Глиняные солдатики - колоссы

There will come a soldier Who carries a mighty sword He will tear your city down, oh lei-oh lai-oh Lord Oh lei, oh lai, oh lei, oh Lord He will tear your city down, oh lei-oh lai-oh Lord

      — В этом нет необходимости, — голос Джорджа холодный, до дрожи строгий, как у настоящего генерала, — Жильбер, — уголки губ раздражённо опускаются.       Лафайет не слышит, подходит ближе, непозволительно касаясь своим тёплом — чуждым жаром аристократии; склоняется над картой, проводя по ровной линии кончиком указательного пальца.       Издевательская игра.       — Это приказ, — Вашингтон задыхается — делает шаг в сторону.       — Ты не мой генерал, — легкое нарушение границы, — Пока мы одни, — Жильбер наблюдает, испытывает.       — Безрассудство, — шипение.       — Занимательный ход, — замечание.       — Лисья хитрость, — Джордж не подпускает ближе.       — Люди не пойдут за французом. За сбежавшим аристократом, за тем, кто когда-то лишил их земли, — Лафайет поворачивается, улыбаясь краями губ, — Но ты идеальный пример для подражания — приземлённый, близкий для фермерского сердца, — искренне, с звоном акцента.       — Приземлённый? — Вашингтон ударяет кулаком по столу.       — Твой сводный брат был плантатором, — Жильбер поднимает ладонь в жесте защиты, утешения.       — Мой старший брат был героем — настоящим солдатом, — Джордж скалится, расправляет плечи; птенец пытается быть выше коронованного белыми лилиями орла, — Он сделал для колоний больше, чем кто-либо, — вызов.       — Тише, — снисхождение.       — Он не заслуживает того, чтобы его помнили, как простого землевладельца! — чуть отклонившись в сторону Вашингтон бьет Лафайета в плечо; застыв, давит.       — Я понимаю, — Жильбер не останавливает, чуть отводит руки в сторону.       — Лжец, — почти рык.       — Люди запомнят меня, как напыщенного аристократа — выскочку с наивной жаждой свободы, и большим сундуком полным монет и нужных знакомств, — сочувствие.       — Они всегда будут в твоей тени — такие люди, как мой брат, — тени слез в уголках глаз кусают зрение.       — Принесём же молитву небесам — ты не должен войти в историю, как «генерал-фальшивка», — стряхнув руку Джорджа — он всё же обнимает, — Ты справляешься лучше, чем я мог представить, — Лафайет подбадривает, невольно тревожит, загнанный в самый тёмный угол души страх.       — Это должно меня утешить? — Вашингтон чувствует холод, обжигающие уколы крошечных игл, проходящих по спине.       — Дать смысл — смысл выйти из моей тени, — ласкающее чуждым теплом наставление.       — Я прикажу выпороть тебя, — Джордж упирается, как пойманная в ладони птица, пытающаяся расправить крылья.       — Хорошо — приму это, — Жильбер сжимает крепче.       — Ты отвратителен, — сердце быстро-быстро, оглушительно бьется в груди, кажется его можно услышать сквозь клетку плоти и формы.       — Продолжай, — направляет Лафайет.       — Почему? — остановившись, Вашингтон встречается взглядом с полными понимания глазами Жильбера.       — Эмоции — человек нуждается в них, как и генералы, какими бы богами для своих людей они ни были, — напоминание, — Не нужно сдерживать их, — просьба.       — Я не бог, — срывающийся, болезненный выдох.       — Тогда? — приглашение.       Джордж подчиняется; опустив лицо покорно льнёт, скользнув ладонями по спине Лафайета, цепляется за форму, притягивая к себе.       — Не торопись, — Жильбер чуть отпускает — граница стёрта; нельзя спугнуть, оттолкнуть, достаточно одного резко-неловкого движения, чтобы спугнуть хрупкое, балансирующее на уважении доверие.       Первый звук напоминал сдавленный писк, переходящий в хрип, проба — второй громче, дольше, заглушенный тканью — третий, затихший крик.       Не слова — что-то отдалённо напоминающее сбитое бессмысленное бормотание, переплетение тихих всхлипов и сдавленного кашля.       — Тише, — повторяет Лафайет, подхватывая Вашингтона — ноги генерала ослабли. Он помогает ему опуститься на землю, расположиться, придерживая, вновь принимая ближе.       — Всё это — большая глупость, представление, — голос Джорджа трепещет.       — Но они верят — к счастью Конгресса, ты выглядишь старше, чем ты есть, — Жильбер приобнимает за напряжённые плечи.       — Почему именно я? — прежде, чем скрыть новый крик Вашингтон тянется к Лафайету, дергает за шейный платок, требуя ответа.       — Провидение, — Жильбер прикрывает глаза; невысказанное — «необходимые связи» — зловещим рокотом отдается в мыслях.       — Проклятие, — Джордж догадывается, но не просит большего.       — Не думай об этом, — Лафайет поддаётся вперёд, на мгновение касается колкой щекой разгорячённой кожи. Это отвлекает — заставляет Вашингтона вздрогнуть, отстраниться, переступив руками беспомощно оскалиться.       — Прочь, — рык; Джордж рывком стирает слёзы.       — Я не могу оставить тебя — в таком положении, — Жильбер оступается.       — Оставьте меня, маркиз, — приказ обрывается кашлем; Вашингтон ставит точку.       — Это не слабость, — последние слова всё же остаются за Лафайетом, — Вас больше не потревожат, Ваше Превосходительство, — теперь его очередь следовать.       Он уходит, не оборачивается — у полога Жильбер слышит, как со стола смахиваются бумаги, как падает чернильница — как падает тяжелая книга.       Было ли это ошибкой, должен ли он был остаться, должен ли был послать одного из близких адъютантов за доктором — Лафайет не думал об этом, он знал Джордж нуждается в одиночестве.       Поэтому Жильбер просит оставить генерала — до завтрашнего дня.       Вечером Вашингтон находит его сам — в тени палаток, в беспокойном свете костров, отдаливших от сопровождающих.       — Благодарю, — виноватый кивок.       — Тебе стало лучше? — низкий шепот, — Рука, — Лафайет замечает перевязку на ладони Джорджа.       — Крепкий стол, — уголки губы Вашингтона мимолётно приподнимаются в усталой улыбке.       — В следующий раз — вам стоит найти что-нибудь мягче, чем дерево, — чуть громче, с мурлыкающим акцентом, — Или иной способ, — Жильбер не прикасается, не говорит лишних слов — не напоминает, предлагает.       — Да, — глухое согласие.       — В таком случае — надеюсь, вы составите мне, как можно скорее, — намёк; в глазах, подошедших Джордж отмахивается от предложения; только один человек видел недовольное согласие.       Партия в шахматы обратилась в дрессировку — приручение беспокойного, дикого зверя.       Контроль сменился заботой — покровительством, странная привязанность.