кроме твоих глаз

бэлла не может сказать, в какой именно момент всё вокруг начало терять краски. она смотрит из окна с многочисленными надписями от рук костьи, а зелёную траву, напоминающую когда-то своим оттенком радужки глаз каспера, различить с каменной дорожкой не может. оглядывает руки, комнату, девочек, обсуждающих что-то на кровати анжелики, а разобрать цвета брошей может только вспомнив состав факультетов. ксюша оборачивается и обеспокоенно спрашивает о её состоянии. всё отлично, ксюш, не волнуйся. но бэлла ходит из угла в угол, рвёт на себе волосы, не может усидеть долго на месте и подрывается, охваченная будоражащим чувством. она то распускает пучок на затылке, то собирает обратно, не в силах вспомнить, какого же цвета сейчас с ней резинка. чёрная? синяя? ещё вчера она могла бы ответить на этот вопрос. тогда красная худи в гардеробе, казалось, просто потеряла насыщенность. вообще всё потеряло: аромат духов девочек, вкус любимого мороженого, красивый голос наташи зазвучал приглушенно, цвета — подавно. посерели и потускнели давно. а когда? хуй знает. бэлла теперь и вспомнить не может, когда последний раз оттенки вещей тины бывали настолько кислотно-яркими, что выедали глаза. её ранее неоновое розовое белье, сейчас пылящееся на полке, видится пыльно-розовым. грязным. уже не таким вызывающим. вместе с этим она потеряла и глаза анжелики. какие вообще, блять, у неё глаза? карие? зелёные? нет. зелёные глаза у костьи. только этот цвет она помнит и даже может назвать его не серым, смотря в радужки купер. чуть теплятся мягкие оливковые глаза, когда она повернётся в её сторону и одарит своей охуенной улыбкой. бэлле сносит башню, ноги сами находят опору, если оторваны от пола, она склоняется, держась за грудь, и идёт куда-нибудь. хоть куда, лишь бы сердце перестало выпрыгивать наружу. а потом всё равно возвращается. раз за разом выпрямляется, возвращая контроль над своим телом, и направляется обратно к костье. снова почувствовать себя полноценной хотя бы на секунду, всматриваясь в такие же черные татуировки на лице и глубокие глаза, чувствуя на талии жадные прикосновения чужих грубых рук. внутри всё болит и тянет вниз, а бэлла радуется. она видит. она ощущает. с ней всё хорошо. — слушай, кость, ты в соулмейтов веришь? — блять, нашла время сказки вспомнить. кузнецова смеётся, податливо закидывая голову назад и подставляя шею под горячий язык костьи, прислоняясь обнаженной спиной к холодной плитке ванной. улыбается нежно, цепляется за короткие черные волосы, выгибаясь всем телом, пытаясь достать своими губами сладких губ девушки. слизывает капельку пота с ложбинки над верхней губой и мажет по ним, разочаровываясь, — купер дёргается куда-то в сторону. даже с опущенными веками её преследует четкая фотография аси на спинке кровати у окна, нарисованное маркером забытого цвета небольшое сердечко в её углу и контрастно холодное кольцо костьи, больно давящее ей на шею в порыве страсти. бэлла кусает ладонь, чтобы стон не услышали одноклассницы, в эйфории от сбитого дыхания над ухом беспорядочно водит руками по чужим татуировкам, дрожит от наступающего кайфа и смотрит в зелёные глаза, не мигая как можно дольше. — не пойму, че ты палишь? мне некомфортно. я так не могу. — кроме твоих глаз ничего видеть не хочу. извини. — не могу.