещё сигарету. Вот тут Давиду захотелось встать и уйти. Ещё чего не хватало. Ему доставало бесед с психиатром и нездорового любопытства всех остальных. Но Макс неожиданно улыбнулся и подмигнул ему. — Если не хочешь, можешь не отвечать. Я не врач и не практикант. Просто любопытствующий, которого можно послать. — Ладно, — напряжение не пропало, но стало немного спокойнее. — Если вопрос несложный. — Зачем ты калечишь руки? Давид посмотрел на повязки. Правая снова в гипсе, свежем. Прошлый он сломал дверью. Он пожал плечами. — Это сложный вопрос. — Понял, — легко ответил Макс и протянул ему сигарету. Может то, что он не настаивал на ответе так сыграло, но рот у Давида открылся сам собой: — Мне не дают играть. Мне не нужны руки, если они не могут играть. Странное чувство. Макс в ответ просто посмотрел на него, но Давид почувствовал себя лучше. Не глупым подростком, не знающим чего хочет, не ребенком с гиперфиксацией, который захотел отнять у себя жизнь. Словом, не тем, кем его видели другие. Он много раз говорил с врачом о своих проблемах, но лучше себя почувствовал только, когда рассказал о руках незнакомцу и он не стал его жалеть. Просто услышал. Очень серьезно. — Ты музыкант. — Макс не спрашивал, а утверждал. — Что за инструмент? — Я пианист, — горько ответил Давид. — Был им. — Почему тебе не дают играть? — Думают, станет хуже. Говорят, мне надо отвлечься, переключится. Отрастить себе новую шкуру. — он криво улыбнулся. — А в музыке у меня слишком много...гештальтов. Макс вдруг сказал: — Ты очень красивый, когда говоришь про музыку. И пока Давид соображал, нахуя он это сказал, Макс спрыгнул со скамейки и ушел. Давид много думал потом. Сигарету выкурил тайком, ближе к вечеру, готовясь к бессонной ночи. От успокоительных спать хотелось все время, но нормально заснуть не получалось. Бессонница мучила его вторую неделю. Поэтому стук в окно он услышал сразу, поднял голову с подушки, думая что это дерево или птица, и вздрогнул всем телом, поняв что за окном человек. Знакомый человек. — Открывай! — прошипел Макс. Давид подчинился. — Как ты?..тут второй этаж! — Пошли со мной, — сказал Макс. — Тут карниз крепкий, а там вон сторожка, с крыши спрыгнем. Охранник с другой стороны здания на обходе, пошли. Давид сам не знал, почему послушал. Может, транквилизаторы и дисциплина сделали из него ведомого. Может причина в том, что Макс ему нравился. Может ещё что-то. Они спустились вниз, прокрались вдоль забора к калитке. Макс достал ключи и бесшумно ее отворил. За забором была темная улица. И свобода. — Мне нельзя сбегать, — сказал Давид, мешкая. Идти некуда. Его очень быстро найдут. Мама расстроится. Больше всего было жалко маму. — А мы вернёмся, никто ничего и не заметит, — пообещал Макс и протянул его за собой и Давид дал себя увести. Они перебежали улицу, зашли во дворы. Там Макс открыл дверь в подвал. — Идёшь? Ночь. Далеко от безопасной больницы. Парень, странноватый, которого едва знаешь, ведёт тебя в подвал. "А к черту", - Подумал Давид, - "Беру". Они спустились по темной лестнице, Макс светил телефоном. Ничего толком кроме лестницы видно не было. — Стой тут. — сказал Макс и вместе с единственным источником света метнулся куда-то в сторону. На мгновение Давид остался в темноте и на него снова накатил сюрреализм происходящего, но потом вспыхнула лампочка под потолком и Давид перестал думать. Кроме хлама по стенам, инструментов и рабочей одежды, в подвале стояло фортепиано. Старое, как советский союз, все в дурацких наклейках, но оно показалось Давиду самой прекрасной штукой на земле. — Оно было здорово расстроено, хорошо что ты не слышал, у тебя бы наверное сердце разорвалось, — сказал Макс. — Но я попросил кое-кого и оказалось что оно небезнадежно. Попробуешь? — Это...мне? — Давид не мог отвести глаз от инструмента. — Ага. Тебе. Я скоро вернусь. Затоптали по лестнице шаги и когда Давид обернулся, Макс уже ушел. Исчезать он умел прекрасно. "И делать подарки". Давид подошёл к инструменту, погладил крышку, поднял ее. Пожелтевшие клавиши потрескались, но нажимались легко, без труда. И звучало фортепиано прекрасно. Давид сел, положил руки на клавиши, не играя, просто глядя на них, на фоне черно-белого инструмента. Почувствовал что плачет, сердито вытер слезы, поднял ту руку, где пальцы были в сносном состоянии и медленно, как ученик, сыграл гамму. Через два часа рука болела нещадно, но голова была пустой, а сердце, впервые за долгое время, спокойным. Давид даже не вздрогнул, когда вернулся Макс, сунул ему в руку пакет со льдом и отвёл обратно в больницу. Давид был в такой прострации, что снова не успел сказать спасибо. Новый гипс он не стал ломать. И прописанную физиотерапию для пальцев стал делать сколько положено. Врач его похвалил. Медсестры стали улыбаться. Через три дня Макс снова сидел на скамейке.