История в записках

Вечер мистических историй — одно из типовых мероприятий летнего лагеря — вызывает приятный трепет в душе юных подростков, предвкушающих романтично-пугающие ночные посиделки у костра. Однако для детей из Дерри, одного из самых опасных и флегматичных городов штата Мэн, данное событие знаменует нечто по-настоящему пугающее до леденящего кровь ужаса: словно в этот день всё сокрытое зло, витающее, кажется, даже в воздухе, обретает полную свободу действий. И расплата настигнет тебя даже если ты находишься где-то в пригороде, в старом затрёпанном лагере, окруженном непробиваемой лесной чащей… Впрочем, не только обстановка лагеря вызывает приторное чувство опасности у пребывающих в нём детей. Роберт Грей, главный вожатый, молодой и обаятельный мужчина, умел мастерски вести переговоры с родителями, убедив даже Соню Каспбрак, что здесь её ребёнок будет в безопасности; однако убедить — не значит следовать, и у самого Роберта на детей совсем другие планы, далеко расходящиеся с педагогическими идеалами. Грей выглядел пугающе, жутко улыбался и рассказывал малоприятные подробности о том, как пауки сжирают заживо тараканов; помощников он тоже нанял соответствующих — банду Бауэрса в полном составе. Стоит ли говорить, что только особенно вопиющие моменты, способные поставить под угрозу репутацию лагеря, вызывали вопросы у главного вожатого? Генри быстро прижился на новой должности и активно пользовался собственным положением; главными его жертвами избраны Майк и Стэн, по цвету кожи и национальности соответственно, но и остальных неудачников он не оставлял без внимания, так что не раз сталкивался в открытом противостоянии с Биллом, Беном и Ричи. Вспыльчивый и агрессивный, Бауэрс не раз инициировал побои и нападки, но всё же он не был страхом Эдди Каспбрака. Возможно, потому что астматик никогда не был излюбленной мишенью Генри, но главной причиной Эдди считал существование такой личности, как Патрик Хокстеттер, на фоне которого меркнет и угасает даже слепая и бессознательная ярость лидера банды. Каспбрак боялся Хокстеттера скорее неосознанно, бессознательно, словно жертва, инстинкты которой чуют угрозу в присутствии хищника рядом, и кричат: «Он опасен, он может ударить по больным местам, остерегайся его!». Вот только Патрик и был хищником, самым настоящим, что и отличало его от Генри; Бауэрс бил сильно и болезненно, но неосознанно, словно истинная его цель — выплеснуть агрессию в физическом варварском жесте. Патрик же действовал изощрённо, с искусством садиста подбирая такую пытку, чтобы продлить боль своей жертвы и растянуть собственное удовольствие… и это пугало Эдди больше, чем всё остальное, поскольку страх перед болью ещё с пелёнок внушала ему собственная мать. Однако ситуация изменилась, когда астматика настигла месть за битву камнями в лице Генри Бауэрса: тогда парень осознал, что его страх перед болью в большей степени надуман, и она не так страшна, как красочно описывала Соня. В какой-то степени боль даже ассоциировалась с чувством эйфории — истинной радости, победы над главным психологическим барьером; однако отношение это, нездоровый перекос теперь уже в другую сторону, напоминало мазохизм — Эдди мог по собственной воле влезать в драки, чтобы доказать в первую очередь самому себе несостоятельность собственного страха, так мешающего ему жить, но вместо этого открывал всё новые и новые его глубины. Пытки, казни, издевательства — есть много такого, чего Каспбрак продолжал бояться, потому что не мог (и не хотел!) испытывать на себе. Но, казалось бы, вероятность наткнуться на аналог средневековой пытки крысами в современных условиях значительно ниже, так что можно позабыть об этом страхе, спрятать его в дальнюю коробку подсознания и никогда не вспоминать, однако существование поблизости Патрика, истинного садиста и хищника, не позволяло отпустить опасения. Словом, Хокстеттер напоминал Эдди живую материализацию всех самых сокровенных кошмаров. Другие неудачники, казалось, не понимали страха Каспбрака перед Патриком — для них он был не более опасный, чем другие представители банды Бауэрса; напротив, Хокстеттер никогда не действовал в открытую, все побои инициировались в основном Генри, а значит его и следовало опасаться в первую очередь. Но даже в этом проявлении осторожности Эдди чувствовал угрозу; несмотря на садистские замашки, Патрик удивительным образом мимикрировал с миром, не вызывал должных опасений у окружающих просто потому, что знал, как себя следует вести. Даже с Греем вёл себя сдержанно-покладисто, должно быть, по привычке, потому что скрывать своей истиной натуры перед главным вожатым не имело смысла — Роберт и так всё понимал. И понимал он порой гораздо больше, чем хотелось бы — страх Эдди также не остался без пристального внимания Грея. Возможно, именно поэтому и состоялась их первая приватная встреча с Хокстеттером. В тот день намечался большой поход в горы, на целый день, и Каспбрак, как назло, потерял где-то свой драгоценный ингалятор, что, по иронии судьбы, и спровоцировало приступ с последующим обмороком. В себя его, конечно, привели каким-то образом, но в поход с собой, естественно, не взяли. «Оставлять ребёнка одного, ещё и больного, на целый день, недопустимо» — рассудил тогда Роберт и с улыбкой-оскалом добавил: «Ради твоей же безопасности с тобой останется Хокстеттер». «Безопасность» в итоге обернулась вывернутой рукой, многочисленными синяками по всему телу, новым приступом астмы, полубессознательным состоянием и серьёзной психологической травмой. «Неудачное падение с лестницы» — заключил Грей по возвращению и в шакальной манере уточнил: «Вместе с помощником вожатого». И, что удивительно, после оценки ситуации Робертом на теле Хокстеттера действительно появилось несколько свежих синяков, не имеющих ничего общего с падением с лестницы — как уже говорилось, особо вопиющие случаи не пускались Греем на самотёк. После этой встречи подсознательный страх Каспбрака превратился в осознанный — теперь он понимал, что Хокстеттер пугал его больной фантазией и полнейшей непредсказуемостью, к которым по определению невозможно подготовиться. Страх закрепился, укоренился, но вместе с тем вдруг ослабел: столкнувшись с Патриком, астматик осознал, что тот в первую очередь человек, и лишь потом носитель его кошмара; а у человека (даже такого, как Хокстеттер) есть свои слабости, и бороться с ним гораздо проще, чем с абстрактной вероятностью испытания пытки крысами. Более того, Эдди вдруг стал понимать ход мыслей Патрика — хаотичный, импульсивный, но вместе с тем предельно простой, ведомый лишь жаждой крови. Хокстеттер же буквально преследовал Каспбрака после этого инцидента: контролировал на утренней зарядке, выслеживал и шатался следом, подслушивал разговоры, зажимал по углам, выворачивая руки — не мог он оставить астматика — уж слишком далеко он зашёл в своей жажде крови тогда, слишком хорошо ему было… Патрик нашёл себе игрушку, которая «правильно» реагирует — боится, кричит и даже плачет, но притом не ломается, и, почему-то, терпит, сносит всё по какой-то ему неведанной причине. Один раз он даже стащил астматика, спящего, ночью в лес (и прямо под носом у Грея, ха!), где как следует припугнул ножиком, что осмотрительно приобрёл перед поездкой в лагерь. Но вместе с тем и в нём зарождался какой-то мутный страх перед этим подростком, странный, сомнительный, ведь Эдди с тех пор… … пытался искренне понять Патрика. Каспбрак сам не мог внятно объяснить, зачем ему вдруг потребовалось вникать в мировоззрение пиромана, разбираться в этих жутких садистских потребностях, установить, что же является их причиной и почему. Помочь ему спастись от преследователя это не помогало, зато местами отвлекало самого Хокстеттера, и вот он уже объясняет Эдди, что тот — пустышка, такая же иллюзия, как и этот пустой мир, как красивое, но мнимое, звёздное небо над ними, и острое лезвие ножа тем временем отступает от его шеи… Грей, хоть и скрипя зубами признавал, что ситуация выходит из-под его контроля, но всё же умело пользовался происходящим. Каспбрак не раз замечал его хищную улыбку, когда вожатый, как бы невзначай, брал его за плечо, заглядывал в глаза и с едва скрываемым удовольствием спрашивал, всё ли хорошо, не боится ли он чего? Эдди отвечал, что всё в порядке, и Роберт злился — ведь он так жаждал детского страха, но всё же сдавался и отпускал, правда, совсем ненадолго… «И замечательно, что ты в порядке. Может, сходишь тогда в лес, спрячешь эти записки к вечеру мистических историй? А Хокстеттер сходит с тобой» — и тут же Грей с привычной улыбкой-оскалом добавил: «Ради твоей же безопасности».

***

Астматик прикрыл глаза и глубоко вдохнул чистый лесной воздух; несмотря на летний сезон, уже смеркалось, и свет едва проникал в чащу сквозь густые кроны деревьев. Стоило поспешить — в темноте возрастал риск наступить на какую-нибудь гадюку, не говоря уже, впрочем, о главной угрозе, что сейчас неосмотрительно-опасно таилась за его спиной. — Ещё раз, Каспбрак, — Хокстеттер перебирал в руках пять клочков бумаги (три из восьми записок Эдди спрятал по пути в лес), изрисованных непонятными малоразборчивыми каракулями, больше напоминающими неаккуратную детскую мазню. — Что это за шедевры и что с ними нужно сделать? Только коротко давай, а не занудствуй, как обычно. Каспбрак вспомнил, как накануне, вечером, подробно рассказывал Биллу, Ричи и Джорджи о Слендермене, его происхождении, способностях и жертвах; ссылаясь на фильмы и игры, Эдди объяснил тайный смысл ритуала с записками — своего рода посвящение, возможность продолжить дальнейший путь и узнать истину —, а также коротко обрисовал основные локации и сюжеты посланий жертв, чтобы друзья могли изобразить их на бумаге. Повторять подобную лекцию персонально для Патрика ему совсем не хотелось. — Записки сумасшедших, — коротко пояснил Эдди и хотел было замолчать, но скорее почувствовал, чем увидел, недоумевающий взгляд Хокстеттера. — Жертвы Слендермена рисовали их в безумии… в трансе. И в том же состоянии разбрасывали по лесу. Устроит тебя такой ответ? Патрик лишь закатил глаза, тем самым вполне однозначно демонстрируя своё отношение к происходящему. Его больше волновало другое. — И тебя совсем не пугают все эти бяки-буки, а, Каспбрак? Ты же простого чиха боишься, — он издевательски-лукаво улыбнулся: ему нравилось играть, нравилось провоцировать, пугать, особенного кого-то столь чувствительного, как Эдди, — и Патрик уже предвкушал его реакцию. — Потому что заболевания реальны, — лаконично ответил Эдди, не желая углубляться в тему своих страхов в присутствии главного их воплощения. — В то время как монстры ненастоящие. Так и чего же мне их бояться? — Астма твоя тоже ненастоящая, но вот Грею вполне реально приходилось тебя откачивать, — равнодушно парировал пироман, пожимая плечами. — Да и мозги, видимо, тоже, если подобная хренотень способна довести тебя до такого состояния. Очевидную провокацию Каспбрак оставил без ответа, но задумался: может, поэтому Хокстеттер ничего и никого не боится? Ведь если жить с осознанием того, что мир — иллюзия, есть ли смысл испытывать страх перед ним? Действительно, всё происходящее воспринимается как весёлая игра, не более того. — Ты бы лучше задумался, — после небольшой паузы спокойно проговорил парень, сжимая ингалятор, что покоился в кармане шорт. — Ведь даже пустышки могут убить. И вызывать зависимость…привыкание. — О, вот тут не беспокойся, одна пустышка уже вызывает у меня зависимость, сильную причём… — с кокетливой издёвкой проговорил Патрик, неприятно усмехаясь и вновь демонстрируя привычную маньячную улыбку; он вдруг резко сокращает дистанцию, внезапно склоняясь прямо над ухом Эдди, рука его тем временем перемещается к шее астматика, едва касаясь, словно издеваясь и дразня. — Так и хочется погладить слегка, а потом сжать и наблюдать за тем, как ты задыхаешься, котёнок, и жизнь покидает твоё тело… тебе ведь тоже понравилось тогда, а? На последних словах голос Хокстеттера, и без того тихий, переходит в едва уловимый шепот; Эдди и не услышал бы его, если бы Патрик не прижался своей щекой к его скуле — почти любовно, но от этого становилось лишь более мерзко. Парень поёжился. — Руки убери и не называй меня так! Хватит! — Каспбрак почти взвизгнул, прежде чем ударить Хокстеттера по руке и отскочить на добрых пару метров, напрочь позабыв об угрозе нарваться на гадюку. Патрик снова усмехнулся. — Как «так», котёнок, если ты и есть котёнок? Знаешь, как быстро они дохнут без… — Ты правда хочешь, чтобы мы называли друг друга тем, кем считаем? — перебил его Каспбрак, не желая слушать подробности об убийствах животных: в глубине души он не сомневался и даже знал, что Патрик основывается на личном опыте, когда описывает подобное. — Хочешь услышать это от меня? — Что услышать, а? — Хокстеттер в два шага настигает Эдди и прижимает его к дереву, опасно сжимая когда-то вывернутую им же руку; голос его по-прежнему звучал с издёвкой, однако игривость пропала, ей на смену пришла вполне осязаемая агрессия, от которой астматик невольно поёжился; улыбка также сползла с лица Патрика. — Что я мразь? Сволочь? Или кто похуже, а? Так скажи! — Я-я н-не… — голос Каспбрака дрогнул, и он снова почувствовал страх, свой давний страх, леденящий душу и сковывающий движения. Он зажмурился, глубоко вдыхая и выдыхая, жалея, что не может сейчас достать из карман шорт свой ингалятор — тогда Хокстеттер точно отберёт прибор и оставит парня здесь задыхаться… Как в прошлый раз. Эдди с силой вырывает из рук пиромана записки и выскальзывает из его хватки, тут же восстанавливая привычную дистанцию между ними. — Знаешь что, иди к чёрту! Я сам их спрячу и Грею расскажу, что ты мне помогал, не беспокойся! — с этими словами парень уверенно зашагал дальше, в лес, боясь остановиться хоть на секунду. А Патрик тем временем смеялся; правда, что его насмешило больше — столь бурная реакция Эдди или его наивная вера в то, что ему, Патрику, есть хоть какое-то дело до Грея и его дешёвых угроз. И дело не в том, что он очередная пустышка — Роберт действительно терял ситуацию из-под контроля, иначе и быть не могло! Ведь это его мир, целиком и полностью, и неважно, что приходится соблюдать правила игры и прикидываться покорным — так даже веселее! И всё же возникали порой неприятные сомнения, вонзающиеся в сознание, словно ржавые гвозди, и причиной их было именно это мелкое недоразумение, что сейчас шастает по лесу с детскими рисунками. Каспбрак интриговал его, привлекал — как жертва хищника, это очевидно, но всё же слишком сильно он привязывался к пустышке, что даже порой возникали некоторые сомнения — а действительно ли мир иллюзорен? Ещё и сам Эдди с этими дурацкими вопросами, расспрашивает его, пытается понять и отчего-то хмурится… и это злит уже самого Патрика: разве вы никогда не замечали, как порой нелепо звучат собственные убеждения, стоит лишь произнести их вслух? Но Каспбрак всё спрашивал и спрашивал, временами комментировал, иногда сам задавал такие вопросы, что вызывали у Хокстеттера сомнения — а что если его видение мира в корне неверно, что тогда? Это ведь просто сведёт его с ума! И потому он боялся его, единственного за всю жизнь человека, решившегося вдруг поинтересоваться мировоззрением Патрика, из-за чего последний невольно его переосмысливал, переоценивал и даже допускал мысль о том, что оно ошибочно. Эдди представлял угрозу, а с опасностью пироман предпочитал разбираться двумя путями: устранить или завоевать доверие. Единой стратегии о том, что делать с Каспбраком, он не имел, но избавляться от астматика пока не хотелось — где ещё удастся найти такую хорошую игрушку? — Эй, куда пошёл? Стоять! — Хокстеттер, наконец, вышел из оцепенения и поспешил за своей жертвой — благо, Каспбрак не планировал убегать от него по-настоящему, так что догнать его не составило труда. — Знаешь, мне плевать, что скажет твой дурацкий Роберт, но разве я, хороший вожатый, могу допустить, чтобы ребёнок шлялся по лесу в гордом одиночестве? Ветки повалившихся деревьев цепляли ноги, царапали лодыжки, но Патрик не чувствовал боли — лишь раздражение. Порой у него действительно срывало крышу, так что хотелось позабыть о собственных предостережениях: вдавить пацана в дерево, ударить головой о ствол, заломить руку за спину и медленно, издевательски, выламывать, наслаждаясь каждым звуком, каждым всхлипом… Как же хорошо было в ту встречу... Однако Эдди покорно стоял на месте, устраняя тем самым любые поводы для проявления агрессии, и Хокстеттер даже удивился — не думал он, что игра в «хорошего вожатого» сработает, оба понимали, что это лишь притворсто-шутка, весёлая, опять же, но ничего более… Но стоило Патрику подойти ближе, и он заметил, что причина спокойного поведения Каспбрака заключается, конечно же, не в нём. Перед ними на небольшой поляне стояло дерево, вернее то, что когда-то давно деревом было, а сейчас представляло собой чёрный, покрытый сажей, ствол. — Дупло, — завороженно проговорил астматик, слегка задрав голову. — Это идеальное место для последней записки. — Да что ты несёшь вообще? Но Эдди не издевался и не обманывал — он действительно считал, что последней, восьмой, записке, должно быть уготовано особенное место, и пострадавшее от огня мёртвое дерево, выделяющееся вдали приметным чёрным цветом, словно это сам Слендермен затаился в лесу, подходило на эту роль более всего. Дупло практически сливалось с обрамлявшей его чёрной корой, скрывалось от глаз случайного путешественника, но искатель записок — путешественник далеко не случайный, поэтому естественная головоломка придавала этому месту дополнительную притягательность. Был, впрочем, у этого дерева недостаток и весьма существенный: Каспбрак не мог дотянуться до дупла — как ни старайся. Билл, Ричи, Стэн, да кто угодно, но не он. Кто угодно и особенно... — Вот, — Эдди, всё такой же заворожённый, протянул Хокстеттеру восьмую записку, на которой изображена вышка, но отчего-то вся зачёрканная: потерянная надежда. — Спрячь её в дупло и проследи, чтобы в полость дерева не упала… — Обойдёшься, Каспбрак, — мгновенно выплюнул Патрик, недовольный приказным настроем своей жертвы, и всучил записку обратно. — Эту херню поручили тебе, а не мне, хватит и того, что я шляюсь тут с тобой в ночи. Хокстеттер, впрочем, бросать ситуацию на самотёк не собирался — подошёл к дереву привстал на одно колено, мысленно прикидывая, хватит ли астматику роста с его помощью. Удовлетворённо кивнув самому себе, пироман, как бы зазывая, шлёпнул себя по колену. — Подсобить могу, но не более. Эдди одарил его взглядом, в равных долях выражающей сомнения, опасения и скептицизм, и хотел было напомнить, что Роберт поручил это задание им обоим, но Патрик пресёк его, ещё раз ударив себя по колену. — Ну?! Давай уже, быстрее соображай. — Я не полезу, — категорично ответил Каспбрак, отрицательно мотнув головой, . — Хочешь сказать, тебе действительно проще испачкать свои джинсы в земле и позволить мне встать на тебя в ботинках, чем просто взять клочок бумаги и бросить в дырку? Я тебе не верю, ты же с радостью меня головой в дерево впечатаешь! Давай вернёмся обратно, я видел стремянку в коридоре. Или можно Роберта попросить… Патрик закатил глаза: тебе же великодушно предлагают помощь, что же ты брыкаешься? — Да к чёрту стремянку и дурацкого Роберта, слишком много возни. Лезь давай! — Даже не подумаю! — Я тебя сейчас правда головой в дупло впечатаю! — зло проорал Хокстеттер, тут же, впрочем, остывая; поднявшись с земли, Патрик плюнул куда-то в сторону злосчастного дерева. — Купи себе свой лес и затеряйся в нём, придурок. — Купи себе свой лес и плюйся в нём, это мерзко! — также недовольно парировал Эдди, предпочитая, впрочем, опустить тот факт, что лес — не город, и не имеет ничего против дополнительной органики. — Слушай, мы всё равно не придём к единому мнению, давай просто продолжим поиски другого места? Хокстеттер так громко хохотнул, что астматик подпрыгнул на месте и на всякий случай отскочил назад, но Патрик не двинулся в его сторону: всплеснув руками, дабы продемонстрировать всю глубину своего отчаяния, он вдруг заговорил: — Да разве ты найдёшь место более идеальное, чем это, а, Каспбрак? И это для последней-то записки! — в знак подтверждения собственных слов пироман звонко всплеснул руками. — Разве я, как хороший вожатый, могу позволить тебе упустить такой шанс? Привычная садистская усмешка вновь появилась на лице Хокстеттера: да плевать он хотел на эти записки и чёртово дерево, но Каспбрак — нет, уж слишком этому зануде-перфекционисту пригляделось это дурацкое дупло! Когда спектакль закончился, Эдди тяжело вздохнул, с сомнением поглядывая на дерево. В речи Патрика, принца гадского, он не верил, пожалуй, никогда, но в памяти всплыл момент недавнего прошлого, когда «хороший вожатый» читал ему лекции о безопасности, выворачивая руку в нескольких местах. Для закрепления услышанного. Но дерево… Хокстеттер прав, с большей вероятностью более удачного места для последней записки они просто не найдут — здесь и символизм, и мистицизм, и отсылки, и всё в одном месте! Пожалуй, он бы даже мог вернуться потом, со стремянкой (или Робертом) и перепрятать заветную восьмую записку в дупло. — С каких пор ты начал разбираться в фендоме Слендермена... — тихо пробормотал Эдди, когда Патрик перестал бродить туда-сюда, остановившись рядом с ним, но, увидев раздражённо-убийственный взгляд младшего вожатого, поспешно добавил: — Тебе что, принципиально, чтобы я спрятал записку именно здесь? — Да! — торжествующе-злобно воскликнул тот, в очередной раз всплеснув руками. — Обязуюсь даже не предпринимать никаких попыток проломить твоей пустой черепушкой дерево ради такого события! — Я не верю тебе, — отрезал Каспбрак, и фальшивая улыбка тут же сползла с лица Патрика. Эдди же сдался тщетным попыткам сопротивляться притяжению дерева и беспомощно оглянулся по сторонам в поисках хоть какого-нибудь камня, на который можно забраться: ничего, он это ещё и в первый раз заметил. Но не послать ли всё к чёрту? Ричи выше астматика на каких-то десять сантиметров, но и тот мог спокойно дотянуться до заветного дупла, а на цыпочках даже оценить его вместительность. Парень прижался к покрытой сажей коре дерева, привстал на носочки и вытянул руку с запиской вверх: пусть ему не удастся проконтролировать падение бумажки, в самом деле, насколько дупло может быть глубоким? Но вот дотянуться до него он сможет однозначно, нужно только немного постараться… Хокстеттер наблюдал за потугами Эдди, как за котёнком, отчаянно пытавшимся стащить с высокого стола кусок колбасы, упорно игнорируя тот факт, что расстояние для него непреодолимо. Футболка парня слегка задралась и перепачкалась в саже, как и щека, и открытый участок кожи на животе. Испачкается больше, будет ныть потом всю дорогу… разве оно Патрику надо? Не надо совершенно, поэтому он решил сдаться и протянуть несчастному котёнку кусок колбасы; к тому же, раньше он также приманивал котят, прежде чем запереть их в холодильнике на свалке. Пироман выхватил записку из рук Эдди, бросил её в дупло и лениво облокотился о ствол дерева, рядом с астматиком, словно показывая, что для него этот пустяк — жест доброй воли; сейчас он чувствовал, что находится в выигрышном положении — разрешил, наконец, этот затянувшийся и скучный спор, проявил себя достойно, но и как бы лениво, ненавязчиво; ему, в принципе этот кусок колбасы не особо нужен, а вот сам котёнок… … смотрел на него слегка изумлённо, но не повержено (хотя Хокстеттер рассчитывал на обратное). Тем не менее, во взгляде проскальзывало что-то близкое к сомнению — а может, не такой уж и гадкий этот Патрик — но подозрение, возникшее через секунду, вытесняло все прочие, радующие пиромана, ощущения. — Спасибо, — коротко ответил астматик и перевёл взгляд на футболку, которую, по разумению Хокстеттера, проще выбросить, чем вернуть ей первозданный вид (боже, Каспбрак, всё равно мамочка купит ещё). — Заслужил плюс один к доверию… Славно. А теперь заткнись. Не продолжай. Не вздумай портить этот момент, мелкий сопляк! — … вот только прибавь к минус бесконечности единицу — получишь эффект тот же, что и при умножении на ноль — никакой. Патрик не набросился на Каспбрака в первую же секунду лишь потому, что не сразу осознал смысл сказанного, поэтому Эдди успел отойти на пару шагов, прежде чем оказался грубо прижатым к стволу дерева. Хокстеттера злило всё: как пацан вообще смеет так реагировать на его помощь? В последний раз он помогал кому-то буквально никогда, а тут сам предложил, причём дважды, но котёнок благодарить отказался, просто съел колбасу и ушёл! И никакого доверия, хотя оно в глубине души и понятно, но почему же ты, зараза, не хочешь играть? Не по душе тебе холодильник? Впрочем, пожалуйста, не хочешь так, сыграем по-другому — Патрик резко встряхнул астматика за плечи и с силой впечатал в дерево. Больно, должно быть, — парень тихо ойкнул и осунулся, — но пиромана это не остановило: сжав пальцы в кулак, он с размаху врезал Каспбрака по лицу. Костяшки пальцев заныли, но Хокстеттер боли не чувствовал, ощущал только холод от смешанной со слюной кровью — он разбил астматику губу. — Слушай, ты договоришься, — Патрик склонился к Эдди, прижимаясь носом к чужой щеке, словно хищник, почуявший кровь, и угрожающе зашипел, удерживая мальчика за подбородок. — Я ведь пока ещё добрый, но быстро могу разозлиться… Не доверяет. А Роберту доверяет? Ведь это он стащил ингалятор Каспбрака, а потом прикидывался благородным, делал искусственное дыхание, ещё и Хокстеттеру прозрачно намекнул, что закроет глаза на многое при их первой встрече. Грей сволочь, это понятно, но злило другое: Эдди тоже это понимал, но главным, не заслуживающим доверия кошмаром считал именно его, Патрика. С одной стороны это даже льстило — пироман частенько добивался именно такой реакции своих жертв — но сейчас он хотел другого, а Эдди ни в какую не шёл на уступки. Зло сплюнув куда-то в сторону, Патрик ещё раз ударил Каспбрака по лицу и отпустил. Агрессию он выплеснул, но пробудил жажду крови, что сейчас совершенно ни к чему — всё же, добивать Эдди сейчас, в жалком лесочке дряхлого лагеря, мягко говоря, чревато последствиями. — Идиот, — словно вторя его мыслям послышался тихий, но спокойный голос Каспбрака. — По лицу-то зачем? Грей же заметит. Лицо Хокстеттера исказилось гримасой удивления и притворного ужаса; он наклонился к мальчику, что уже успел сползти по стволу дерева вниз, и с искреннем недоумением произнёс: — Тебя что, только это волнует? Каспбрак пожал плечами. — Это было ожидаемо, тебе ведь это нравится. А овце бесполезно просить волка не есть её, так? — Ты сам повод дал, так что не бубни сейчас. Урок безопасности от хорошего вожатого. Каспбрак раздражённо посмотрел на пиромана; шутка затянулась и перестаёт казаться смешной, когда её преподносят в качестве аргумента своей позиции. — Какой ещё повод? Лишний раз напомнил, что не доверяю тебе? Так это правда, — голос Эдди слегка дрожал, хотя чувствовал он себя вполне уверенно: говорить правду он и мог, и любил — опять же, мамино воспитание. — Никакая твоя мелкая помощь не сотрёт из памяти то, как ты избил меня тогда. И всё же, зря он это сказал — Патрик мог найти много убедительных способов «подправить» чужие воспоминания. Словно в подтверждение губа ощутимо заныла, а глаза невольно заслезились после поражения слизистой оболочки — неудивительно, что нормальное произношение давалось с трудом. Большим пальцем Эдди осторожно коснулся повреждённого участка, болезненно поморщившись. Кровь стекала по подбородку, и парню пришлось собирать её в руку, дабы окончательно не запачкать и без того пострадавшую футболку. Вид собственной крови на пальцах его больше не пугал и не вызывал приступов отвращения, напротив — в полумраке леса пригорода Дерри в вечер мистических историй она казалась естественной, привычной, словно недостающая деталь декорации. И так выделялась на фоне белых записок безумцев, что покоились на коленях... А ведь то, что нужно! Каспбрак подцепил пальцами больше крови с разбитой губы, на секунду замер, когда коснулся бумаги, и провёл рукой по записке, оставляя четыре бардовые дорожки. Отпечатки получились очень атмосферными, хоть и слегка кривоватыми, но как нельзя лучше дополняли невинные каракули на детском рисунке. Похоже, работа впечатлила не только его. Эдди поднял взгляд на Хокстеттера, который смотрел на записки словно загипнотизированный, завороженный, не в силах даже, кажется, связать хоть пару слов на последнюю реплику астматика. — Спрячь её, — Каспбрак протянул листок бумаги Патрику, наблюдая за ним с пристальным интересом. — Пожалуйста. И пироман не возразил; молча взял записку, словно в трансе, не отрывая жадного взгляда от струйки крови, что медленно стекала по подбородку Эдди… Кровь всегда завораживала его, привлекала, и в этом не было стремления к эстетике отвратительного, скорее инстинкт хищника, дорвавшегося, наконец, до самого сокровенного, наблюдающего с неподдельным интересом любопытного ребёнка за таким естественным явлением нашего мира, как насилие. Поэтому неудивительно, что записка не занимала его мысли — Патрик бегло, не желая надолго отрываться от желаемого, огляделся по сторонам и выследил взором какое-то бревно, сразу выбранное как единственный и достойный кандидат в убежище для никчёмного клочка бумаги. Хотя, почему никчёмного? И Хокстеттер, прежде чем положить на деревяшку записку, с трепетом проводит пальцем по рисунку, касаясь заветных бордовых полос, смахивает немного капель и подносит к носу, жадно втягивая запах… Эдди наблюдает за ним, внимательно, с интересом и недоумением, будто изучая. Неужели этот человек, спокойно выполняющий его просьбы, и есть Патрик Хокстеттер, отбитый хулиган и садист из банды Бауэрса? А в сознании меж тем бешено носились отголоски мыслей: вот он, твой кошмар с человеческим лицом, и лицо это зависимо от своих жутких сокровенных желаний, вынужденное прятать их от общественного порицания. Но чем больше прячешь — тем сильнее голод, и контролировать его всё сложнее… настолько, что можно самому попасть под влияние другого, даже такого слабого, как Эдди Каспбрак, которого ты ещё пару минут назад бил кулаком по лицу... Но подсознание раньше выдало то, что сознанию пока сформулировать не удавалось — Эдди может контролировать свой страх; и пусть сама боль от сильных пыток — сломанные рёбра, оторванные конечности, сожжённые части тела и разорванные острым штырём внутренности — абстрактна, носители её в нашем мире зачастую именно люди… такие вот, как Патрик, жуткие, жестокие социопаты с богатой фантазией садиста, но имеющие также свои слабости и потребности, хоть и скрытые от поверхностного взгляда стороннего наблюдателя. Но чего же ему нужно? Доверия? Поддержки? Понимания? Каспбрак не знал, ему хватало и наглядного подтверждения тому, что Хокстеттер человечен, а человека победить есть шанс всегда, если бороться. И он верил, верил в свою выносливость — ведь удаётся же ему пятнадцать лет уживаться с главным манипулятором под именем Соня — и потому ощущал невероятное спокойствие. Словно в знак подтверждения собственных мыслей, Каспбрак прикусывает поврежденный участок губы, ощущая металлический привкус собственной крови и острую боль. И вновь чувствовалось какое-то удовлетворение: это была не та абстрактная боль, которой Эдди панически боялся, а уже хорошо знакомая ему, испытанная, совершенно реальная и терпимая. Он кусает сильнее, даже не замечая, и продолжает собирать кровь пальцами: оставались ещё три записки, пускай не последние, быть может, восьмую в этом дупле и вовсе никто не найдёт, но так даже интереснее. Послания признаны рассказывать историю своего создателя, и неожиданное появление кровавых отпечатков на них должны не только интриговать попутчиков, но и предупреждать: Тонкий Человек — не шутка, он опасен, ведь питается вашим страхами и не остановится не перед чем, дабы получить желаемое; как Роберт Грей, что даже готов пожертвовать контролем над происходящим, только страшнее, ибо Тонкому Человеку открыто куда больше тайн нашего мироздания. И Хокстеттер, глядя на Эдди, не может более сдерживаться: чувство эйфории, что охватывало его в детстве, когда он наведывался на свалку с очередным животным, вновь охватило его, вскружило голову, и всему виной кровь, от которой он зависел будто психологически и мог наблюдать за ней вечно… но в этот раз он наблюдать не стал — Патрик наклоняется к Каспбраку, приподнимает его лицо пальцами за подбородок, медлит лишь на секунду, желая зафиксировать этот миг в своей памяти, и проводит языком по разбитой губе мальчика, жадно слизывая такую желанную жидкость с металлическим привкусом. Ему хорошо, его трясло от удовольствия — не буквально, он действительно затрясся всем телом, прежде чем шумно выдохнуть в губы астматика, улыбнувшись излюбленной улыбкой садиста. Похоже, не только от крови его так повело — Каспбрак не сопротивлялся, не противился в своей манере, наоборот прикрыл глаза и позволял проделывать с собой такое… ему нравилось происходящее, нравилось также, как и самому Хокстеттеру, хоть и причин того, почему парень-ипохондрик вдруг начинает кусать себя, явно наслаждаясь ощущениями, и позволять своему заветному кошмару слизывать кровь со своих губ, пироман не находил. Но так даже интереснее, веселее, хотя и подсознание и подаёт сигналы: непредсказуемость того, кто знает о тебе слишком много, может быть опасной, подумай об этом на досуге, Патрик. И он подумает, обязательно подумает, но сейчас продолжит наслаждаться моментом вместе с Эдди — Хокстеттер вновь возвращается к его губам, но теперь кусает их, сперва несильно, как бы примиряясь, затем усиливая захват, впадая, кажется, в состояние неведомой до сей поры эйфории от металлического привкуса крови и осознания происходящего. Боль от чужого укуса отрезвляет Каспбрака лишь на долю секунды, но мозг успевает осознать, что произошло. Патрик Хокстеттер, его ночной кошмар, кусает его за разбитую губу и слизывает кровь, но… это не вызывает чувства отвращения. Боль, однако, ощущается острее, не как та, что он причинял себе сам пару мгновений назад — в этот раз она ему неподвластна, но вместе с тем всё равно привычна, из категории реально переносимой и пережитой им боли, не имеющей ничего общего с его абстрактным страхом, физическое воплощение которого сейчас терзало ему губы. Эйфория от победы возвращается к нему, и Эдди вдруг чувствует себя свободным от страхов, пусть ненадолго, но вольным противостоять им, особенно сейчас, когда, как кажется ему, он уже смог побороть часть своих кошмаров… и Каспбрак обхватывает Патрика за скулы прежде чем прижаться своими губами к его и целуя; невинно, почти безобидно, он проводит языком по губам Хокстеттера и прикусывает также ненавязчиво, прежде чем отстраниться окончательно. И реальность в этот момент обрушилась на его голову также резко, как и хищная ухмылка, покинувшая лицо Патрика. Оба молчали, и сидели бы неподвижно ещё долго, если бы Каспбрак случайно не коснулся рукой перепачканных кровью записок, что покоились на коленях, тем самым вспоминая о первоначальной цели их визита в лес. — Нам… спрятать их нужно, — вымученно произносит Эдди, желающий, впрочем, поскорее задать хоть какой-нибудь вектор их последующим действиям; молчание сводило с ума. — Кого? — успел отрешенно выпалить Патрик, прежде чем осознать ответ на свой вопрос; на лицо его вернулась привычная хищная улыбка маньяка, и он поспешил добавить излюбленным кокетливо-издевающимся тоном. — Меня, похоже, только что лизнул котёнок. И что это было, а, Каспбрак? Но Эдди и сам не знал, что это было. Более подробное осмысление ситуации ему ещё предстояло, но сейчас хотелось напрочь позабыть об этом, отвлечься и уж тем более не объясняться с Хокстеттером. — Это… — Каспбрак перевёл задумчивый взгляд на записки, отчаянно привлекающие к себе внимание на фоне темнеющего леса. — Это был пример транса, в ходе которого люди совершают несвойственные им поступки. Теперь ты знаешь, как сумасшедшие разбрасывали свои записки по лесу…