maledictum

В доме Маккормиков редко молились, вследствие чего Кенни узнал о далеком-далеком боге лишь на шестом году своей жизни из уроков миссис Холидэй. Качая зажатой в руке книгой, она рассказывала им множество странных историй, на которые остальные реагировали как на нечто невообразимо скучное и заранее известное, словно слышали их сотню-тысячу раз. Даже миссис Холидэй с каждым разом выглядела все более и более отсутствующей. Вскоре имена и события шли как монотонный речитатив, в своем отчаянии прерывающийся лишь на завещание “не грешить” и страшное выпучивание и без того огромных глаз на добрую половину лица. Любой, кто когда-либо сходился посреди класса, получал “воспитательные меры”: стулья перед доской, три стиха наизусть из той самой громоздкой книги и одно и то же нравоучение, которое наводило на многих отвращение и скуку. На всех, кроме него. Кенни бы хотелось себе Каинов знак — проклятие, нареченное именем убийцы из речитативов миссис Холидэй, которое оберегало ото всех огорчений и бед — от смерти, чтобы воздавалось костлявой мученице всемеро за ежедневные проводы его в один конец: за острые ножи торчащих наружу ребер, за звенящие осколки в легких и голове, за ядовитые пробирки в стенках желудка и всепоглощающую темноту в глазах. Каин убил Авеля единожды и единожды был за это жестоко благословлен. К концу начальной школы Кенни убивает каждый день: сначала жертвы маленькие и незначительные, можно даже сказать, далекие: приезжий турист, присланный на замену учитель или директор. Ничего такого. Спустя три месяца Кенни представляет, как мать переворачивает лепешки из кукурузной муки на сковороде полной масла, испачканными в нем ладонями крутит вентили плиты, и та вдруг вспыхивает. Огонь охватывает посуду и прожорливо, как псина между баками, вцепляется в тощие руки. Крик ввинчивается штопором в уши. На завтра — доклад по политическому устройству Америки. В пятницу картонные легкие упаковок из-под какао по тридцать центов рвано дышат в такт колыханию студенистых складок на шее напротив. Эрик остро выпучивает глаза и царапает горло. Содержимое стакана роскошным шоколадным пятном расползается по белоснежному ковру в прихожей. Кайл трёт скулу и рассеянно озирается на Стэна, в очередной раз сокрушающегося о чем-то связанном с Венди. Трубочки забавно чмокают. В субботнее утро летних каникул Стэн крутит педали нового велосипеда с переключателем скоростей, неловко объезжая каждого напружиненного по кривой, чтобы не наскочили. На низком старте даже Картман. Он переступает с ноги на ногу на месте и в последнюю минуту пребольно пихает их с Кайлом локтями в живот. Кенни успевает наступить на пятку огромных кроссовок, но даже это не сбивает Картмана с толку, он напирает на растерявшегося Стэна неумолимой громадой, и тот отступает. В субботний полдень летних каникул Стэн крутит педали нового велосипеда, — его висок нанизан на ручку из свежей резины, а глаза абсолютно пусты. Солнце жарит. В воскресенье у Кайла обнаруживается аллергия. Картман смеется и называет это то “карой”, то “венерической болезнью”, пока тот прямо за просмотром телевизора разрывает грязными после игры в саду ногтями собственные запястья и жилы вен. Пульт управления новой механической машины едко блестит на тумбе рядом с диваном, по правую руку от Кенни. Так далеко и так близко. Кенни пихает Картмана коленом в надежде, что тот, наконец, заткнётся, подавившись целой горстью попкорна, воистину как жирный хряк. Завтра в школу. Венди в среду умирает между кабинками женского туалета с разорванными поперек губами, ну, знаете — девушки, пока Стэн мечется в столовой над идеей очередного свидания. Костлявая все еще наведывается каждый день, но отныне лишь одно из тысячи посещений относится к нему напрямую: Кенни был благословлен живым воображением, он мог бесконечно смотреть на звезды и мечтать о Каиновом знаке, мечтать о том, чтобы воздалось этому миру всемеро.