Взорвавшееся

Смуглые пальцы настороженно, но уверенно потянулись к краю маски, и Какаши аж задохнулся — и судорожный выдох вырвался из него вместе с легким паром куда-то в мягкие сумерки. Уж сколько он себе говорил: никогда и никому! Ни за какие коврижки нельзя и все тут, а Ируке все было до одного места. Угрюмого Копирующего ниндзя боялась вся Коноха, за глаза — да и в глаза — называли убийцей друзей, самым хладнокровным шиноби, смотрели с опаской, а некоторые и вовсе с нескрываемым страхом и презрением, как смотрит на хищника жертва, уверенная в своей безопасности. Умино не боялся. То ли идиот, то ли бессмертный, то ли что-то такое знает…

 У Хатаке всегда было много врагов и почти не было друзей, все свои связи с внешним миром он выдирал с мясом и оголенными нервами, ночами просыпаясь в холодном поту от собственного задушенного воя, и, похоже, в его снах мир ничем не отличался от мира наяву — был целиком залит чужой кровью. Она капала с пальцев, жгла кожу и легкие.

 А Ируке было, видите ли, не страшно! Точно псих…

 Он буквально топил одним своим прикосновением к маске, и Какаши уже в сотый раз за последнюю секунду проклял себя за то, что позволил всему этому произойти. Что однажды просто оглянулся на дежурное пожелание вернуться с миссии живым. Обращенное персонально ему. И ох вряд ли штабной чунин для каждого мимопроходящего вкладывал в свое прощание столько… Столько, что впору было орать и лезть на стенку, если бы из груди не вышибало воздух. Копирующий умел без колебаний убивать. Даже если просили пощады и сознавались во всех прегрешениях. Даже если обещали продать себя в рабство. Умел не спать сутками подряд, умел сидеть часами без единого движения. Был самым опасным зверем в человеческой плоти, а когда дело касалось обычных людей, никакого отношения не имеющих ни к предательствам, ни к обману, ни к тяжелым кровавым следам за спиной — терялся, как слепой щенок.

 Он и замирал сейчас так же — как будто в мгновение одна тьма перед глазами, и только запах — сильный, манящий, почти под носом. 

И пальцы, стягивающие маску.

 Какаши знал, что разучился любить и что разучился любить уже давно. У него всегда болело это чувство — тянуще, почти лопаясь где-то в груди огромным шаром, но вот именно, что почти. Никогда не разрывалось. Болело, наполненное кипящей кровью — своей, конечно, — болело так нещадно, что хотелось потерять сознание.

 Ирука не знает, ничего не знает, Ируке нельзя так близко… К Ируке нельзя так близко.

 Только ему все равно, хоть бы война вокруг бушевала, он бы пальцев не отнял.

 Под маской — трехдневная щетина и потрескавшиеся губы, Умино их целует так нежно, что у Хатаке в груди что-то бесшумно разрывается, и ему кажется, что это сжавшаяся до предела черная дыра. Ирука не пытается больше ничего делать, отстраняется и внимательно смотрит, не отрываясь, как самого сильного ниндзя Конохи начинает трясти, как в лихорадке, и наконец прорывает — слезы безостановочно капают на щеки, и он ничегошеньки не может с этим поделать. Трясется молча, почти в ужасе, в беззвучной истерике. По плечам ненавязчиво бегают чужие пальцы, поглаживая, успокаивая, но Умино не пытается прижиматься. 

 Ирука ничего не знает, ему поэтому и не страшно. Ирука теплый, светлый, такой живой, что Хатаке чувствует себя одной ногой в могиле.

 Но тянется к чужому теплу сам. Позволяет себя исследовать, смотреть на свое лицо. Понимает, что присниться такое точно не могло — ему снятся только кошмары. Умино не отказывается и видит, как волк опасно блестит чернющими глазами, прижимает уши, но шею подставляет, доверяя. Обнимает костлявыми неловкими руками и нет — не верит. 

 Ирука, на самом деле, все знает. И про кровь, и про обман, и про предательство, и про мертвецов. Ему не страшно. У него в душе столько солнца, что хватит еще на два таких мира — а уж на одного Какаши хватит и подавно. Еще Ирука знает, что улыбаться больше никому так не хочет, и желать возвращаться с миссии живым хочет только в сопровождении торопливого поцелуя в висок. 

 Какаши знает, что разучился любить и что разучился любить давно. Но взрыв черной дыры рождает новую вселенную, и об этом он тоже знает — как-никак, он же бывший АНБУ, ему и не такое знать положено по долгу службы. Он только думал, что в жизни это никогда не пригодится.