1
Хитрый лис Геббельс! Во всем Рейхе невозможно было сыскать человека, не предавшегося его чарам и обаянию, и так же невозможно было вызнать того, кто не слышал и не разносил ни единого слуха о министре пропаганды. Диапазон сплетен о Йозефе был настолько огромен, что народ даже не знал, что хоть как-либо походит на правду, а что является провокацией чистой воды, поэтому принял весьма нелепое решение и начал верить буквально во все подряд. Практически каждый был свято убежден в том, что Геббельс состоит с фюрером в отношениях далеко не дружеских, но вслух произнести этого никто не осмеливался, никто не задавал лишних вопросов — боялись. Одного лишь холодного взгляда Йозефа хватало, чтобы все проходящие мимо замолкли, ведь одно его слово — и… Геббельс терроризировал всех, кто по званию стоял ниже него, в том числе Генриха Гиммлера — этот бедолага даже не знал, в чем провинился, а Йозефу и причины для издевательств не были нужны, так что избавиться от участи лоха Генрих никак не мог. Не сказать, что Геббельс был человеком ужасным во всех отношениях — нет, он просто был властным. Иногда казалось, что Йозеф ставил себя даже выше Адольфа Гитлера, но никто не мог упрекнуть его в этом или донести фюреру — не поверит, любимчик же, черт бы его побрал. В добавок ко всему, ходил он всегда весьма странно, своей походкой напоминая английскую буржуазию начала девятнадцатого века: высоко подняв подбородок и расправив плечи, ступал он твердо и чем-то напоминал павлина, бахвалящегося своим пестрым веером-хвостом. Но даже мысленно смеяться над этой напускной грациозностью казалось смертельно опасным плезиром — иногда создавалось впечатление, будто Йозеф в самом деле умеет читать мысли, а людям легче поверить в глуповатый слух, нежели найти разумные причины его появления. По многим вопросам, в том числе и тем, что Геббельса вообще никак не касались, большинство обращалось именно к нему. Все-таки он был ключом доступа к фюреру. Но не все так радужно: великое множество жалоб и просьб на свое имя Йозеф даже не прочитывал или не выслушивал, даже если и делал вид, будто в самом деле вовлечен в дела и проблемы народа, так что до Гитлера не доходило ровным счетом ничего за исключением нескольких юморных строчек, поражающих любого своей абсурдностью — в основном это были матершинные стихи про «крепкую мужскую дружбу» Адольфа и Йозефа, хоть это было не столько забавно, сколько чертовски правдиво. К счастью, цензура позволяла избегать публикации подобного творчества на страницах газет. Гиммлер, как и многие другие несчастные, тоже решил обратиться за помощью именно к Йозефу, который с радостью принял свой дорогой объект для насмешек в ожидании того, что он опять сотворит что-нибудь умопомрачительное, но вот только Генрих был совершенно серьезен и намерения у него были крайне нешутливы. — Пайпер сбежал. Марсель вместе с ним. — только и произнес он. Геббельс нахмурился — шести слов явно было маловато для описания проблемы, поэтому, сглотнув образовавшийся от волнения ком, Гиммлер продолжил: — Перед тем, как покинуть пределы Германии, они… говорили, что хотят устроить революцию. — и все же Йозеф сумел рассмеяться на этом моменте. Смахивая выступившие слезы, он сквозь хохот ответил: — Йохен? Революция? Любезный мой Генрих, ты точно говоришь об этом своенравном мальчишке? Я прекрасно понимаю, что в свое время он доставил нам немало хлопот, но вряд ли во всем Люфтваффе можно встретить человека наиболее патриотичного, чем малыш Ханс! — Я говорю правду, — огрызнулся Генрих, оскорбленный до глубины души. — Я сам слышал, как они щебетали у меня в кабинете… Критиковали власть, мечтали найти сообщников за рубежом и начать новую гражданскую войну. И, как видишь, они в самом деле пропали! — Может, ты их убил? — спросил Йозеф, приподнимая бровь и задумчиво поглядев на растерявшегося Гиммлера. — Чего? — переспросил он, поправляя ворот рубашки, сдавливающий запотевшую от переживаний шею. — Убил. Расчетвертовал там… А потом закопал где-нибудь в лесу. — Зачем мне это делать? — А это ты мне ответь. — Я похож на убийцу? — Кто угодно похож на убийцу. Неужели тебе так захотелось внимания, что ты решил натравить гестапо на своего недоадъютанта, отшившего твою секретаршу? — Нет! Поверь, они сбежали… В самом деле куда-то сбежали! Никто не видел их вот уже как три дня! Когда через пару лет они вернутся до зубов вооруженные и устроят переворот, ты вспомнишь обо мне и моих словах, Йозеф! Собственное самолюбие мешает тебе заглянуть правде в глаза. Ты думаешь, будто… — Советую тебе прикрыть свой рот, если не желаешь лишиться зубов, мой дорогой друг. — шикнул Геббельс, вставая из-за стола и намекая тем самым на завершение изначально не задавшегося разговора. — А если хочешь подключить гестапо — то это к Харстеру, а не ко мне. Удачи, — неискренне бросил он, громко хлопая дверью кабинета и оставляя Генриха наедине со своими спутавшимися мыслями. Гиммлер взаправду не знал, что ему делать дальше: действительно ли стоит идти к Вильгельму — вдруг начальник гестапо тоже просто посмеется над ним? Во всяком случае, пропажа Пайпера и Марселя — дело странное, и, вероятно, влечет за собой кучу отвратительнейших для всего Рейха последствий. И как только Генрих сразу не раскусил этого парнишку, которого намеревался сделать своим адъютантом, своей правой рукой! Возмущенно вздыхая, он вышел из кабинета: Геббельс ждал его. — Долговато, — заметил он, закрывая дверь на ключ. — Надеюсь, ты ничего у меня не крал. Иначе несладко тебе придется… — он призадумался и выпалил: — Стой, ты серьезно собрался к Вильгельму? Генрих кивнул. Ну, а что ему еще оставалось, кроме как обращаться к главному гестаповцу. — Юморист. — таков был приговор Йозефа. Подгоняемый чистым любопытством, Геббельс решил проследовать за полным уверенности Генрихом. Выглядело это как нельзя забавно: обреченный на полнейший провал, Гиммлер все еще питал надежду на то, что Вильгельм выделит неопределенный, очевидно немалый отрезок времени на поиски каких-то двух беглецов, учитывая, что страну могут ожидать проблемы куда более серьезные. Но волновало ли все это Генриха? Ответ прост: ни капли. Йозеф в шутку предложил — Гиммлер на полном серьезе исполнил. Геббельс готов был провалиться под землю, ведь он, по сути, стал подстрекателем этого кретина, и если Генрих обмолвится за него хоть словечком, его имя станет запятнанным в глазах Харстера. Йозеф знал, что никто из граждан Третьего Рейха не посмеет сказать ему гадость в лицо, да и за спиной тоже вряд ли промолвит что-либо подобное, но мнение Вильгельма по непонятным причинам (коими, скорее всего, являлся сам факт участия идиота Гиммлера во всей этой затее) волновало его. Вообще-то Харстер был персоной довольно мягкой и чистосердечной, но, находясь на службе, он доказывал всем, что у него есть острые когти и сила воли — сочетание адское, особенно если речь шла о таком хладнокровном человеке, как Вильгельм. «Бойтесь гнева терпеливых» — наиболее подходящее к сложившейся ситуации выражение. Сам Геббельс терпеливым бы себя не назвал, скорее взрывным, как фейерверк — фейерверк самых различных чувств и эмоций. Вильгельм, как и обычно, находился у себя в кабинете с еще несколькими гестаповцами: все выглядели крайне напряженно, так что первоначально Гиммлер не решался к ним присоединиться. И лишь тогда он заметил, что за ним шел хитро улыбающийся Йозеф. Обхватив цепкими пальцами плечо Генриха, Геббельс бесцеремонно протолкнул его в дверной проем и зашел следом. Все еще улыбаясь, он сказал: — Вот, привел! — и буквально всунул Гиммлера в руки трех сидящих напротив мужчин. Харстер, по совместительству высококвалифицированный и весьма востребованный юрист, сложил ладони треугольником и исподлобья глянул на замявшегося Генриха. — Добрый вечер, Генрих, — поприветствовал он гостя (Йозеф, разумеется, здороваться не стал — второму по важности в Рейхе человеку так формальности были ни к чему). — Что привело тебя сюда? — А… — Гиммлер протянул вперед руку, пытаясь вырвать ее из хватки Геббельса; пальцы все же разжались, Йозеф фыркнул, а освобожденный Генрих подошел ближе к заскучавшему Вильгельму. — Очень информативно, — кивнул Харстер, что-то записывая на близлежащем листе. — А теперь перейдем к делу. — Я обвиняю Иоахима Пайпера и Ханса-Йоахима Марселя в государственной измене, — заявил Генрих, подходя еще ближе к Вильгельму. — Я много раз слышал, как они критикуют фюрера и мечтают свергнуть власть, а теперь эти наглецы пропали! Ты понимаешь, к чему я веду? — У меня нет оснований тебе верить, — простодушно ответил Харстер, откладывая в сторону уже исписанный лист. — Но если фюреру действительно угрожает опасность, я готов взяться за это дело… — Если фюреру угрожает опасность, я готов помочь вам! — Йозеф отпихнул Гиммлера в сторону; в опечаленном взгляде министра пропаганды читалась мольба. — Но, Йозеф, разве у Вас нет дел? — Ради Адольфа я могу их отложить. К тому же, я не думаю, что это займет много времени. — Они могут находиться где угодно, — поспорил Вильгельм. — А знаете что? Мы будем списываться. — предложил Геббельс, успевший убедить себя в том, что поиски могут длиться не один месяц или даже год. — Как только появится хоть какая-то зацепка, я подскочу к вам и помогу поймать этих подонков. Харстер спорить не стал. Он и сам понимал, что у Йозефа уже есть сформировавшееся мнение и некий опыт в решении подобных задач. Вильгельм, конечно, не хотел ставить под удар главного фаворита фюрера, никоим образом не относящегося к гестапо, но напор Геббельса был слишком силен — не столь внешне, сколько внутренне. Кто знает, на что он способен в ярости? Может, донес бы Гитлеру на Харстера и его людей — и тогда пропадет нормальная жизнь, обрушится фундамент, сгниет опорная почва… — Спасибо, — Гиммлер нормализовал дыхание и бесшумно выдохнул. Он больше не переживал. Никто не поверит Иоахиму, и тот еще сотню раз пожалеет о том, что постоянно сопротивлялся воле Генриха, открыто дискутировал с ним по наиглупейшим причинам, нелестно отзывался о его секретаршей и — самое главное — утащил с собой Ханса-Йоахима, который, вероятнее всего, станет таким же чертякой, как и Пайпер, и от былого мальчишки-патриота останется лишь имя. Имя, которое могло войти в историю, как принадлежащее герою авиации — великому летчику Люфтваффе, но войдет, как клеймо изменщика, сбежавшего из страны. Что ж, если Марсель решился на такой отчаянный шаг, значит, что-то им двигало. Что-то, о чем не знают ни Гиммлер, ни Геббельс, ни Харстер со своими подчиненными.2
— Неужели к этому убожеству мы стремились, мой друг? — Иоахим открыл ящичек кассового аппарата и посчитал выручку. — А вообще-то… мне нравится. Пайпера устроили продавцом в бакалейной лавке, а Ханса — его помощником, а-ля «подай-принеси». Все, что Иоахим делал — подсчитывал общую стоимость купленных товаров и складывал деньги в специальный отсек в кассе. Казалось бы, куда еще проще, но Марсель его обыграл: круглые сутки он сидел в отведенном для работников помещении, спал и пытался что-то приготовить на старенькой газовой плите. Вообще-то газа в СССР практически не было, но столица, как ни очевидно, была исключением из общего правила, так что каждый час Пайпер мог услышать, как его обленившийся друг чиркает спичками и кроет нецензурной бранью свое неумение приготовить что-либо съедобное. Иногда их навещал владелец магазина — молодой немец, живший на втором этаже здания и получивший магазин от своего отца, переехавшего в Советский Союз практически сразу после окончания Гражданской войны. Звали этого владельца Парзифалем. Красавцем назвать его было сложно, но добряком и верным другом — вполне возможно. Парзифаль сразу же согласился принять на работу двух бедолаг, отлично говорящих по-немецки. Хансу это показалось подозрительным, вдруг этот господин Любезность выдаст их, но Пайпер кое-как убедил своего спутника в том, что все будет хорошо. Так они и получили работу, никак не связанную с тем, чем они занимались до этого. Все годы обучения в военных академиях пошли насмарку, и Иоахим был несказанно этому рад. Каждое утро и день он проводил отныне не в тесном кабинете, а за прилавком уже полюбившегося магазинчика. Вечером он не заполнял скучнейшие документы и не спорил часами с душнилой Гиммлером, а в совершенно спокойной дружеской обстановке вел дружеские беседы с Хансом в их комнате. Пайпер наконец почувствовал себя свободным. Да, именно к этому он и стремился. Пока еще не все было спокойно, и их лодка желанной беспечности периодически раскачивалась из стороны в сторону на волнах опасений и тревоги, но Иоахим делал все, чтобы обеспечить себе и Марселю мирную жизнь. Стоит упомянуть, что Иоахим любил рисковать. Он был из той категории людей, которые могли потерять абсолютно все, кроме нездорового азарта. Именно поэтому Пайпер так обрадовался, когда у них с Николаем состоялся диалог. — Тут неподалеку есть подпольное казино, — шепотом сообщил владелец гостиницы и написал что-то на бумажке. — Вот его адрес. К девяти часам вечера там уже собраны все местные авантюристы и любители азартных игр! — Вот это по-нашему! — Иоахим вчетверо сложил листок и поцеловал его. — А разве у вас тут не запрещены всякие казино?.. — Конечно, запрещены! — Николай прыснул. — Поэтому оно и подпольное, да и доступ туда есть далеко не у многих… Человек двадцать — вот и все завсегдатаи. — А Вы входите в их число? — Пожалуйста, обращайся ко мне на ты, Иоахим. Мне так комфортнее. — А ты называй меня Реми. Это во имя нашей общей безопасности. — Договорились. Что ж, я довольно часто посещаю это казино. Ну как… по настроению и количеству свободного времени. А его у меня — уйма. В эту гостиницу мало кто заезжает. В основном беженцы. Здесь их привлекают низкие цены и Владимир. А я не жалуюсь, потому что ради них и тружусь. Хорошо, что еще никто не прознал о том, что происходит здесь на самом деле. — А ведь действительно! — согласился Иоахим, — Я даже полюбил это местечко, — признался он следом. — Оно мне стало даже более родным, чем… дом. — Да ну, ты преувеличиваешь, — Николай отмахнулся, польщенный искренними словами гостя. — Разве может быть что-то более родным… — он внезапно запнулся и сам ответил на свой вопрос: — Может. Иоахим предпочел тактично промолчать и кивнуть вместо расспросов о причинах такой точки зрения. Да и сформулировать свои вопросы нормально он не мог: это звучало бы, как детский лепет, а не речь взрослого, образованного человека. Ближе к вечеру Пайпер пошел в ближайший магазин одежды, чтобы приобрести себе и Хансу новые костюмы. Лучше приходить в заведения, куда людей приводят деньги, в дорого выглядящем пиджаке, чем в растянутой футболке. Иоахим выбрал самые, на его взгляд, красивые костюмы и принес их в комнату, что встретилось непонимающим выражением лица Марселя. — Что все это значит? — спросил он, вскакивая с кровати. — Мы сегодня куда-то идем? — Да! В казино! — Иоахим бросил костюмы рядом со своим спутником. — На, примерь. Твой — коричневый. Я, если что, на глаз подбирал. — Какое еще казино?! — Ханс даже и не думал взять одежду в руки, пока Пайпер не объяснится. — А вдруг нас посадят? — Не посадят, — любитель азарта махнул рукой, — Пока же ничего плохого с нами не случилось! К тому же, адрес мне дал Николай, да и казино это замаскировано. Никто ничего не узнает. — Ты понимаешь, что там, возможно, будут находиться немецкие шпионы, знающие нас в лицо? — По такой логике, мы каждый день ходим с ними по одной улице, но ты же не приехал в другую страну, чтобы сидеть в одной-единственной комнате! Ханс вздохнул. Спорить было бесполезно.3
Иоахим не знал, что ему предстоит сделать. Сначала он поставил двадцать рублей, затем накинул еще сорок сверху. Гости, облаченные в дорогостоящие элегантные костюмы, довольно улыбались и смеялись вместе со своими спутницами, , радуясь тому, что их ряды пополнились. Алкоголь развязал язык и без того любящего поболтать Иоахима, и за считанные минуты он уже полностью влился в коллетив — вот что значит «свой в доску». Ханс был не таким. Ему надоела пьяная клоунада, и каждый раз, когда Иоахим нес собачью чушь, он боролся с желанием заткнуть ему рот и увести прочь из этого злосчастного местечка. Марсель думал и знал, что не будет заведение, в стенах которого люди занимаются законной деятельностью, так скрываться. В этот подпольный клоповник, замаскированный получше любого окопа, они шли более получаса, хотя находился он примерно в пятистах метрах от гостиницы, и путь этот занял бы в идеале минут пять. Еще и впускать их не хотели, но тут на выручку пришел Николай, объявивший, что это его особые гости. Видимо, владелец гостиницы и вправду пользуется тут большим авторитетом. Единственное, за что Ханс-Йоахим благодарил Пайпера — называние не настоящих имен, а прописанных в новых паспортах. А в это время Иоахим выиграл триста рублей. Вовлеченный в новый метод развлечения, под бурные рукоплескания местных авторитетов, он поставил на кон всю эту сумму и добавил от себя пятьдесят рублей. — Что ты творишь?! — недовольно прошипел Ханс, вцепившись ему в руку и пытаясь тем самым спасти банкноту от возможности уйти в руки какому-нибудь толстосумму в опрятном костюме. И как только в стране с таким режимом находились столь богатые особы! Видимо, все собравшиеся по той или иной причине могли быть расстреляны или помещены в тюрьме. — Спокойно, Йозеф! — Иоахим вырвался и бросил деньги на стол. И не зря. Он выиграл. — Новичкам везет! — фыркнул один из завсегдатаев, проигравший четыреста рублей. — А вот попробуй-ка ты завтра сходить на бои и поставить на одного из борцов. Может, и в этот раз что-то перепадет, — он назвал адрес, и Ханс запомнил его, чтобы при каждом удобном случае обходить за километр. Он надеялся на то, что на следующий день Иоахим напрочь забудет про приглашение на мордобой и будет занят лишь лечением раскалывающейся после похмелья головы. Пайпер поблагодарил мужчину и кивнул. Выражение его лица ясно говорило о том, что он и в самом деле собирается пойти на столь сомнительное мероприятие и, кажется, потратить все свои деньги, потому что Ханс догадывался, какому правилу будет следовать его друг. «Риск всегда оправдан» или, что еще убедительнее: «Кто не рискует, тот не пьет вино». А Иоахиму уж очень хотелось попробовать советское вино: до этого он пил только импортное из Франции и Италии, а постичь культуру государства можно не только величаво шествуя мимо памятников и выслушивая пустословные рассказы обывателей, но и смакуя местный алкоголь. Что ж, такой вариант Пайперу был гораздо ближе. Ханс подхватил Иоахима под руку и, дождавшись, когда он со всеми попрощается, вывел из подпольного казино. Свежий воздух вытолкнул из легких затхлый, и Марсель блаженно улыбнулся, еще крепче придержав руку пошатывающегося инициатора. — Это было просто потрясающе! — воскликнул Пайпер, пересчитывая выигранные деньги. Они так приятно шуршали и звенели в руках — настоящая симфония, особенно для практически бездомного беглеца. — Ты совсем сдурел?! — Ханс-Йоахим больше не улыбался; теперь ему хотелось лишь накричать на Иоахима. Марселю было абсолютно плевать на то, какой лакомый кусочек урвал объект его агрессии: прямо здесь и прямо сейчас он хотел поставить точку в этом вопросе, но Пайпер — тот еще обольститель — подмигнул и, сложив пополам несколько купюр, осторожно вложил их в нагрудный карман новенького пиджака Ханса. — Держи себя в руках, милый.4
В наше время все чаще можно услышать выражение: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Что ж, пожалуй, оно абсолютно точно описывает конфуз, произошедший после возвращения Ханса-Йоахима и его подвыпившего друга домой. Пайпер был куда более весел, чем обычно — мощнейший напор позитива и раздумий странствующих, другим людям непонятных и даже абсурдных. Скинув пиджак, он уселся на край кровати; Марсель, будто избегая его, пристроился напротив — в кресле. Ханс-Йоахим буквально испепелял взглядом героя сегодняшнего вечера; радости от выигрыша, даже если он спас их полубедствующее положение, не было никакой. Деньги-деньгами, но впервые Марсель испытал такой прожигающий насквозь испанский стыд! Кажется, до сих пор розовая краска не сползла с его лица — главное, чтобы не осталась клеймом на всю жизнь. — Неужели ты не рад, дружище? — Иоахим развел руками. — Тогда какого черта я вообще туда тащился?! — Уж не знаю, но я сразу посчитал эту твою идею опрометчивой!.. — Мы живем один раз. Один чертов раз! Без таких вот внезапных решений наша жизнь была бы скучнейшей, как эстонское кино! Уж не лучше ли вести себя, как герой выдающейся комедии или навеки вошедшего в историю любовного романа? — К чему ты ведешь? — К тому, что ты не умеешь развлекаться. Живешь не моментом, а жалостью к себе и к упущенным возможностям! — Ну и когда это я себя жалел? — Сейчас. Видишь ли, я завел сегодня множество новых друзей, а ты просто стоял в сторонке, молчал и иногда ругался. Ты будто не сам живешь, а лишь наблюдаешь со стороны! — Может, так и есть. И меня все устраивает. — Ты, конечно, идиот, но я идиот еще больший… Вообще-то, идиоты живут даже лучше, чем обычные люди! Все их обязанности перед самим собой — это быть глупцом и не замечать вокруг себя никаких деталей, даже самых основных. — И почему же ты считаешь себя идиотом? — Потому что я счастлив, Ханс. — А почему ты счастлив? — Слишком много вопросов. — Тебе так сложно ответить? — Ну вот, еще один. Ты по-прежнему все тот же дерзкий, непослушный мальчишка! — Началось… — Ладно, так уж и быть. Не очень-то хочется выслушивать твои жалобы… Я счастлив потому, что у меня есть ты. Не подумай, что я тебя восхваляю, но суть в том, что даже будучи пьян я умею рассуждать трезво. Не появись ты в моей жизни, и не согласись бы поехать со мной в неизведанном направление — я точно остался бы в дураках. — Только и всего? — Да. Порой для полного счастья человеку нужно так мало. Ничтожно мало. Даже меньше, чем я планирую поставить завтра. — Так ты все-таки пойдешь… — А что мне еще остается? Несуразный ты какой-то! У нас появился шанс связаться с высшим обществом, и глупо было бы его упускать.5
Этой ночью злодейка-бессонница обошла стороной комнату Пайпера, и он смог быстро заснуть: быть может, причиной тому было количество выпитого алкоголя, способное вырубить даже слона, а может, ему просто повезло. На этом череда везений не закончилась: Иоахим проснулся рано, хотя обычно, когда засыпал без всякого рода эксцессов, открывал глаза лишь в середине дня. «Странно это все», — подумал он, перевевнувшись на другой бок. Теплое, даже горячее тело Ханса едва заметно дрогнуло и еще сильнее прижалось к Пайперу. Не удержавшись, он приобнял друга за плечи и практически неощутимо, будто ожидая на то согласия спящего, прикоснулся губами к его щеке. Она была совсем не мягкой, как Иоахим ожидал; он будто только что попытался поцеловать нагретый на солнце камень. Хотя чего было ожидать от худощавого юноши девятнадцати лет: одна кожа до кости, как было принято назвать таких, как он, ребят с выступающими под натянутой кожей ребрами и впалыми щеками с ярко очерченными скулами, о которых в наши дни мечтают многие красавицы и красавцы, слепо гонящиеся за мимолетной прелестностью. Пайпер подумал о том, что Марсель вполне мог заняться моделингом, но как жаль, что туда брали только женщин — эти пышногрудые красавицы Иоахима не интересовали; укромное, заранее заготовленное местечке в его сердце уже было занято Хансом, и этот дерзновенный недопатриот обо всем догадывался, а потому только хитро щурился и пытался утаить в своем взгляде заинтересованность в причинах столь непонятной ему любви. Парень и парень — разве возможно такое, особенно в мире Ханса-Йоахима, где господствует ничем не обоснованный ряд соверешнно разных на его взгляд отклонений? Женщин он не любил. Их образы он связал с обликом матери, внимания которой Марселю никогда не хватало. Развод с отцом, бедность, о которой он никому не рассказывал — вместо этого вымещал на окружающих скопившуюся злобу путем мелких хулиганств — все это сформировало чересчур буйный характер и ненависть к слабым. Ханс не знал, любил ли свою мать хоть когда-то, но очень хотел бы ее поддержать. Ее выдержка гармонировала с опрометчивостью, свойственной практически каждому одинокому человеку: мать была бездумна в плане выбора партнера, забывая про самого родного своего человека, кровь от крови — своего сына, который надеялся и верил в то, что мать облагоразумится; Ханс-Йоахим даже думал о посвящении себя какой-нибудь религии, чтобы своими молитвами заглушить грехи матери и наставить ее на путь искренности и добродушия, предпочтенный пути блудливому. Иоахим знал обо всех подробностях столь обремененной множеством факторов жизни, и главным его источником информации были далеко не третьи лица, любящие больше, чем слухи, разве что слухи, которые могли разрушить всю жизнь человека, опустить его в глазах общества не просто на несколько ступеней, а вплоть до одного уровня с гробами, полными скелетов — может, так даже и лучше: мертвецы безмолвны, посему и секрет им выдать не страшно. Пайпер поразмыслил о гнетущих последствиях их путешествия: главной заморочкой было возможное преследование. Он будто чувствовал, что с минуты на минуты гестапо во главе с исполнительным недоумком Харстером отправится на их поиски — разумеется, не зря же Иоахим и Ханс были самыми известными во всем мире противниками тоталитарного режима и фашистской программы. Бывший штурмфюрер почувствовал толчок локтем в бок — и резко отдернулся, оставляя сонного Ханса в полном недоумении. — Нам надо уехать, — прошептал Иоахим, пользуясь беспомощным состоянием Марселя; вступать в полемику ему не хотелось.