Стекло

За годы у Химинеса так и не появляется возможности выяснить точно, есть ли у него проблемы с нормальным заживлением - возможно, это генетическое, в последних поколениях старых семей случаются отклонения. А может быть, дело и правда в том, что он просто не даёт им зарасти по-настоящему. Даже теперь, когда большую часть времени проводит без бинтов. Особенно - теперь. Химинес наблюдает за его работой, за тем, как растёт стопка распечаток последних исследований на столе, где он вычёркивает нужные части, кажется, записывая их себе в голову, как на плёнку, за тем, как он расхаживает по кабинету, задевая край стола полой истрепавшейся одежды. Ловит момент, когда его пальцы автоматически начнут тянуться к повреждённому запястью или к полузатянувшейся ране на шее, чтобы через секунду раздражённо отдёрнуться. На секунду опускает глаза, прикидывая, куда он потянется раньше - к шкафу с кислотами или ящику с инструментами. - Они мешают тебе двигаться? Рувик бросает на него тяжёлый взгляд. - Они мешают мне думать. Химинес продолжает смотреть, спрашивая себя, почему он сам не признаёт, что эта дорога ведёт в никуда. Большая часть того, что сделал с ним пожар и его последствия - мало поддаются корректировке, вероятно, ещё несколько лет назад нормальный терапевт прочёл бы его историю болезни без особого труда. Множественные ожоги - возможно, отчасти химические, из-за сгоревшей прямо на теле одежды, пост-ожоговая интоксикация, ударившая как минимум по лёгким, печени, почкам, горло и слизистые, повреждённые слишком близким присутствием открытого пламени. Кое-как проведённая терапия немало сгладила последствия этих травм, но о том, чтобы избавиться от них, и думать нечего. Бледная кожа - там, где она вообще осталась целой, - желтовато-серые белки глаз, в которых слишком легко лопаются сосуды, окрашивая их мутно-розоватым оттенком разбавленной крови, так и оставшийся охрипшим голос, который ему трудно повышать по-настоящему. Неравномерное нарушение термочувствительности - как можно вообще не обращать внимания на то, сколько часов ходишь по холодному влажному кафелю нижних этажей, не утруждая себя даже обувью, при этом начиная ёжиться от холода всякий раз, когда опускаешь капюшон даже в тёплом кабинете? Рувик - может. Рувику вообще плевать на эти мелочи - минимальная компенсация делает своё дело, прочий дискомфорт его не интересует, особенно теперь, когда он почти закончил разработку первого прототипа на бумаге и готов всерьёз взяться за работу с подопытными. Единственное, что продолжает его раздражать - когда следы от ожогов снова начинают зарастать, теряя подвижность и начиная ограничивать его возможности. А они обязательно начинают, медленно и болезненно, но всё-таки. И с каждым разом - Химинес догадывается об этом не сразу, но когда догадывается, сам поражается своей слепоте, - это становится немного больнее. - Ты не сможешь делать это вечно, - говорит он однажды, глядя Рувику в глаза, хотя это определённо стоит некоторых усилий. - Ещё пара операций или протравок кислотой - и они обнажат тебе мышечный слой. Тебе придётся или вернуться в бинты, или согласиться на трансплантацию. Сейчас - редкий момент равновесия, когда его раны уже успели наполовину зажить после очередного вмешательства, и можно не бояться возможной инфекции - но и не начали пока закрываться той плотной рубцовой тканью, которую он так ненавидит. Тенденция всё равно выглядит не очень обнадёживающе - чувствительность этих участков тоже становится всё более специфичной, последнее время он не терпит жёсткой ткани или прикосновений к самым крупным участкам, поэтому пришлось отказаться и от рубашки, и от нормальных рукавов, даже больничные брюки он теперь носит, не застёгивая, потому что плотная часть пояса только лишний раз травмирует обширный воспалённый шрам на животе. Меня никто не видит, заметил он Химинесу в первый раз, когда тот позволил себе слишком пристальный взгляд. Я тебя вижу, сказал Химинес тогда в ответ, и слава всем богам, что этот разговор прервался тревогой из отделения для буйных пациентов, прежде чем кто-нибудь из них решил уточнить термины. Сейчас Химинеса больше беспокоит не это - тот случай вроде бы забылся, или Рувику просто плевать ещё и на такие вещи. А вот тот факт, что состояние шрамов вынуждает его идти на глупый риск, радости не проносит. Если он ухитрится сделать с собой что-нибудь, что помешает ему закончить работу хотя бы над прототипом системы, для Химинеса это будет означать конец всех возможных перспектив. "Мёбиус" не удовлетворится той частью разработки, которую способен нагнать он сам. Рувик ему нужен. Он нужен им всем. И желательно - в относительно целом состоянии, которое позволит ему работать дальше. Даже странно, что он сам, с его гениальным умом и блестящими идеями, - похоже, единственный, кто этого не понимает. Возможно, на самом деле проблема не в самих шрамах. Со времени пожара медицина сделала пару неплохих шагов вперёд, и если бы он по-настоящему хотел, он наверняка нашёл бы способ что-то изменить в своём покалеченном теле. Проблема не в той боли или дискомфорте, что доставляют ему следы ожогов сами по себе, понимает Химинес в какой-то момент. Проблема у Рувика в голове. А это - та вотчина, куда он не намерен пускать никого, пока у него есть хоть какой-то выбор. - Да потому что ты ведёшь себя, как ребёнок! - не выдерживает он однажды, когда очередной разговор становится похож на плёночную запись прошлогоднего протокола. Рувик ходит по комнате, открывая и закрывая стеклянные дверцы шкафов с препаратами, и чем больше его успокаивает это занятие, тем сильнее оно нервирует Химинеса. - Какие у тебя вообще есть варианты? Вычислить мозговой центр, отвечающий за чувствительность к боли в кожных покровах, вскрыть себе половину черепа и поставить зеркало, чтобы самому прижечь, так, что ли? Он осекается, потому что Рувик останавливается и медленно поворачивается к нему. На секунду Химинес ловит его взгляд - и видит в нём эхо завороженно-восхищённого взгляда того мальчика, которому он однажды сказал, точно так же глядя в глаза, что возможность прогресса - важнее любой этической дилеммы, и он не чудовище, если тоже так думает. В следующую секунду он понимает, что будет дальше, и даже не успевает почувствовать себя идиотом. - Рувик... Тот взмахивает рукой, прерывая его, и резко разворачивается, возвращаясь к столу. Открывает один из старых атласов, и Химинес, предчувствуя недоброе, подходит ближе. Пометок там в разы больше, чем было, когда он заглядывал туда последний раз. Из первых семи подопытных выживают трое. Неплохой результат, если учесть, что двое из погибших были в принципе безнадёжны, и чувствительность к боли у них приходилось замерять по угасающим безусловным рефлексам, а одна умудрилась вырвать скальпель из его рук и вонзить в собственный обнажённый мозг. Оставшихся Химинес какое-то время не видит - в те часы, когда Рувик не возится с ними сам, он запрещает Химинесу даже дышать в ту сторону, почти так же, как запрещал лезть в его опыты с синхронизацией мозговых волн вне будущей машины, - а потом Рувик приносит ему аккуратный чертёж с ещё сотней пометок. Схема трепанации с удалением части черепа и дополнительными швами в нескольких проекциях. Полусфера из прозрачного материала с несколькими закрытыми отверстиями. Прямой механический доступ к мозговой ткани. - Если не удалять весь участок, - поясняет он, обозначая на схеме строения мозга две небольшие зоны, - то через определённое время мозг восстанавливает чувствительность за счёт переброса этой функции на другой нейронный узел. Химинес старается не думать о том, что на самом деле потенциально они говорят не о каким-то абстрактном мозге какого-нибудь никому не нужного пациента. - Ну, и какая разница, - говорит он, следя за голосом, - вырезать часть ткани сразу, или постепенно прижигать всё больше непредсказуемых узлов? - Никакой. - Рувик кивает, переворачивая страницу. - Проще оказалось время от времени вводить дозу... - Нейротоксина? - Химинес смотрит на получившуюся формулу. - Это, по-твоему, проще?! Этот препарат даже не испытан на достаточном количестве больных. - Испытан. На двадцати трёх. Химинес молчит. Даже не потому что эта идея кажется бредом сумасшедшего, и рискованным бредом - как и многое из того, что он слышал от этого человека, и именно так оно и выглядело до тех пор, пока он не находил способ воплотить это в реальность, - а потому что помнит отчёты о несчастных случаях, за последние месяцы унёсшие жизни девятнадцати человек из тех пациентов, у кого не осталось родных за пределами "Маяка". Девятнадцати. Кем были остальные четверо?.. - Ты слушаешь меня? - Да. - Он встряхивает головой и снова смотрит Рувику в глаза. - Тебе понадобится... Содействие в процессе, я полагаю? Вообще-то он хочет сказать, что эта мысль кажется ему уже переходящей рамки допустимого, очередные рамки, примерно следующие после той серии механических ловушек и похищения людей, не принадлежащих "Маяку", для опытов, о которых ему даже не соизволили сообщить. Но ещё больше он хочет другого - остаться по эту сторону той черты, которая для Рувика отделяет тех, с кем он говорит, от тех, с кем он работает. Какое-то время назад Химинес был уверен, что доверие, которое к нему испытывают - достаточная гарантия. Теперь он не уверен в том, не лгал ли себе ещё и в этом. Поэтому Химинес сделает, как он хочет. Поможет вскрыть ему череп и заменить часть кости на материал, позволяющий добраться до поверхности мозга, чтобы дать возможность манипулировать с ним напрямую. И чёрт знает, как именно он это организует, и как объяснит "Мёбиусу", по какому поводу у него опять пропала часть персонала - а они пропадут, он уже это понимает, - но Рувик уверен, что организует. И разочаровать его сейчас - последнее, что Химинес хотел бы сделать. Открытым остаётся вопрос, сумеет ли Химинес убедить его, что стекло - не самый надёжный вариант для подобных опытов на живой ткани. Найти материал, который будет достаточно прочен, чтобы выполнить нужные функции, и достаточно лёгок, чтобы не раздробить ему оставшиеся черепные швы - с учётом возможных проблем с заживлением это всё ещё может оказаться рискованной задачей. Но даже при всех этих аргументах Химинес знает как минимум один, против которого у него пока не найдётся возражений, если не надеяться, что он чего-то не знает о современных материалах. Стекло не горит.