Шёпот крови

      Колыбель никогда не спит. Потому что она и так словно живёт в сплошном затянувшемся кошмарном сне; мрачное, неприветливое место, залитое холодным неоновым светом, который подсвечивает сгущающийся туман. Людям никогда не узнать, что скрывается за фасадами её огромных стеклянных зданий.       Когда живёшь далеко от Грани, в самом центре этого мегаполиса, стоит готовиться к тому, что даже поздним вечером и ночью едва ли сможешь найти такое место, где останешься в тишине и темноте. По слабо освещённым узким улицам в любое время суток течёт разномастная толпа и никогда не стихает гул машин. Но это впечатление кипящей жизни обманчиво. Колыбель мертва, ведь её основные жители — вампиры. Смешавшись с вечно усталым населением, они бродят между высотных домов, присматриваясь, выискивая жертву и выбирая момент, в который можно будет напасть. Кому-то из них безумно нужна кровь. Для кого-то эта охота — развлечение, возможность поупиваться чьей-нибудь болью и предсмертными муками. А кому-то — например, аристократам, древним, самой верхушке пищевой цепочки — и вовсе не интересно ни то, ни другое…       — Хироши, я не могу этого сделать. Я тебе уже это говорил…       Хидето зажимает зубами дымящуюся сигарету, бездумно наблюдая, как серая струйка растворяется в тусклом сиянии вывесок, освещающих переулок. В момент, когда звучат эти почти уже привычные слова, Паук чувствует, как к горлу липким кровавым комком подкатывает тошнота. Он ругает себя за то, что всё ещё не научился сдерживаться и продолжает, как мантру, твердить эту фразу из раза в раз. И за то, что не может придумать что-то более устрашающее и убедительное, чтобы Хироши наконец перестал приставать к нему с этой просьбой. Потому что наблюдать, как глаза младшего брата постепенно затапливает отчаяние, становится просто невыносимым. Можно было бы сказать ему правду, конечно… Но она настолько простая и жуткая, что он в это не поверит. Решит, что Хидето опять выдумывает.       И всё равно слова уже высказаны, и обратно их не вернёшь. У него будет время подумать до следующей их встречи.       — Почему? Ты каждый раз говоришь одно и то же, но не хочешь ничего объяснять! Укусить человека для доброго тебя так трудно?       Они вдвоём идут вдоль ярко освещённых синими и фиолетовыми огнями витрин, навстречу равнодушно обтекающей их гомонящей толпе — подумаешь, парочка громко выясняет отношения, ничего необычного, молодёжь же, не умеет держать на замке свои чувства, даже если громко выражать их не принято. То, что они на самом деле братья, а один из них — вампир, даже в голову никому явно не придёт. Хидето и сам бы не поверил. Как и в то, что в итоге сам же и угодил в такую нехорошую ситуацию.       Хироши постоянно просит Хиде обратить его. Каждая их тайная встреча обязательно заканчивается именно этим. А Хидето отказывает ему, не объясняя причин. Паук слишком хорошо знает, что новообращённого вампира ждёт ад, в котором он запросто может умереть от боли и жажды, если рядом не окажется хорошей поддержки. Самого Хиде таковой назвать трудно, он молодой вампир и всё ещё не знает многих законов. Хотя основная причина, конечно же, совсем не в этом.       Укус Паука смертелен для человека. На то он и Паук, заслужил своё название; это тот редкий и единственный вид вампиров, который может лишь убивать и проклинать, опутывать жертву до удушья своей паутиной. Но не обращать. У них отравлена сама кровь, а без неё человека вампиром не сделаешь. Повезло же Хиде после обращения превратиться именно в такого. Он не стал бессмертным, он стал самой Смертью. Только вместо косы у него — клыки и ядовитая кровь.       А Хиде совсем не хочет, чтобы брат — единственная ниточка, связывающая его с миром живых — его покинул. Не желает подвергать его такой опасности без всякой причины. И уж точно не хочет быть его убийцей. Хиде и так слишком многих убил за свою недолгую, в общем-то, жизнь в качестве вампира. Вроде бы обращение и эти убийства должны были ожесточить его и начисто вымыть остатки всех добрых чувств, заставить относиться к людям так, как полагается хищнику — как к еде. Но, ощущая, что легко может потерять самого себя, Хиде поклялся, что никогда не причинит вреда кому-то из своих родных.       — Да укусить-то несложно. Это тебе потом будет тяжело не сойти от этого с ума, Хироши… Пойми уже, в том, чтобы быть вампиром, нет абсолютно ничего хорошего.       Хироши недоверчиво фыркает на него и засовывает руки в карманы модной кожаной куртки. Лето в самом разгаре, но по ночам в Колыбели очень холодно.       — Ну конечно, вампирам хреново живётся. Именно поэтому в Колыбели их больше, чем людей?       — А ты считаешь Колыбель хорошим местом для жизни? — Хиде пожимает плечами и почти с удовлетворением видит, как брат кусает губу, не зная, что ответить. — Согласился бы перебраться сюда? Что-то я сомневаюсь.       Сам Хиде находит Колыбель ужасной. Он чувствует окутывающую город тьму, словно весь прекрасный сверкающий фасад в момент просто рухнул, как картонная декорация. Хидето часто бродит в одиночестве по улицам, всматриваясь во всё, что его окружает, и ему кажется, что он кожей ощущает хриплое дыхание умирающего города, который будто распался на два параллельных мира. Куда ни глянь, везде одна сплошная смерть, кровь, наркотики, вампиры, многие из которых прокляты более древними, рыщущие в поисках скудного прокорма. А люди как зомбированные и ничего не замечают, считая, что всё ровно так, как и должно быть. А ведь когда-то Колыбель сияла, даже её улицы покрывал белоснежный мрамор, а жители не слышали ничего о вампирах и прочей жути. Теперь же — взорванный, выжженный мир, оплот аристократов, в котором не осталось почти ничего живого. Не самое приятное ощущение и зрелище, доступные лишь вампирам, они ведь видят гораздо больше, чем люди. И чувствуют куда более остро, пропуская всё через себя. Будь малейшая возможность, и Хидето давно бы уже упёрся куда подальше, к Грани, туда, где не так ощущается весь этот упадок. Да, на краю их мира полно всего заброшенного и вымершего, но оно и выглядит таковым, а не как прогнившая Колыбель, изо всех сил старающаяся притворяться живой. Однако уйти Хиде не может — он накрепко привязан здесь к своему создателю, который наотрез отказывается куда-то двигаться и ему не даёт. Поймал Паука на его же паутинку из крови.       Может, если бы люди могли чувствовать шизофреническое раздвоение Колыбели так же остро, как вампиры, Хироши давно бы уже пересмотрел свои приоритеты и радовался, что он ещё живой, а не просил брата превратить его в кровопийцу. Неужели такой мир стоит того, чтобы мечтать жить в нём вечно?       Паук опускает глаза, пряча взгляд за длинными пушистыми ресницами. Тьма тонет в его налитых кровью радужках, растворяется в светящейся в них печали. Оттенки алого вообще превалируют во всём его облике. Багровые глаза. Длинные взлохмаченные красно-розовые волосы, собранные в высокий хвост, но всё равно свисающие ниже пояса — если Хиде их распустит, они упадут до самых колен. Липкая бордовая помада на пухлых губах. Тонкая сеточка вздутых черноватых вен, похожая на паутинку, на скуле и виске, возле глаза. Небольшой рубин, горящий во лбу, играющий множеством огоньков в гранях. Паук очень красивой расцветки, с яркой спинкой. Жаль только, что он такой ядовитый.       Хидето сжимает руку брата и останавливается; тепло кожи заставляет его вздрогнуть и почувствовать себя заледеневшей каменной статуей. Хироши оборачивается на него, растерянно хлопая глазами.       — Хиде?       — Колыбель мертва. Сейчас ты этого не замечаешь, — Хиде внимательно смотрит ему в лицо, надеясь увидеть там хоть тень смятения, — потому что ты человек. А если ты станешь вампиром, поймёшь. И поверь, эту её сторону лучше не видеть. И вообще держаться от неё подальше… Мне казалось, что тебе возле Грани всегда нравилось больше.       Юноша улыбается, покрепче сжимая его пальцы своими, словно пытаясь согреть.       — Да, больше. Там гораздо тише и спокойней. Но я же не смогу вечно отсиживаться в норе. И потом, не обратишь меня ты — обратит кто-нибудь другой. Или убьёт. Думаю, это будет гораздо хуже. Что ты об этом скажешь?       Он говорит об этом с такой беспечностью, что Хиде становится не по себе. Паук не может понять, пытается ли брат казаться таким беззаботным или просто совершенно не осознаёт, что такое и вправду может произойти.       — Не думай об этом, Хироши. Живи, пока можешь, — Хиде только кусает губу и изо всех сил старается придать своему голосу твёрдость. — А восстать из мёртвых ты всегда успеешь.       Хироши улыбается ему своей обыкновенной беспечной улыбкой, той самой, с которой лез к брату обниматься, когда они были детьми. Кивает слегка, наклонив темноволосую голову и подняв воротник куртки. А Хиде знает, что он не послушает и будет и дальше размышлять об этом. И весь дальнейший путь до станции монорельса они просто молчат.       Тёмная станция прямо под окнами высокого стеклянного здания со множеством вывесок почти пуста. Запись голоса диктора из трещащих от времени динамиков бездушно сообщает об отправлении поезда в сторону Грани через пять минут. И сам поезд, весь такой обтекаемый, с острым носом, похожий на заточенный наконечник стрелы, мрачно поблёскивает серебристой краской в своей колее, ожидая поздних пассажиров.       — Не говори ничего маме с папой…       Хиде обнимает брата на прощание и почти привычно просит его хранить дальше их секрет. Никто не должен знать, что Хидето жив.       — Сам знаю, не дурак, — печально отвечает Хироши, на секунду уткнувшись носом куда-то в плечо. Пальцами перебирает длинные красные пряди волос. — Хотя, как по мне, тебе следовало бы дать им о себе знать. Хотя бы один раз… Мама очень переживает. Да и папа тоже.       — Я не могу. Йошики мне запретил, — и Хироши кривится, ему явно хочется в очередной раз сказать, что Хиде буквально парализован своим любовником, и это бесит. — А потом, как они отнесутся к тому, что сыночек теперь убийца? — Хидето криво улыбается ему. — Пусть лучше и дальше считают, что я умер.       Всё верно, Хиде умер несколько лет назад. Покончил с собой. Он простился со светом и всем, что было ему дорого, чтобы навсегда остаться с существом, которое страшно и болезненно полюбил. Пошёл на самопожертвование. Или же просто сбежал от всей привычной обстановки. Хидето должен был отречься от семьи совсем и никогда больше не встречаться ни с кем из родных. Так и сделал, но окончательно порвать нити, связывающие его с миром живых, не смог. Только Хироши знает, что брат не совершил самоубийства и то, что его могила под роскошным светящимся памятником на самом деле пуста.       Хироши только вздыхает и, похлопав его по спине, шагает в вагон, вставая у окна. Поезд схлопывает двери и, тихо шипя, уносится в подсвеченный синим туман. Хидето долго смотрит ему вслед, скрыв взгляд за длинными волосами. Думал ли он и сам когда-нибудь о том, чтобы в последний момент прыгнуть внутрь следом за Хироши? Если только в самом начале. Нельзя мёртвым вмешиваться в дела живых и показываться им на глаза. И его до сих пор не покидают мысли, что всё-таки он предал родных, и даже если бы была возможность, наверное, он бы со стыда не посмел им показаться.

***

      Уже совсем скоро рассвет. Неоновые вывески блёкнут, тонут в тумане, ещё немного — и их сияние совсем пропадёт. И Паук возвращается домой — в жилую башню, угрожающе возвышающуюся над Колыбелью. Плотная тишина буквально ударяет в уши после гула ночных улиц, слышно, как в собственной голове шумит застывшая кровь. Хидето кривится и торопливо выворачивается из своего пальто.       Эта квартира на последних двух этажах напоминает ему стеклянный гроб. Почти все стены в ней прозрачные — Йошики говорит, что он таким образом создаёт себе самому иллюзию той свободы, которой у него, как у аристократа, нет. А Хидето кривится и про себя думает, что это скорее иллюзия стеклянной банки, в которую тебя посадили и закрыли сверху плотной крышкой. Пауку это не нравится, но он не осмеливается возражать.       Даже комната с бассейном, находящаяся в самой глубине этого бесконечного бело-стеклянного пространства, походит на клетку. Высокие, от пола до потолка, панорамные окна со всех сторон, чёрный плиточный пол, колышущаяся в прямоугольном углублении прозрачная водная гладь. Хиде старается не заходить сюда лишний раз — Пауки не любят воду. Вот и сейчас он останавливается на пороге и прислоняется плечом к косяку двери, наблюдая, как на крохотных волнах покачивается безупречно красивое тело. Руки раскинуты в стороны, рукава белой рубашки плавно шевелятся, как тонкая полупрозрачная вуаль. Длинные рыжие кудри, потемневшие от влаги, разметались по поблёскивающей глади.       Хиде улыбается краем рта. Его Русалочка. Его прекрасный Принц. Дремлет, как обычно, на воде.       — Йоши, ну я же просил тебя не плавать в одежде…       — Мне так нравится. И вообще, помолчи, у меня сеанс психотерапии.       В голосе звучит лёгкая усмешка, Йошики даже не шевелится, лишь приоткрывает серебристые глаза, глядя в потолок с голограммой звёздного неба — настоящего-то в Колыбели давно уже не видно за постоянным туманом.       — Хоть экраны опусти. Светает, обожжёшься ведь.       — Я уже почти закончил. Дай мне пару минут.       Хидето только вздыхает и, обойдя бассейн по периметру, садится на его край, подтягивая к себе колени. Йошики нравится вода, в отличие от Паука, он каждый раз говорит, что такое вот бесцельное вроде бы лежание на её глади успокаивает. Всё бы было замечательно, если бы не эта его манера купаться в рубашке и брюках. Потом он будет клацать зубами от холода и заворачиваться в полотенце, пока Хиде вытирает ему волосы. Вампиры обычно не чувствуют холода, но не тогда, когда намокают.       Сероватый свет медленно, но верно заливает помещение. Йошики вдруг медленно переворачивается на бок и, глубоко вдохнув, ныряет, на пару секунд с головой уйдя под воду. Подплыв к бортику, опирается руками и легко, как кошка, запрыгивает на него, тряся головой. Мокрые тяжёлые волосы шёлковой тканью осыпаются ему на плечи, и он раздражённо отбрасывает их за спину. Хиде, пододвинувшись поближе, обнимает его, зарываясь в рыжие кудри лицом. Йошики выворачивается, хватается за его шею и утыкается в губы. Дразня, с нажимом ведёт по ним языком, тревожа ещё не зажившие с вечера ранки от клыков, отвлекает.       Громкий всплеск — двое падают в воду. Каждый раз Йошики, едва выбравшись из бассейна, пытается слезть обратно и утянуть Паука за собой; он не раз уже проделывал такой трюк, сталкивая его с бортика, с громким «плюх» спрыгивая следом и обнимая его за шею. А Хиде и не сердится; он улыбается и сам тянется за поцелуем к Принцу, который обнимает его, ласково покачивая и негнущимися пальцами расстёгивая ремень на брюках. Паук кусает его жадно за шею, наблюдая, как он с криком прогибается, и в воде расплываются кровавые пятна. После чего вновь втягивает в поцелуй, давая ему почувствовать на вкус собственную кровь, позволяя кусать и лизать свои губы. Как итог — оба они мокрые, в крови по самую шею и опьянённые.       Ради него Хиде оставил всю свою привычную жизнь и родных, пустившись в кровавое безумие. И сделал бы это ещё раз, если бы потребовалось. До этой судьбоносной встречи он даже и не знал, что сможет кого-то так сильно любить в своей жизни. Даже не любить — обожать, потеряв всякий разум. И ему всё равно, что холодный, заледеневший за сотни лет аристократ не может ответить ему такими же страстными чувствами. Вернее, может, он и отвечает, но почти никогда не говорит об этом. Пылкий, почти обезумевший Хидето и едва способный что-то чувствовать Йошики — вместе они составляют изумительную картину всего несочетающегося разом. Такие разные, но чувствуют себя как половинки одного целого. И друг без друга не могут. Совсем.       Любому вампиру приходится пережить ад. Сначала обращение, которое и само по себе, что уж говорить, весьма болезненно и неприятно. А потом — привыкание к своей новой сущности, что зачастую оказывается даже страшнее. Ведь вместе с тобой умирает и весь твой мир. Умирает в привычном тебе понимании; он темнеет, заливаясь разными оттенками багрового, в нём появляется множество теней, множество новых жутких звуков, от которых порой хочется выть и бросаться на стены. И приходится отрекаться от всех своих старых привычек, думая лишь об одном: теперь ты — хищник, и люди для тебя — всего лишь ходячие мешки с кровью. Ты не должен ничего чувствовать к ним и не должен быть любопытным к их миру, ты больше ему не принадлежишь, ты свободен, ты ничей. Если ты, конечно, не влюблён в своего создателя.       Хидето, впрочем, не терзался такими вопросами. Некогда ему было. Паук учился охотиться и использовать себе на пользу собственную ядовитую кровь, отмечая про себя, что ему это нравится, захватывает процесс. А ещё теперь рядом был Йошики — его создатель, наставник, любовник. Такой загадочный, окружённый ореолом таинственности, временами пугающий, но болезненно обожаемый. Весь привычный мир словно взорвался буйством новых красок и ощущений, и Хиде просто бросался в них с головой, упиваясь ими, растворяясь без остатка. Когда он был человеком, он считал себя вполне счастливым, но, случайно встретив Йошики, понял, что просто не знал до этого любви, принимая за неё привязанность к своим родным и друзьям. Они быстро осознали, что влюбились друг в друга; и когда Принц, покоривший с первого же взгляда и слова, в один момент прищурил свои удивительные, слегка раскосые серебристые глаза и сказал, что если Хиде хочет остаться с ним, ему придётся стать вампиром, Хидето согласился мгновенно. И то, что было до превращения, начало казаться ему чем-то далёким, тусклым и попросту скучным.       Они почти сразу сбежали от Грани. Но далеко не сразу оказались в Колыбели. Йошики сказал, что он не хочет сразу окунать только что обращённого Хидето во весь этот её шум и гул — множество теней и мрачная сторона Колыбели могут напугать его и свести с ума, лучше сначала привыкнуть ко всему новому. Да и самому Принцу явно хотелось хотя бы временно откреститься от надоевшей чопорной обстановки аристократической верхушки, болота, в котором много лет подряд не случалось ничего нового. А Паук и не спорил, с обожанием глядя на своего создателя. Поэтому они вдвоём долго путешествовали по окрестностям Грани, по тем самым маленьким пустым городкам, которых вдоль неё всегда было великое множество и которые при этом были куда привлекательней, чем Колыбель со всем её фальшивым сиянием. И Хиде мог бы сказать, что эти несколько месяцев — месяцев ли, а не лет? — были самыми счастливыми во всей его жизни.       Мрачное скалистое побережье, в которое бились чёрные волны залива. Тяжёлые тёмные облака над головой, пепел и дым, витающие в воздухе. Заброшенный маяк, как символ того, что даже свет в этом мире рано или поздно гаснет. Жутковатые замки с башнями, угрожающе торчащими, как рога, над мёртвыми высохшими лесами. Заколоченные, полуразрушенные дома, почти заросшие серой колючей травой. И никого в радиусе сотни километров, только они вдвоём, Паук и его Принц.       Было во всей этой мертвенности что-то чарующее, пугающее и привлекающее одновременно. Хиде бродил, как сомнабула, с маньячным блеском в глазах трогая гибкими паучьими пальцами засохшие колючие ветки. Всё ему было ново, необычно, так и хотелось пощупать, а то и на клык попробовать. А Йошики наблюдал за ним с умилением в серебристых глазах — так мать следит за расшалившимся ребёнком, одёргивая его в крайних случаях и не давая причинить вред себе или окружающим.       Разговаривали Хиде и Йошики мало. Всегда. Общались они исключительно при помощи обмена кровью — ритуала, который, как сказал Принц, идеально подходит для того, чтобы двум вампирам притереться. Спрятавшись от опасного дневного света в какой-то маленькой старинной церкви, лёжа на рассохшемся деревянном полу под тяжёлыми скрипящими люстрами, они учились понимать друг друга, раздирая клыками шеи и пробуя на вкус кровь и слёзы. Сначала — очень робко, неумело, дрожа и боясь; Хидето не осмеливался даже впить клыки в горло Йошики и только кусал губы и шумно дышал носом, пока Принц мягко гладил его красные волосы, целовал нежно, называл своим драгоценным камнем и говорил, что всё хорошо. А потом — всё смелее, всё более страстно, с появившейся яростью. Сверкая своими серебристыми глазами, Йошики с пристрастием вылизывал от слёз глаза Хиде, размазывал по шее выливающуюся из рваных ран кровь, касался окровавленными пальцами лица, и Паук целовал его подушечки, улыбаясь самым краешком рта, после чего сам накидывался на любовника, вцепляясь в него, отзеркаливая все действия. Чтобы через доли секунд вновь оказаться под Йошики. Тогда Хиде даже не думал о том, что они уже занимаются любовью — только в очень странной и извращённой манере.       Вокруг не было ни души, они могли сколько угодно вот так со стонами валяться по полу, захлёбываясь кровью и облизывая друг друга. Каждая капля словно раскрывала остатки их душ всё больше. И настал момент, когда стало понятно, что общаться словами они в такие моменты просто не могут — только кровь. Или слёзы, которых тоже хватало; Хиде плакал почти всё время. Он плакал, когда не хватало воздуха от бесконечных рваных поцелуев с железным привкусом. Плакал, чувствуя, как Йошики раздирает ногтями кожу на его животе. Плакал, когда Принц трахал его, так же жёстко и глубоко, как целовал, неаккуратно швыряя на рассохшийся пол, который кололся множеством невидимых заусенцев и оставлял на коже занозы. Так жарко. Грубо, жестоко. Боль, яд в костях, растекающийся с каждым движением. Продолжать почти невыносимо, но и остановиться невозможно. И двое вампиров сплетались узлом, всё сильнее ударяясь друг в друга влажными телами, понимая лишь одно: ни один из них больше не даст второму освободиться.       Дневной свет, ставший в какой-то момент в глазах Хидето красным, струился в мрачный зал. Укоризненно глядели с чудом уцелевших витражей лики святых. Прямо на них, на двух нечистых, слившихся воедино.       Обнимая своего Йошики, двигаясь вместе с ним и жадно вылизывая от крови его шею, Хидето думал, что мечтает остаться здесь навсегда. Не нужна ему никакая Колыбель, аристократы и кровь. Нужен лишь Йошики и вот это безумное единение. И как же горько становилось от мысли, что это невозможно. Ведь всему в этом мире приходит конец. Рано или поздно им придётся покинуть этот крохотный мир, принадлежащий только им двоим.       Хиде до сих пор часто об этом думает. Колыбель буквально оглушила его после всей этой тишины и пустоты. И он с горечью чувствует, что Йошики, вернувшись в свою родную гавань, стал от него отдаляться. Он уже не такой безумно близкий, не смотрит на Хиде с таким жадным вожделением в глазах. Всё чаще думает о чём-то другом и тонет в своих делах. Аристократ, Принц. Вынужден держать себя и не давать особо волю чувствам. Хидето кажется, что и в том путешествии он в кои-то веки просто смог расслабиться и выпустить наружу все свои тайные желания. А теперь не может — Колыбель и положение давят на него и обязывают держаться.       «Отдайте моего Йоши. Отдайте!»       Хидето то и дело просыпается посреди дня, выкрикивая эти бессильные слова. Но что Хиде может сделать? В глазах окружающих он обычный Паук, которого Йошики держит в качестве домашнего любимца. Эти напыщенные древние каждый раз на приёмах смотрят на него так непонятно, как на странное животное в зоопарке, и ему всё чаще хочется зашипеть от злости. А в свободное от мероприятий время Хиде остаётся лишь бродить в одиночестве по улочкам Колыбели и тихо хлюпать носом, утыкаясь в подушку. И надеяться, что рано или поздно тот Йошики, которого он полюбил, вернётся.       Если бы только кто-то мог понять его тревогу. Погладить по волосам и успокоить, как делал Йошики когда-то…       Тихий плеск воды отдаётся в ушах, холодная кровь течёт по шее. А где-то далеко внизу проклятая Колыбель тонет в густом рассветном тумане.       — Доброе утро, Хидето.       Йошики позволяет себе улыбку и тянет пряди алых волос, а Хиде мягко целует кончики его тонких пальцев.

***

      — Почему ты не избавился от него?       Йошики бросает это небрежно, сквозь зубы. Слегка царапая иссиня-бледную кожу своими длинными чёрными ногтями, он ведёт кончиками пальцев по горлу Паука, целует его в острый подбородок, на котором всё ещё видно следы крови. Опущенные на окна экраны мерцают мелкими синеватыми огоньками, которые играют бликами по постели, а Хиде весь дрожит, хотя в объятиях Йошики ему сейчас так жарко и хорошо.       «Избавился». Это слово очень и очень не нравится Хиде. Никогда не нравилось. Слишком уж категоричное, непримиримое и заведомо несущее с собой что-то очень мерзкое. А от Йошики это слышать в сторону брата — и вовсе как плевок прямо в глаз.       — Я же говорил, не оставляй никаких нитей к живым, это опасно. Для нас обоих. Долго ещё ты будешь противиться?       Естественно, Йошики знает о том, что Хиде опять убегал пообщаться с Хироши, несмотря на запреты возлюбленного. Йошики с самого начала был против этого, требуя, чтобы Хидето и в самом деле умер для всей своей семьи и никогда больше с ними не пересекался. Даже от Грани Йошики забрал его, надеясь, что за эти месяцы они прикипят друг к другу, и Паук забудет обо всём. Но он всё-таки любит своё бесшабашное красноволосое творение и отчасти понимает его чувства к брату, Йошики явно не хочет отбирать у него эту радость, потому-то и терпит его неповиновение, только изредка выказывая своё недовольство. И обещания Хиде, что Хироши никогда их не выдаст, на него не действуют, Йошики всегда в ответ слегка саркастично поднимает брови и усмехается краешком рта.       Люди болтливы по своей природе, как ты этого не понимаешь? Мой нежный наивный Хиде, они не умеют хранить тайны. Особенно чужие. И твой брат не исключение, уж поверь мне. Потому что исключений не бывает.       Видимо, Хиде судьбой предписано теперь разрываться между любовью к Хироши, последнему живому, что у него осталось, и любовью к своему Принцу. Хотя он всё равно бы в этом открытом противостоянии выбрал Йошики. Это даже сомнению подвергать не приходится. Вот только смог бы он убить брата, если бы Йошики вдруг ему приказал?       Хидето чуть дрожащей рукой гладит его встрёпанные рыжие волосы, слегка отводя их назад. Они всё ещё влажные, хотя Хиде очень старался вытереть их. Хмыкнув, сжимает пряди в кулак и тянет, наклоняя голову к себе. Упирается лбом в лоб, и Йошики морщится, когда сияющий драгоценный камень царапает его кожу.       — Я не трону его, Йоши. И ты тоже не посмеешь. Если я пообещал тебе, что он нас не выдаст — значит, так оно и будет.       Воздух в комнате такой сухой, что у Паука слезятся глаза, и очень хочется раскашляться. Кусая губы, Хиде самыми кончиками пальцев гладит лицо Йошики.       Даже сейчас весь в кружевах. Не Принц — Принцесса. Королева. Красивая и такая холодная — кожа, как снег, длинные волосы рассыпались по плечам. А серебро глаз отдаёт лёгким синеватым оттенком, словно лёд, подсвеченный каким-то волшебным сиянием.       — Мне это не нравится. Перестань тянуться к миру живых, он тебя уже отверг. Твой брат человек, Хиде. И живой. А ты вампир и мёртвый. Не забывай об этом.       Йошики перехватывает его ладони своими, слегка сжимает пальцы. Кусает на секунду губу и, наклонившись, дотрагивается до щеки.       Хиде держит глаза открытыми. И не противится, когда влажный шершавый язык медленно проходится по его глазному яблоку, слизывая прямо с него выступившие слёзы.       Йошики всегда питал слабость к его глазам. Во всех смыслах. Любил рассматривать их, приблизив лицо почти вплотную. Сосчитал все его ресницы и прожилки на алых радужках. И он предпочитает не ждать, пока слёзы скатятся по щекам, а собирать их языком вот так, прямо с глаза. Опасный фетиш, для человека он точно был бы чреват неприятными повреждениями. Однако не для вампира. А вот по ощущениям это ещё противнее, чем звучит… Но Хидето позволяет ему вылизывать свои глаза. Потому что знает, что Йошики таким странным образом проявляет свою любовь. А через слёзы они общаются, так же, как через кровь. Это по-прежнему гораздо надёжнее слов. Да и не могут словами. Разучились.       «Я одержим? Всё ещё позволяю делать с собой такое…»       Он сжимает пальцами пряди рыжих волос, тихо вздыхая и подавляя желание зажмуриться. Йошики и не собирается останавливаться, жадно водя кончиком языка по глазу, будто пытаясь собрать всю выступившую там влагу. А Хиде кажется, что они опять оказались в заброшенной церкви где-то у Грани, и синие огоньки напоминают ему лучики дневного света, проходящие через витражи.       Едва Йошики отстраняется, облизываясь, Хиде с рыком кидается на него. Уронив на подушки и буквально вдавив в них, впивается в шею своими страшными клыками. Он знает расположение каждой вены на горле Принца и нарочно целится прямо в артерию; ярко-алая кровь фонтаном брызгает ему на лицо и растекается по белоснежным кружевам, а Йошики вскрикивает, цепляясь за его пышные красные волосы. Хиде кусает его раз за разом, с каким-то отчаянием, буквально разрывая мягкую белую кожу сразу в нескольких местах. Он весь измазался, холодные струи стекают по подбородку, на щеках остались яркие разводы. И кровь тихонько шепчет ему голосом Йошики: ещё, я так скучал…       Пальцы Принца тянут волосы, Йошики тихо шипит, вяло пытаясь оторвать его от себя. Но бесполезно, Хиде не обращает на это никакого внимания, прислушиваясь лишь к звучанию крови на языке. А кожа на шее Йошики уже вся в лохмотья от его зубов, свисает неаккуратными кровавыми клочьями. Такие раны медленно заживают, ему опять придётся прятать горло в высокий воротник или широкую кружевную ленту; и Хиде ухмыляется краем рта в ответ на эти мысли. Сам он всегда с удовольствием демонстрирует разорванное горло, ловя удивлённые взгляды встречающихся на пути вампиров.       — Прекрати, мне больно… — тихий выдох сквозь зубы, Йошики, наклонив голову, зарывается в его волосы носом, сцепляя пальцы в замок где-то на затылке. Опять оттянув пряди, всё-таки отстраняет его от себя. Их взгляды встречаются, потемневшие серебристые глаза смотрят в бордовые. Хиде облизывает губы кончиком языка и с улыбкой подставляется, когда Йошики, приложив на секунду руку к своей шее, нарочно с нажимом мажет пальцами по его щеке вниз, к уголку губ и подбородку. И Паук запрокидывает голову, подставляя ему своё горло.       Хидето знает: кровь Паука ядовита для человека, для другого вампира же этот яд — в чистом виде наркотик, от которого жажда только усиливается; мигом пересыхает во рту, язык словно превращается в жёсткий наждак, а клыки ноют, требуя позволить немедленно разорвать кожу. Ломка, но очень сладкая. Сжав в кулак красные волосы, Йошики медленно ведёт языком по выпирающему кадыку, слизывая попавшие туда капли собственной крови. Помедлив секунду, всё-таки впивает в кожу клыки. И тут же вздрагивает от потока чувств, хлынувших вместе с ней прямо в уши и в голову. Стоны, нежный шёпот…       Хиде вдруг заливается весёлым хохотом и резко опрокидывается назад, утягивая вцепившегося в него Йошики за собой. Принц тихо стонет, хватая губами его кожу, царапая кончиками острых, как бритвы, зубов. Хиде, прильнувший к заледеневшему Принцу всем телом, уже распалённый его кровью, такой горячий… Его хочется. Хочется просто взять грубо, без предупреждения, таскать за длинные волосы и кусать везде, куда можно дотянуться. Хиде усмехается, прислушиваясь к его мыслям; слегка разводит в стороны бёдра, позволяя устроиться между них, вжаться всем телом. И торопливо тянет края рубашки, намекая, что неплохо бы уже от одежды избавиться.       Обоим жарко. Оба в крови по уши, не понять уже даже, где чья, а вместе с ней перемешались и не высказанные вслух чувства. Йошики проталкивается в него резким толчком, душит вырванный сдавленный вскрик в поцелуе и почти сразу начинает движения. Замечает блестящие на вздрагивающих длинных ресницах слёзы; серебристые радужки жадно вспыхивают, и он тянется снова облизать глаза. И Хиде послушно распахивает их. Языком по слизистой, медленно, с каким-то садистским удовольствием, словно не желая упустить ни одной капельки. Это уже начинает причинять боль, Хидето кривится слегка, стараясь не сощуриться. Он тихонько, с надрывом дышит, слегка разомкнув губы и почти уткнувшись ими в худое плечо; огромная копна алых волос разметалась по подушкам, шея и подбородок залиты кровью, его или Йошики, грудь вздрагивает каждую секунду, как от мощного удара под дых.       Тебе страшно, Хидето?       Лицо Йошики абсолютно непроницаемо, оно почти не меняется даже во время секса — кажется, что никакие эмоции и наслаждение попросту не могут затуманить его взгляд. Он наконец отлепляется от глаз и гладит возлюбленного по лицу кончиками пальцев. А его голос звучит в голове. Так интимно.       Худое тело Паука такое непривычно мокрое и горячее, двигается под ним, нетерпеливо виляя костлявыми бёдрами из стороны в сторону. Хрипя, Хидето тянется к нему, с силой процарапывает по спине длинными ногтями — он твёрдо намерен сегодня буквально искупать в крови их обоих, чтобы напомнить Йошики о том, что их связывает. Напомнить о тех безумных днях в заброшенной церкви, когда их не интересовало и не волновало ничто, кроме друг друга.       Нет, ему не страшно. Горько скорее. Хидето мотает головой по подушке, отчаянно зажмуриваясь — проклятые слёзы опять наплывают, а глаза уже болят, лучше бы Йошики больше их не лизал. Однажды он уже поранил глаз таким образом, и Хиде пришлось носить чёрную повязку, усыпанную драгоценными камнями, которую Принц бережно завязал на нём. Зажило быстро, даже следа не осталось, но повторять такой опыт совсем не хочется.       Йошики обхватывает его обеими руками под спину, слегка приподнимая и переворачивая на живот. Придерживает за выгнутую талию, снова припадает к шее, пользуясь тем, что Хиде полностью отдался в его руки, цепляясь за смятые простыни. Бёдра пропускают удар за ударом, жар буквально раздирает изнутри. Паук стонет, дёргаясь, царапает ногтями спинку кровати, а Йошики хватает его за волосы, наматывая их на кулак, и грубо тянет назад, к себе.       Тогда открой глаза.       Он подчиняется, слегка поворачивая голову и сталкиваясь с потемневшими серебристыми глазами. И Принц плотоядно улыбается, опять размазывая по лицу кровь, вычерчивая какие-то только ему понятные знаки и символы. Жжётся, как проклятие. И Хидето, тихо похныкивая, с отчаянием жмётся к его губам. Зарывается трясущимися пальцами в роскошные рыжие кудри, подкручивая прядки и трогая ладонями исцарапанную спину.       Хидето и вправду такой нежный в эти моменты. И подобен, как говорит Йошики, драгоценному камню, гладкому и сияющему.       От приоткрытых дверей на балкон уже веет прохладой наступающего вечера, ещё чуть-чуть — и придётся вставать и идти отмываться от крови и спермы. Хидето морщится и, поворочавшись, краем приоткрытого глаза смотрит на Принца.       Йошики дремлет рядом, свернувшись в клубочек, отзеркалив его позу. Их пальцы крепко сплетены на подушке.       Паук кусает израненные губы и утыкается носом в подушку, подавляя тяжёлый вздох. Вот и кончился ещё один день в отведённой вечности, а ничего не изменилось. И как не было этого безумия и очередного ритуала обмена кровью. Всё это — как яркая вспышка, пролетевшая одним мгновением. А после неё привычно наступают усталость и опустошение, которые он чувствует кожей. Он ни за что не скажет, что ему хочется и дальше лежать в руках своего Принца и позволять ему гладить волосы и лизать слёзы.       Он слышит, как Йошики, мягко высвободив кисть, встаёт, довольно потягивается и лениво накидывает на себя длинную рубашку, которую покрывают бурые пятна. Хиде слегка поворачивается, чувствуя, как губы, подбородок и почти всё тело неприятно стягивает засохшими плёнками. Сперма, кровь — всё перемешалось. Вид у него, наверное, изумительный, как будто он день напролёт рвал клыками сырое мясо. Впрочем, Йошики выглядит не лучше — одни намертво слипшиеся от крови волосы, словно его сверху ей поливали, полосы вокруг рта и рваные раны на шее чего стоят.       — Поднимайся, Хиде.       Да, пора собираться на очередное светское мероприятие. Хиде даже не помнит, чему оно посвящено — очередное сборище аристократов, наверняка, как и обычно, дико скучное, наполненное звоном бокалов с кровью и презрительными взглядами. Все они кажутся ему одинаковыми. Но если ты аристократ, ты обязательно должен там присутствовать. Хидето по-настоящему хочется верить в то, что Йошики и сам каждый раз не особо этому рад. Хотя наверняка он не знает.       Иногда у него проскальзывает мысль, что он вообще не знает своего Йошики. Не хочется об этом думать, но и не думать он не может. Принц всегда смеётся, когда Хидето высказывает ему это, выражая своё беспокойство. И говорит, что ему и не нужно знать всего. Вампиры не должны быть любопытными. И создателю не следует полностью открываться перед своим творением.       Хиде улыбается краем рта и смотрит на застарелые разрезы на своём запястье. Действительно, а зачем ему всё знать? По-настоящему важно лишь то, что они понимают друг друга через кровь, а это для вампиров — показатель высочайшей близости и привязанности. А Принц пусть остаётся в его глазах именно Принцем — загадочным и прекрасным существом, ради которого Хидето навек простился со своим телом и душой.