Рассеивая сумрак

      Не без трудностей Нуска вернулся обратно в Эрьяру. Лекарь уже видел её перед отбытием в Фасид, но во второй раз ужаснулся.       От когда-то прекрасного цветущего города остались развалины и стены. Люди выстраивали себе временные жилища из дерева, было вызвано несколько сурии, специализирующихся на строительстве из Сифы и Карбора, но этого было недостаточно. Бедняки спали прямо на улицах. Дети день и ночь плакали в переулках, а матери, обнимая их, утешали, даже когда в их собственных глазах стояли слёзы.       Столица… действительно была уничтожена. За несколько лет, пока тут находился дарвельский наместник, было восстановлено лишь несколько зданий из камня, где он и его охрана проживали. Возможно, Дарвель бы и завершил начатое уничтожение Эрьяры, но…       «Купол. Все постоянно о нём говорят. Он не позволяет проникнуть в город людям, в чьих намерениях убивать. Система невообразимо странная, однако… именно она когда-то спасла остатки лесного племени».       Нуска догадывался, что именно он возвёл этот купол, но абсолютно ничего не помнил о том дне. Но лишь он, будучи наследником своей матери, был способен на эту древнюю магию, которая не поддавалась драконьей энергии, имея иное начало.       Конечно, хотелось прогуляться по кварталам, в которых Нуска когда-то жил, но от них почти ничего не осталось. Они не были разрушены, однако, когда люди разбежались кто куда, многие дома были разобраны на доски. Трущобы вымерли, а когда-то богатые районы стали бедными.       «Таковы итоги этой изматывающей войны. Но нет ничего хуже, чем стать подданным Тиамы, которая мечтает об уничтожении человечества».       Нуска вышел в центр города. Казалось, тут остановилось время. Уничтожено было все. Когда-то поднятая целина стала поросшим зеленью лугом; трава колыхалась от порывов ветра, небо покраснело в предверии заката. Прогуливаясь, Нуска наконец наткнулся на своего единственного союзника — все это время Оаннес ждал лекаря здесь, посреди ныне поросшего сорняком города.       Они поприветствовали друг друга кивками, а затем пошли рядом, перешагивая через кирпичи когда-то возвышавшегося здесь дворца.       — Ты выполнил мое задание? — начал разговор Нуска. Его взгляд был устремлен за алый горизонт, а мысли были и того дальше.       — Да. Я проник в Дарвель. И узнал то, о чем вы просили.       Нуска сглотнул. Спустя минуту он отозвался:       — Говори.       Оанн тяжко вздохнул и на выдохе быстро проговорил:       — Вьен был захвачен дарвельскими войсками в Арценте в тот же день, как вы покинули континент. Он был конвоирован в Дарвель, где был повешен на главной площади как предатель.       Нуска остановился. С его губ чуть не сорвался сдавленный стон ужаса. Он ожидал чего угодно, но не этого. Брат… не мог умереть так просто. Нет, он мог умереть как угодно, но не так.       — Ты… уверен? Это произошло из-за…?       Оанн поджал губы, но ответил:       — Его признали предаталем, потому что он не предоставил вашу голову и помог сбежать вам, Нуска. Однако, господин, это было его решение. Вы не можете нести ответственность за решения, принятые Вьеном.       Разруха. Трава, утопающая в крови заката. Безжалостно холодная звезда опустилась к горизонту и на секунду ослепила Нуску. Он, прикрыв глаза и сложив руки за спиной, сказал:       — Отправляйся в Сифу. Передай Маре Сивьере мои слова: «Я отдам сердце дракона, если она добудет кровь и вещи, принадлежащие Вьену».       — Что?!       Нуска выкрикнул:       — Сейчас же отправляйся в Сифу и передай мои слова!       Оанн сжался в плечах. Его и без того щуплая фигура превратилась в комок. Но он поднял голову, заглянул Нуске в глаза и сказал:       — Господин, разве вы не оставили сердце дракона в Фасиде…?       — Конечно нет! Все знают, что это самый отадаленный уголок Скидана! Все знают, что я и эрд отправились туда именно для этого! Любой предатель мог украсть его и продать дарвельцам. Оно бы даже не оказалось у Тиамы — сердце было бы продано с молотка на рынке.       Оанн поджал губы и кивнул.       — Но отдав его Маре…       — Я рискую встретиться с Тиамой во всей красе! Будь что будет! Отправляйся, Оанн, не трать наше время. Вьен говорил мне, что если вернусь, то буду обязан столкнуться с драконом из легенд. Убить ее можно лишь пронзив сердце. Это неизбежно. Сердце должно вернуться в Дарвель прямиком к Тиаме. Если мы не собираемся победить, то не должны продолжать эту войну.       Несколько раз Оанн предпринимал попытки переубедить Нуску, но каждый раз проигрывал в споре. В итоге, он, сгорбившись, побрел через пустошь к восточным воротам. Нуска же продоложил свою прогуку. Впереди его ждала сень выживших деревьев и новых всходов: молодые деревца хоть и с трудом, но проросли меж кирпичей. Шаг за шагом Нуска пробирался вглубь юного леса. На удивление там выросли цветы: маленькие фиолетовые соцветия пробивались через неудобренную влажную почву. Нуска шагал, боясь наступить на маленькие цветы, что так сладко пахли.       Отодвигая гибкие ветви юных деревьев, Нуска пробрался в укромный уголок. Маленький ручей, что впадал в Линию жизни, оплел поляну. Цветы взяли в свои объятия каждый уголок раскинувшегося луга. Нежные фиолетовые лепестки трепетали от ветра и медленно закрывались в вечерних лучах. Бессмертная тишину прерывало тихое дыхание и дуновение темной дэ.       Нуска вскинул голову. Маленькая тропинка вела к небольшой резной беседке, где расположился сегодня эрд за кружкой крепкого алкоголя.       Захотелось сбежать. Лекарь желал этого всем сердцем — поскорее уйти, скрыться в лесу и больше здесь не показываться. В своих мечтах он уже бежал в сторону города, трусливо поджав хвост, однако ноги обманули Нуску: они уверенно шли в сторону беседки, окруженной цветами, чью красоту не мог убить даже ночной холод.       Вот Нуска уже рядом. Он видит, как Син в самых простых одеждах подливает в прозрачный стакан темную горько пахнущую жидкость. Как его алые губы касаются края бокала, как в его горло течет горячий спирт. Длинные черные волосы были распущены, они покрывали плечи и спину. Последние лучи дневной звезды скользнули по вороными волосами и скрылись за спиной правителя. А Нуска застыл перед ним, потупив взгляд.       Неловкая тишина. Син со скрипом пододвинул стул ближе к столу, приглашая Нуску присесть. Лекарь сглотнул, подошел ближе и сел. Они начали пить вместе, молча чокаясь. Ночные птицы и насекомые запели. Зашуршала листва крон. Цветы благоухали как никогда. Заинтерованный Нуска решился спросить:       — Что это за цветы? Уже холодающий сезон, скоро холодное время, но они так пахнут, что кружится голова.       — Безвременники. Я сам посеял их. Сифы сказали, что они цветут во время холодающего сезона, поэтому ускорили всход.       И вновь тишина, которую разрывали вопли сов и неспящих сверчков. Похолодало, но Нуска, который выпивал, не ощущал холода. Однако эрд бережно укрыл его своим плащом, не сказав ни слова. Лекарь насупился и уставился в свой стакан. Они пили что-то, отдаленно напоминавшее ром. И Нуска только теперь вспомнил, что когда-то возненавидел этот вкус, но сейчас с наслаждением распивал незнакомый напиток.       Когда воздух стал ледяным, а ночная тьма окутала все вокруг, Нуска было решил вернуться в город, но Син внезапно начал разговор:       — Нуска, ты ведь знаком с сонийской философией?       — Думается вам, что у сонийского короля может быть раб, порочащий его имя?       — Калокагатия.       — Что?       — Это то, о чем я думаю, когда вижу тебя.       Нуска сдавленно хохотнул и заговорил:       — Син, вы, может, и хорошо образованы, но, видимо, что-то перепутали в сонийских терминах. Да и по моему скромному мнению калокагатии человек достичь неспособен. Люди рождаются безнравственными, а выше всего остального ставят свою жизнь и жизнь близких себе существ. Если человеку повезло жить по совести, то только по той причине, что жизнь не поставила его в те условия, где он выказал бы свою безнравственность.       — У меня остались обрывки памяти моего меча.       — Очень рад за вас, Син, что благодаря этому подлому трюку вам теперь будет проще залезть мне под кожу. Только такой великий сурии как вы мог создать что-то подобное из своего меча.       — Это не было моим желанием. Это было желание моего угасающего сознания, попытка…       — Попытка?       — Попытка спастись. Возможно, что я…       — Вы все же хотели жить?       — Верно. Однако единственной причиной жить дальше для меня был… ты. И единственным, к кому я пожелал обратиться за помощью, единственным, кого я считал способным мне помочь… тоже был ты.       — Почему жы вы, даже стоя одной ногой на небосводе, так цеплялись за меня? — усмехнулся Нуска.       — Наверное, потому… Что с тобой ещё не всё кончено. Все другие, кому я сделал больно, уже мертвы. Но ты единственный, чье прощение я все ещё могу заслужить.       Нуска промолчал, а Син, встав и сделав несколько шагов по беседке, продолжил:       — Несмотря на все бедствия, свалившиеся на твою голову, ты остался прежним. Ты не стал жадным, не стал распущенным, не стал жестоким к тем, кто слабее тебя. И ты все ещё неспособен на убийство.       — Когда вижу вас, я каждый раз начинаю в этом сомневаться…       — Ты — тот, кто способен убить меня благодаря своему оружию и навыку. Ты тот, у кого есть все причины для того, чтобы это сделать. Но ты все ещё это не сделал.       — Потому что вы — важная фигура для моей страны. Да, я люблю Скидан, поэтому готов терпеть ваше существование во благо его.       — Верно. Поэтому я и использую термин «калокагатия». Человек, достигший его…       — Хватит.       — Именно такие люди ведут свою страну к процветанию. Именно поэтому ты во многом лучше меня. Я всегда преследовал лишь свои интересы и хотел очиститься от грехов. Но ты искренне ставишь интересы народа выше своих.       — Син, вы — последний человек, от которого я хотел бы слышать похвалу в свою сторону. Убирайтесь. В моей душе необъятная пустота, Син. И виной тому — вы. У меня не осталось ничего, что было бы мне дорого, у меня не осталось никого, кому дорог был я. У меня нет даже сундука, который я мог бы назвать своим, или подстилки на голой земле, которую я мог бы назвать домом. Если вашу душу разрывает на части, то в моей просто ничего нет. Как животное, я просто повинуюсь инстинктам, ищу кусок хлеба и укромный угол, чтобы выжить. Я давно перестал ощущать себя даже человеком, ведь у каждого человека есть… семья, друзья, дом.       — Не у каждого.       — Син! Не сравнивайте! У вас всегда был выбор! Это вы сделали так, что у вас ничего нет, вы наказали себя. Но что сделал я? Чем заслужил это всё я?       Темная энергия на секунду вспыхнула, однако этого было достаточно, чтобы цветы вокруг завяли. Их предсмертный аромат забил ноздри, когда полупьяного Нуску… грубо повалили на стол, чтобы заглянуть ему в глаза и тихо промолвить:       — Никогда в этой жизни я не желал тебе зла. Я творил зло и несу за него ответственность. Поэтому я не могу уйти.       Губы Нуски, пересохшие от спирта и холода, накрыли губы чужие — горячие и влажные. Син, придавив лекаря к столу и нависнув сверху, внезапно напал. Это было пугающе и… так страстно, что все тело Нуски разом превратилось в раскаленный уголь. Ему казалось, что он горит, что каждая клеточка его тела тлеет, придавленная пламенем.       Стыд накрывал с головой раз за разом. Совсем недавно Нуска… неважно.       А сейчас. Нуска не знал, что с ним происходит. Его тело вместо того, чтобы сжаться от страха и начать испускать противодействующую энергию, наоборот с какой-то сладкой негой принимало в себя темную дэ. Нуска не понимал, что ему делать и как реагировать, ведь… такого возбуждения он не испытывал никогда. Он был уверен, что после всего, что ему выдалось пережить, его тело неспособно выдать даже слабую реакцию на другого человека. Однако…       Пот стекал по спине, дышать становилось все труднее и труднее, а в области паха ткань выпирала бугром.       Со всех сил Нуска отпихивал от себя Сина, стараясь не дать тому узнать об этом постыдном обстоятельные, но тот был как глыба льда. Неподвижным и непреклонным.       Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы Син не отступил. Над головой каркнул ворон. Меч в ножнах затрещал. Руки правителя, что уже скользнули под одежду лекаря, остановились. Он скомкано вздохнул и отступил. Однако ни на секунду не пытался скрыть то, как его тело и разум пылают. Нуска, разув глаза, смотрел на бугор, выпирающий между ног эрда.       — Нуска.       — Ну да…?       — Я не притронусь к тебе, пока ты меня не простишь. Я не имею на это право. Однако и ты понимаешь, что мы…       — Что мы что?       Син вздохнул. Он не умел произносить такие речи. Вот молвить о судьбе страны с пьедестала он мог, а о своем стоящем reh`z — нет.       Нуска решил поиздеваться. Он резко встал, навалился на Сина, закинул руки на его плечи, а горячим кончиком языка скользнул вдоль раковины уха эрда. А затем, обжигая влажную кожу дыханием, сказал:       — Вы так желаете меня и так сильно боитесь. Я — ваши надежды, страхи и мечты. Как жаль, что вы уничтожили всю мою жизнь, не так ли?       Син сразу же отступил. Его голубые глаза блеснули холодом. Он тяжко выдохнул, но ответил лишь одно:       — Завтра мы отправляемся в Хавану…       — Нет, Син, — усмехаясь, отвечал Нуска, который отодрал себя от стола и выпрямился.       — Нет?       — Я еду в Дарвель. Мой брат был казнен, вы знали об этом?       Син опустил голову, все цветы в округе тоже поникли — соцветия вяли с той же скоростью, с которой портилось настроение эрда.       — Я… слышал.       — Ну так услышьте снова. Я уезжаю, Син. Я еду искать останки брата. Я должен знать, что с ним случилось.       Однако на этот раз Син схватил лекаря за руку. Подтащил силком к себе и заглянул в глаза. Еле заметные зрачки бегали, а он шептал:       — Я не выпущу тебя из Эрьяры. Я не позволю тебе уехать. Ты ни за что не уедешь из Скидана вновь. Пока здесь находится купол, это единственное место, где ты под защитой.       Он был так сильно пьян. И Нуска был пьян. Все злобные слова, что готовились сорваться с его языка... провалились вглубь живота. И теперь телом овладевало лишь одно желание, и теперь его мыслями управлял лишь один инстинкт.       Нуска навалился. На этот раз он повалил эрда на стол. Их губы встретились вновь, но на этот раз злостно, кусаюче, агрессивно. Кровь текла по их губам, но ни один из них не желал прекратить поцелуй. Светлая и темная дэ вспыхивали без остановки. Тихий лес превратился в место сражения. Их тела соприкасались, рождая бесконечную борьбу тьмы со светом.       Они были несовместимы. Но их так сильно тянуло друг к другу, что ни один дух не мог сказать что-то против. За ними следили только звезды. Холодные и одинокие. Как и двое этих людей, заключивших друг друга в объятия.       В глубине души они желали понять друг друга, но ни за что не пожелали бы сказать об этом вслух.       Все цветы в округе завяли. Блеклый свет звезд прорывался через завесу листвы и резную крышу беседки. Черные и белые волосы. Затянутые в перчатки и изуродованные руки. Красные и белые губы. Воссоединилось все, что не должно было даже встретиться.       И, казалось, сама судьба пошла на попятную, увидев этот постыдный поцелуй в кромешной тьме ночи.