***
Игорь разглядывал диск полной Луны, сидя на окраине поселения. События минувших дней сильно утомили его, заставляя подумывать о том, чтобы найти себе работу поспокойнее. — Даже не верится, что всё позади. Сергей подошёл к нему едва слышно, Игорь усмехнулся, выдыхая с облаком морозного пара: — Старею. Я не слышал тебя, отец. Сергей потрепал сына по волосам, усаживаясь рядом с ним: — Для оборотня твоего возраста ты очень даже неплох. Я бы сказал, ты очень хорош. Игорь рассмеялся, падая на спину, вглядываясь в мерцающее звёздное полотно: — Всегда приятно слышать твою похвалу. Но ты ведь не хвалить меня пришёл. Не можешь решиться на разговор с ней? Некромант вздохнул, держа навесу свой посох. Друза была истощена, и либо ему предстояло развоплощение, либо долгие скитания по миру в поисках новых душ. Ни то, ни другое не вязалось с тем, что он хотел сказать той, кого полюбил впервые за долгие века. — Её ждёт царствование, новая жизнь, новые люди вокруг. Колдуны, достойные её больше, чем потерявший себя когда-то дряхлый некромант. Кроме того, у меня есть ты, сын. И, я должен был говорить тебе это чуть чаще, чем раз в несколько веков. Я люблю тебя, и я горжусь тем, что ты мой сын. Игорь сел, внимательно глядя на отца: — Звучит так, будто ты решил развоплотиться прямо сейчас. Не лучшая затея, если это так. Немного помолчав, Игорь вздохнул: — Я не знаю, что будет дальше, отец. Быть может, я снова уйду странствовать. Или, быть может, займу место, которое мне недавно предложил Эрмий в академии. Но я не хочу лишиться той части моей жизни, которая была в ней всегда. Где бы я не был и чем бы не занимался, я всегда знал, что у меня есть дом, в который я могу вернуться. И я знал, что в этом доме меня будешь ждать ты. Я смотрел сегодня на близнецов, видел в их глазах тот единственный страх, который никогда и никому не показывал. Я видел страх потерять самое дорогое в их жизни, их мать, их главную опору. Если бы я мог чего-то пожелать, так это не терять свою собственную опору. Сергей почувствовал, как обожгло глаза, как по щекам побежала солёная влага. Столько веков он искал свой дом, искал мудрость и силу. И нашёл всё это лишь сейчас, в единственном своём сыне, будто прозревший слепец, увидевший впервые солнечный свет. Игорь же молча сжимал его плечо, про себя радуясь, что они смогли наконец поговорить по душам. Что ж, раз в тысячелетие и такие чудеса случаются.***
Марио издалека наблюдал за двумя силуэтами у окраины поселения. Он только что надолго простился с любимой матерью, и душу его съедала печаль и усталость. Наконец, никто не нападал из темноты, никакие твари не желали его сожрать или покромсать на мелкие кусочки. Лишь один наблюдатель никак не решался подойти к нему поближе. Вздохнув, Марио побрёл по тёмной аллее к жилому корпусу, тихо позвав: — Я чувствую тебя, Денис. Белый рыцарь будто материализовался из теней перед ним, смущённо пряча взгляд: — Прости, я не хотел навязываться. Но я так и не поблагодарил тебя. Ты столько раз спасал мою жизнь за эти дни. Лёгкий ветерок растрепал кудри Марио, подталкивая Дениса убрать с глаз элементаля выбившуюся прядь. Пользуясь темнотой и собственным бессилием сопротивляться желаниям, Марио осторожно перехватил руку Дениса, целуя его холодные пальцы: — Я не буду говорить, что это была моя работа. Я и без этого желал тебя защитить. Даже привыкшие к темноте глаза не выхватывали все очертания лиц и силуэтов, замерших друг напротив друга. Только дыхание, тихое, мерное, оседающее туманом на тонкой коже, давало понять, что это не статуи застыли посреди аллеи. Денис привстал на мыски, прихватывая нижнюю губу Марио в поцелуе, чувствуя, как прохладные пальцы забираются под ворот его пальто, пробегаясь по тонким волоскам на шее. Губы Марио разомкнулись в ответном поцелуе, заставляя Дениса сделать ещё один шаг навстречу, попадая в тёплые объятия элементаля. Внутри него всё пело, он страстно желал, чтобы и Марио чувствовал то же, что и он. Эти невероятные чувства, вспыхнувшие в один миг, разгоревшиеся ровным пламенем, лижущим его сердце и душу. Марио мягко разорвал поцелуй, всё так же удерживая Дениса в объятиях. Фейри цеплялся за его плечи, шепча надрывно: — Давай сбежим вдвоём, подальше от всего этого. Давай укроемся там, где тепло, где нет горя и смерти, где нет чудовищ и подковёрных игр. Прошу, бежим со мной. Я не вернусь в Испанию. Марио зарылся ладонями в колючие волосы Дениса, покрывая короткими поцелуями его лицо, ловя губами сбившееся дыхание. — Я дал клятву, Дени. И от этой клятвы меня может освободить лишь смерть, моя или моей подопечной. Я бы хотел сбежать с тобой, но не могу. Я полюбил тебя, Дени, быть может, не так сильно и не сразу, но я понял, что ты мне совсем не безразличен. Я понимаю твоё нежелание возвращаться в Испанию, твоё желание исчезнуть. Но сейчас не время для этого. Грядут большие перемены, грядёт что-то очень страшное, вслед за одной войной придёт другая. Но не думай сейчас об этом. Мы встретимся много раньше, чем это произойдёт. Я обещаю тебе это. Денис прикрыл глаза, так и замирая в объятиях Марио. Он отдал бы многое за то, чтобы застыть вот так навечно, но очень много лет спустя.***
Ваня сидел на краю постели, устало разглядывая пламя свечи. Он не хотел покидать брата сегодня, но увидев, как они с Кириллом смотрят друг на друга, решил, что свой покой Ильзат найдёт сегодня в других объятиях. Виктор тихо зашёл в спальню, глядя на опущенные плечи любимого перевёртыша. Вокруг наконец не летали заклинания, не полыхал огонь и не умирали их товарищи. Завтра они снова окунутся в этот жестокий мир, но сейчас они наконец были вдвоём, и всему остальному миру до них не было дела. Внезапно, Иван обернулся, протянув к нему руку. Этот взрослый, слишком серьёзный, слишком понимающий взгляд обжог горло Виктора горечью. Такой юный по меркам перевёртышей, и такой взрослый взгляд говорили старому вояке слишком многое. Он шагнул в сторону Истинного, обхватывая его ладонь своей рукой, мягко целуя ещё влажную после ванной макушку. Хотелось сказать многое, утешить, взбодрить, сказать, как сильно он любит его и как страшно было осознавать, что жизнь его любимого человека слишком часто была сегодня на волоске от гибели. Но Ваня, будто чувствуя это, крепко обхватил руками талию своего мужчины, тихо выдохнув ему в живот: — Прошу, помолчи. Просто будь со мной рядом сейчас. Виктор молча выдохнул, проведя большими пальцами по шее Ивана. И то правда, ни к чему слова, когда можно просто молча обнять, и через эти объятия выразить всё, что на душе. Мужчина осторожно уложил парня на постель, забираясь следом, руками и ногами сплетаясь с ним под умиротворяющий треск поленьев в камине. Он всё это скажет ему потом, быть может, за завтраком, подливая кофе; или в святую ночь Бельтайна, украшая буйную голову венком из первоцветов, а после любя на молодой, едва ещё пробившейся душистой зелени травы; а может быть так же, стоя на краю жизни и смерти, сражаясь бок о бок. Однажды он скажет ему, как сильно он его любит. А может быть и не однажды. Ваня тихо сопел ему в шею, оживая, прогоняя видения минувшей битвы из головы. Они живы. Они вместе. Остальное он способен пережить.***
Давид и Алан лежали посреди тренировочного зала, раскинув руки и ноги, переплетя пальцы рук друг с другом. Хотелось молчать и вопить одновременно. В высокие витражные окна пробивался свет полного ночного светила. Давид неотрывно смотрел на Алана, едва слышно бормоча: — Ты не перекидываешься… Алан моргнул, чуть сильнее сжав пальцы возлюбленного: — Настасья всегда готовить зелье заранее и раздаёт его нам. Хотя Кирилл у нас альфа, он своего волка контролирует даже в полнолуние. Ему пить эту пакость не нужно. Они говорили о совершенно не тех вещах, о которых стоило поговорить, но Давид вдруг подумал, что неважно о чём — лишь бы не молчать. — Так вот почему он эту серьгу носит? Символ вожака? Алан покачал головой, вглядываясь в усталые глаза Давида: — Не совсем. В стае действительно есть такой обычай, но он носит эту серьгу с самого детства. Он потомственный оборотень, его родители были членами стаи. Но нарвались на охотников за головами, и Кирилл остался практически сиротой. Солоха, его тётка, взяла мальца на воспитание, оградив от жестокого в то время воспитания в стае. А когда Кирилл подрос, он узнал, что тот, предыдущий вожак, подставил его родителей под удар охотников. И вызвал его на поединок. Фенрир не учёл, что Кирилл урождённый. Наба и разметал его потроха по всей поляне, а сердце сожрал. С тех пор в стае очень многое изменилось. Но это я не о том. Кириллова мать из цыган была, как и его тётка. Он серёжку потому носит, что единственный ребёнок в роду, таких на смерть не посылают. Только вот сам Кирилл её уже скорее по привычке носит, как оберег, а не как символ последнего в роду. Эта бестолочь всегда вперёд батьки в пекло лезет. Давид вдруг почувствовал укол ревности: Алан с такой привязанностью говорил о Кирилле, так много знал о нём, было видно, что мужчине дорог его собрат. Алан, заметив тень в глазах Истинного, навис над ним, покачав головой: — А вот это ты брось. Кирилл мне старинный друг, брат названный, не более. У него Ильзат есть, он кроме своего лиса никого не видит. А у меня есть ты. И мне другого не надо. Давид замер, разглядывая так близко лицо мужчины. В его голове вертелась идея, но он так боялся навредить своему избраннику, что не решался даже прикоснуться к нему. Вздохнув, Алан ближе склонился над ним, в самые губы выдыхая: — Ты слишком много думаешь, мой мальчик. Страсть не захватила их головой, как это было на Лысой горе. Магия не рвалась из узды, кровь не бушевала. Они целовались медленно, бездумно, отдавая себя друг другу. Спокойное синее пламя охватило переплетённые тела, совершенно не обжигая их, позволяя Давиду наконец отбросить все страхи и тревоги. Он научится совсем не обжигать Алана своим огнём, он даст ему защиту от самого себя. Они вместе этому научатся. Разорвав поцелуй, Давид поморщился от начавшей ныть спины: — Знаешь, я с радостью послушаю про традиции твоего клана, но уже на другой, желательно мягкой поверхности. Алан громко рассмеялся, перекатываясь с Давида обратно на твёрдый пол, прижимая его к себе: — Как пожелаешь, мой мальчик.***
Кирилл обнаружил Ильзата в разрушенной библиотеке. Перевёртыш сидел на ступенях, бездумно глядя в одну точку, крутя в руках свой амулет из лисьего зуба. Оборотень осторожно обошёл парня так, чтобы тот его видел, и сел напротив, обхватив ладонями его руки: — Затик, не вини себя. Ты спасал жизнь товарища, ты всё сделал правильно. Ильзат не чувствовал ни холода, ни ноющей боли в теле. Перед его глазами до сих пор стоял светлый затылок фейри, а в нос бил горько-солёный запах крови. Он поднял тусклый взгляд на Кирилла, глухо просипев: — Я ведь спасал Настю от смерти. Может быть даже не только её. Тогда почему мне так плохо, Кирилл? Почему я не могу забыть их, застывших мраморными изваяниями, тянущимися друг к другу?! Я думал, я поступаю правильно… Кирилл поднял на руки не сопротивляющегося Ильзата, перенося их трансгрессией в комнату оборотня. Усадив парня на высокую постель, он вновь прижал его к себе, стараясь успокоить: — Так иногда бывает в нашей работе, Затик. Проклятие спадает в момент смерти или за мгновение до этого, когда заклинание или клинок уже не отвести с намеченной линии. Ты подарил тем двоим много больше, чем освобождение. Их развоплотили бы вдали друг от друга, а так они ушли вместе, держа друг друга в объятиях. Поверь мне, это дорогого стоит. Ильзат цеплялся за шею Кирилла, вслушиваясь в его голос, в его слова, осознавая до конца прямо сейчас, что все их чувства друг к другу — не шутки и не мимолётная блажь. Он помнил страх за жизнь Кирилла, тщательно игнорируемый во время боя. Он боялся за всех товарищей, но страх за жизнь Кирилла вводил его в леденящий ступор. И тогда, после убийства фейри, и сейчас, цепляясь за мужчину как в последний раз, Ильзат чувствовал наконец живой ток крови под тонкой преградой кожи, биение сердца, горячее дыхание, оседающее на его щеках. Ильзат поднял взгляд на Кирилла, совершенно внятно и чётко произнеся: — Я люблю тебя. Кирилл смотрел в ответ с безграничной, щемящей душу нежностью, гладя смуглые щёки, вытирая остатки солёной влаги с них: — Я тоже люблю тебя, Затик. Больше жизни люблю. Ильзат совершенно неумело прижался губами к губам Кирилла, притираясь ближе, несмело запуская ладони под выдернутую из штанов рубашку, стягивая её прочь, обнажая сильное, натренированное тело, покрытое шрамами, как свежими, так и давно уже переставшими болеть. Один из них, крупный белый рубец у самого сердца, привлёк внимание парня, заставляя его подушечками пальцев провести вдоль рваной когда-то линии. Кирилл зажмурился, сдерживая дрожь от первого, осознанного, такого бережного, прикосновения Ильзата к своему телу. Чуть выцветшая татуировка волчьей лапы тоже была рассечена в нескольких местах мелкими шрамами. Ильзат знал, что она значит. — Так ты урождённый. Но как ты мог мне, желторотику, проиграть в наш первый поединок, если победил самого Фенрира? Кирилл освободил Ильзата от рубашки, вздохнув: — Я тогда будто обухом по голове был стукнутый. Ты же с первого взгляда, первого слова мой. Я не то, что ударить, коснуться тебя боялся, думал, голову снесёт напрочь. На теле перевёртыша было значительно меньше шрамов, чистое, невинное ещё тело не знало злых красочных игл. Кирилл склонился над плечом Ильзата, невесомо совсем целуя прокравшуюся на нежную бронзу кожи родинку, шепнув: — И я всё ещё боюсь тебе навредить, Затик. Боюсь причинить тебе боль. Боюсь потерять контроль настолько, что не смогу удержать в узде зверя. Ильзат обхватил голову Кирилла руками, ногами цепляясь за его торс, шепча сбивчиво: — Я тебе не красна девица, кровь с молоком, кисель вместо мозгов. Не сахарный и не хрустальный, не сломаюсь и не растаю. Помнишь наш уговор? Отдай то, что моё, и я расскажу тебе всё, что ты захочешь узнать. Если бы не твои пляски вокруг да около, мы давно бы уже засыпали и просыпались вместе каждый божий день. Ты ведь тоже мой с первой встречи, Кир. Поцелуи беспорядочной россыпью оседали там, куда возможно было дотянуться. Кожа сминалась под пальцами, грозясь на утро расцвести болезненной синевой. Где-то под острыми ноготками расцветали алые полосы, сводя с ума и возбуждая ещё сильнее. Ильзат вновь подцепил зубами серёжку в ухе Кирилла, чуть потянув её, услышав шипение и тихий смех. Парень оказался прижатым к постели всем весом оборотня, телом к телу, без лишних преград и вождений ритуальных хороводов вокруг да около. Кирилл любовался им в тусклом пламени единственной свечи, горевшей на столе, смущая ещё больше и без того не знающего, куда себя деть Ильзата. — Ты либо уже доставай краски и пиши картину, либо целуй, а не пялься. Мужчин усмехнулся, носом ведя за ухом, тихо посмеиваясь: — Да я вот думаю, с какой части начинать есть глупого маленького лисёнка. Перевёртыш крепко сжал ноги за спиной оборотня, зашипев: — Сейчас лисёнок нос одному старому волку откусит, если тот будет издеваться. Поцелуй, глубокий, острый, пьянящий, прервал их перепалку, вызывая нестерпимое желание зайти дальше, почувствовать больше, дойти до финала действия. Кирилл вынул из-под матраса припасённую баночку с вазелиновой мазью, сорвав с неё крышку и зачерпнув немного пальцами. Ильзат тихо скулил, оказавшись в плену рук и губ Кирилла, обласканный, зацелованный до состояния невменяемости. Им бы отступиться хоть на денёк, в себя прийти, вспомнить, как дышать. Но видно кислород весь здесь сосредоточился, друг в друге, потому что не надышаться друг другом, не оторваться от ласк и поцелуев. Ильзат на тонкой простыни елозит спиной, руку свою кусает, чтобы в голос не вопить от топящих будто в трясине ощущений. Он бьётся, словно выброшенная на берег рыба, на пальцы Кирилла насаживаясь, за волосы к паху прижимает, тут же отпускает, замирает на мгновение, боясь своих действий и ощущений. Кирилл его к себе прижимает, входит в тугое кольцо мышц медленно, задыхаясь от того, насколько остро и пряно это всё с его Истинным. Они будто в резонансе, ловят ощущения друг друга, будто вплавляясь, соединяясь в единое целое нечто. Каждое движение, каждый взгляд, каждый вдох друг друга ловят, запоминая, составляя карты сокровищ, выставляя на них метки, бездумно пока что, но так необходимо. Пот катится по спине Кирилла, каплями перекатываясь с его тела на смуглую кожу избранника. Ильзат стонет уже едва слышно в приоткрытый рот любовника, по влажным плечам ногтями водит, зацепиться никак не может, поймать это ускользающее ощущение эйфории. И вдруг чувствует клыки Кирилла на своей шее, короткую острую боль от прокола, и сам клыки тянет к чужой шее, капли солёной крови языком шершавым слизывает, помогает ранкам затянуться побыстрее. И вдруг замирает натянутой струной, вцепившись в тело любимого, хныча долго, протяжно, голову запрокинув, доверчиво горло подставив. Он имя своё слышит, глухой рык, бережно сомкнутые на горле зубы чувствует. И его вышибает из тела куда-то далеко, размазывает по этой постели и этому существу над ним, впечатывает со всего размаху в чужую душу, смешивая, размывая краски. Он забывает, как это — дышать, и Кирилл вливает ему в лёгкие глоток кислорода с поцелуем, возвращая сознание на место. Они лежат, не в силах сказать что-то или пошевелиться. На языке всё ещё привкус чужой крови, шея горит от чужой метки, но внутри утробно урчат звери, выпуская когти в блаженстве. Свеча на столе гаснет, стоит им только закрыть глаза, проваливаясь в блаженный сон.