Ричард Окделл наливает монсеньору вино

Ричард Окделл наливает монсеньору вино. Аккуратно, выверенными движениями полукругом отводит кувшин от бокала и придерживает за стенку свободной рукой с салфеткой — просто на всякий случай, он уже давно научился не проливать ни капли. Он чувствует, чувствует на себе взгляды Ариго, Манрика, Савиньяков — только Алва на него совсем не смотрит. Надменен и весел одновременно, он пьёт за победу, за Их Величеств, за ощипанный павлиний хвост, за спокойную Варасту и спокойную зиму. В глазах у него — усталость, как прихваченная инеем земля. Ричард Окделл не глядя принимает у трактирщика следующую бутыль, взламывает сургуч, оглаживает горлышко ладонью, снимая пыль, открывает, наливает ещё один, недавно опустевший кувшин. Не пьёт с остальными, не говорит, проскальзывает за их спинами, подливает «Слёз» Эмилю и Леонарду. Бокал Лионеля почти полон, а Ги пьёт «Кровь» вместе с Первым маршалом, как будто чтобы досадить ему. Рокэ Алва не высказывает ни недовольства, ни радости. Сверкающая на ярком свете свечей багровая струя лижет прозрачный хрусталь — хозяин расстарался, ещё бы, для Первого маршала и высоких господ с королевского двора — Рокэ задумчиво качает в руке бокал, и Ричард послушно наклоняет кувшин чуть в сторону, убирает, отходит с поклоном, которого монсеньор не замечает. «Вышколил», — негромко и словно бы самому себе роняет Ги, не мешая разговору, глядя куда-то в стену. Ричард стоит за левым плечом Рокэ Алвы, сосредоточенно-безмятежный, его спокойствие не разбить, не расплескать этим вечером. Рокэ медленно поворачивает голову, ухмыляется — Ричард не видит этого, но чувствует, приученный полугодовым опытом — предлагает тост за доблестную Южную армию и её предводителя. Ричард молчит до ночи, пока монсеньор не забирает поднос и не уводит его наверх, в свою комнату, падает в кресло, прикрывая ладонями глаза, и Ричард снова наполняет бокал. — Вы показательно хороший оруженосец, герцог Окделл, — осуждающе тянет Алва, как будто его слова подразумевают что-то плохое. Ричард пожимает плечами: — Я дал клятву, монсеньор. Алва отвечает ему — о конях и верности — словно проливает «Кровь» на выстланный деревом пол, торопливо барабанят падающие капли, боятся, что Ричард поймает их, перехватит — возразит. Ричард не возражает.

***

— Бокал, пожалуйста, — неприятным, скрежещущим голосом говорит Ричард, и один из стражников торопливо подхватывает и подаёт ему оставленный на другом конце стола бокал. Отменный алатский хрусталь не прохладный, а чуть тёплый, будто его до этого долго держали в руках. Робер, помянув вполголоса Астрапа, посылает за ключами, что-то успокаивающе говорит Его Преосвященству. Вязкая полуживая мгла, которую не разгоняют внесённые факелы, давит на глаза. Или это что-то другое. — Генерал Морен, — задумчиво тянет Ричард, — вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим гостеприимством? — Герцог? — Морен хмурится, скорее непонимающе, чем хоть сколько-нибудь подозрительно. — Конечно, если вам будет угодно… — Будет, — подтверждает Ричард. Знакомо подхватывает графин — тоже нагретый, не керамический, но Ричард управлялся и с такими, когда они были в гостях, — наклоняет его, наливая содержимое себе в бокал. Где-то рядом — Ричард не смотрит — сухо усмехается Алва. — Герцог Окделл, — Морен предупреждает, — вода предназначена не вам. Если хотите, в моём кабинете есть пара бутылок прекрасной «Слезы девственницы». — Ну что же вы, — Ричард опять чувствует, что начинает говорить неприятно, — генерал, я прекрасно помню, вы говорили, что пленнику предоставлены условия, удовлетворяющие потребностям персоны его ранга. Так вот, как вы упомянули, я тоже герцог, генерал Морен. Что удовлетворит Алву, несомненно, должно удовлетворить и меня. — Дикон, — осторожно зовёт его Робер, но Ричард даже не отмахивается — просто зло мотает головой. — Итак, за гостеприимство господина коменданта Багерлее! — провозглашает он и под неверящим взглядом Морена — в самом деле, неужели так сложно понять, — подносит бокал к губам, высоко запрокидывает его, пьёт большими глотками. Во рту солоно и тепло, и немного горько. Вода, будто маслянистая, оседает на языке, на гортани, в желудке, впивается в каждый нерв, дразнит его — оказывается, у солёного десятки оттенков, а тепло, тепло просто мертво. Ричард со стуком опускает бокал на стол — Морен смотрит на него в ужасе, — усмехается, вытирает ладонью губы, которые понемногу начинает щипать. — Ну надо же, «Кровь», — произносит он. Морену нужно несколько секунд, чтобы осознать сказанное, а потом его губы кривятся в непроизвольной гримасе, кадык резко дёргается. — Не желаете присоединиться, господин комендант? — Вы так и не научились разбираться в винах, юноша, — укоризненно говорит ему Алва под аккомпанемент звона ключей на поясе вошедшего стражника. На лице Морена явственно отражается облегчение. Зря.

***

Из свечей в кабинете горит только одна — на краю поистине гигантского стола, заваленного бумагами и не вскрытыми футлярами. Ричард сдвигает её на более безопасное место, начинает разгребать завалы, мельком просматривая заголовки и подписи, чтобы не напутать совсем уж откровенно. — Герцог Окделл, разве Робер не передал вам мои слова об освобождении вас от клятвы оруженосца? — голос Алвы звучит чуть хрипло, если не знаешь, и не подумаешь, что он спал. Фигура в кресле, почти не видная в густой тени, скучный тон, нарочито скучная поза. Ричард поднимает чернильницу, пару мгновений вслушивается в слабое бульканье и уносит её со стола, чтобы наполнить. — Позвольте мне благоразумно не поверить в возможность освобождения от клятвы через третьих лиц, — спокойно отвечает он. Алва чуть шевелится и вздыхает: — Я отправил вас в ведомство супрема в надежде, что вы сорвётесь на герцога Придда и откажетесь от службы во дворце, но, кажется, снова не угадал. Старею. — Дело не в вас, монсеньор, — кротко отвечает Ричард, тянется, чтобы поставить чернильницу обратно, из-за плеча Алвы. Место оруженосца — за креслом господина, у левого плеча. Они оба знают об этом слишком хорошо. Рокэ поднимает руки, тянется к лицу, и Ричард, встав на цыпочки, чтобы перегнуться через высокую спинку, ловит его запястья — всё ещё слишком тонкие, кости, сухожилия, нить заживающего шрама, неровный пульс, горячая кожа. Хрупкость обманчива — как была, так и осталась, — но Рокэ не сопротивляется. Ричард ведёт вверх, отпускает его руки, — кисти легко выскальзывают из игрушечного, ненастоящего захвата — кладёт ладони на глаза. Ресницы Рокэ невесомо щекочут его пальцы, дыхание едва касается выступающей косточки на запястье. Ричард проводит ладонями — так же, как это делает Рокэ, только несильно, — осторожно начинает массировать виски. Рокэ издаёт вздох облегчения, аккуратно, чтобы не расплескать утихающую боль, откидывается головой на спинку кресла. Он не смотрит на Ричарда — и он молчит. Ничего из этого не ново для них. Ничто из этого не может им помешать. — Монсеньор, — тихо зовёт его Ричард какое-то время спустя, — не желаете закончить работу на сегодня? — Нет, Ричард, — голос Алвы звучит всё ещё умиротворённо, когда он выпрямляется обратно и тянется к ближайшему конверту. — Предложили бы мне это до массажа, я бы согласился. А теперь, будьте добры, делайте то, за чем пришли. Даже самая долгая ночь имеет обыкновение заканчиваться, у нас не так много времени. Ричард Окделл наливает монсеньору вино.