Всё в мире идёт по кругу, Мы, подобно листьям, Упадём на землю. Сёва Моримура
Новая их встреча случилась нескоро, через пять долгих лет, за которые жизнь преподнесла немало приятных и неприятных сюрпризов, за которые Йоко, казалось, уже начала забывать о своём детстве и родном городе. Тогда, после дальнего путешествия длиной в несколько дней, Йоко оказалась в совершенно новом для себя месте, в котором и дома, и люди, и даже запахи были совсем другими. Она больше не чувствовала в потоках стремительного ветра солёного аромата моря, больше не видела высоких зелёных каштанов, коих, по давним словам отца, так много росло по всей Островной провинции. Люди одевались иначе — не было на женщинах лёгких струящихся юкат с рисунками волн, перевязанных тонкими лентами, кимоно мужчин были длиннее и ярче. Йоко повезло оказаться именно там, где она оказалась — в богатой Северной провинции. Город, где теперь находился её новый дом, был в самом центре этих земель, а квартал, где находился окия, был оживлённым и многолюдным кварталом со множеством чайных и постоялых дворов, что были открыты сутки напролёт. Возница вёз её и господина Тошиюки по извилистым улицам, и девочка с раскрытым ртом рассматривала постройки, деревья и народ, что они проезжали. Когда подъехали к окия, Йоко не поверила своим глазам — её новый дом был большим и с изогнутой крышей, и очень отличался от её родной ветхой хижины, в которой теснилась семья Ямагути. На пороге дома, облачённая в переливающееся на солнце кимоно, стояла невысокая красивая женщина, с интересом наблюдавшая за господином Тошиюки. Он вылез из телеги, помог вылезти Йоко и, взяв её за маленькую ручку, подвёл к женщине. Дама в кимоно поклонилась мужчине, он поклонился в ответ. Девочка же склонилась так низко, как только могла, и не решалась поднять глаза. — Доброго дня тебе, господин Тошиюки. — И тебе, Кинуё. — Долга дорога твоя была с восточных островов, устал, вижу это. Опасно там ныне с болезнью их местной, рада видеть тебя в добром здравии. — Жизнь такая — работу выполнять исправно. На том свете отдохнуть удастся, а пока силы есть, буду ездить и к больным, и к убогим, — он поправил ворот костюма. — Кинуё, это та девочка, о которой писал, — мужчина чуть подтолкнул малышку вперёд. Она несмело посмотрела на женщину. Та мягким прикосновением задрала её подбородок, распушила хилый растрёпанный хвост, осмотрела руки. — Больной не выглядит, кожа здоровая и гладкая, глаза не красные, — сказала женщина, переведя взгляд на мужчину. — Мачеха её сказала, не больна. Да и в дороге никаких признаков не было. Была бы больна, не повёз к тебе, — он серьёзно посмотрел на свою знакомую. — Смышлёная она, Кинуё. Смышлёная и покладистая. Должно из неё что-то получится, чувствую. А коль гейшей не станет, так определишь в служанки. Жалко девчушку-то в таком возрасте в дом увеселений отдавать. Она совсем без вещей, две худых юкаты да нижние юбки, еды мало дали. Жалко мне её, миленькая. Госпожа Кинуё снова посмотрела на Йоко, в этот раз в её взгляде мимолётно пробежало сочувствие. Она продолжила говорить, не отрывая от девочки взгляда: — Господин Тошиюки, ты знаешь, как сильно я тебе доверяю и как сильно уважаю. Ты уже не один год находишь в наш окия талантливых девочек, и ни одна из них ещё не подводила нашу прошлую матушку, и, надеюсь, не подведёт и меня, — она наконец посмотрела в сторону мужчины. — Даже если бы смогла думать вечность, не нашла бы я слов благодарности, достойных того, что ты делаешь. Её низкий поклон. — Но не сочти мои слова за дерзость, коль большая уже девочка, учиться ей будет сложнее. Не успеет выучиться вовремя, не станет у меня даже майко. Ты знаешь мою строгость. — И в ней твоя мудрость, Кинуё. Я знаю, с такой хозяйкой окия любая сможет добиться высот. В любом случае, ответ за тобой. Не пойдёт, повезу в бедняцкий квартал. Она помолчала с минуту, обдумывая, потом обратилась к девочке: — Как тебя зовут, напомни. — Йоко, госпожа. — Йоко, значит. Красиво, но в окия уже есть одна с таким именем. Не подобает гейшам одинаково зваться. Другое имя тебе дам, поняла? Девочка опешила, но, боясь сделать что-то не так, быстро кивнула, — да. — Пусть остаётся. Господин Тошиюки потрепал девочку по волосам. — Ну вот и пришло нам время прощаться, — он присел и оказался на одном с ней уровне. — Слушайся госпожу Кинуё, она тебе новую жизнь дарит. Надеюсь, однажды я смогу увидеть твой дебют, островная девочка. — Я пришлю к тебе завтра вечером служанку с деньгами. Благодарю тебя, господин Тошиюки, — хозяйка окия вновь откланялась, на этот раз в знак прощания. — До свидания, Кинуё, — он улыбнулся ей и девочке и пошёл, не оборачиваясь, обратно к вознице. Это был последний раз, когда Йоко видела господина Тошиюки. Последний миг, когда она была ещё Йоко, маленькой и напуганной новым миром девочкой с Островной провинции. В тот же миг госпожа Кинуё дала ей новое имя «Сумико» — «проницательная», «отзывчивая», «радостная», красивое имя с особым значением. Видимо, хотела чтобы с этим именем за девочкой закрепились и эти качества, либо же предчувствие хозяйки окия оказалось настолько сильным, что она, сама того не осознавая, выбрала именно то имя, которое в полной мере выражало всё существо её новой воспитанницы. Тогда же госпожа Кинуё объяснила Сумико, что называть её следовало матушкой. Всё переменилось, исказилось и стало другим, ещё более тревожным и беспокоящим. В богато обставленном, особенно по мнению дочери худого рыбака, окия, жили незнакомые красивые девушки и молодые женщины, с интересом разглядывающие девочку. Они рассматривали её за обедом и ужином, пока малышка в смущении отводила взгляд в сторону, сосредоточившись на рисунках, нанесённых на бумагу на сёдзи, на резную мебель и на картины, висящие на стенах. Она слушала их разговоры о чайных домах, о театре, о недавнем дебюте одной из майко, вслушивалась в слова, старалась понять их значения, тайком смотрела на длинные распущенные волосы женщин, что блестели и переливались чёрной смолой в свете фонаря. В тот же вечер матушка отправила её в баню вместе с двумя другими девочками. Одна из них, Чико¹, оказалась на два года младше, она была открытой к беседе и смогла разговорить смущающуюся Сумико, которой было совершенно непривычно откликаться на новое имя. «Ой, а ведь госпожа Кинуё матушкой стала всего неделю назад, ты знаешь об этом?» — Спрашивала она. Вторая же девочка, которая была их явно старше и у которой уже стала проявляться грудь, и по лобку которой уже поползли редкие волосы, хранила молчание и за всё время не проронила ни слова. Матушка Кинуё в тот же вечер объяснила Сумико, что из себя представлял окия, и кем были гейши. Рассказала девочке о том, что ей нужно было делать, посоветовала подружиться с Чико, потому что та по возрасту была ей ближе всех. И напоследок, выходя из крохотной комнатушки, отведённой этим двум малышкам, сказала: «Здесь всё будет не так, как дома, Сумико. Трудись усердно, будь послушной, и только если я увижу, что ты достойна этого, я подумаю над тем, можно ли начать обучать тебя искусству гейш». Она очень плохо спала ночью. Сначала долго разговаривала с Чико, родившейся в соседнем крупном городе, отвечала на её вопросы об Островной провинции, делилась воспоминаниями о том, какие вкусные жареные каштаны она там ела и как играла с соседским мальчишкой Даичи в «догони меня». Чико тогда очень удивилась этому словосочетанию, потому что здесь, в Северной провинции, игру называли «догонялки». А потом, когда соседка заснула, Сумико всё переворачивалась с боку на бог, лёжа на тонком футоне, прогоняя из головы тяжёлые мысли. Вот ей вспомнился улыбающийся отец с двумя весёлыми взрослыми братьями, вот вспомнилось перекошенное от гнева страшное лицо мачехи, вспомнился её друг, подаренный которым листочек бумаги с кривенько нарисованной рыбкой она плотно сжимала в кулачке, подложенном под подушку. В голове вертелся круговорот мыслей, который потом, когда ей наконец удалось заснуть, породил жуткий ночной кошмар, скачущий с одного образа на другой: вернувшийся с того света полуживой отец, хрипящий и тянущий к ней свои исхудавшие бледные руки, красивые женщины с красными губами, облачённые в кимоно, которые вдруг скинули с себя одежды и обернулись жуткими монстрами, толстый незнакомец на судне, на котором она и господин Тошиюки плыли на материк, внезапно схвативший её за шею и начавший топить в ледяном море. Она в ужасе открыла глаза, было темно и соседка едва слышно посапывала рядом. Сумико ещё долго не могла заснуть, зарывшись с носом под одеяло и буквально задыхаясь от страха. А затем потянулась череда бесконечных насыщенных дней, загруженных работой и трудом. Они с Чико убирали вениками внутренний двор окия, мыли тряпками баню, помогали служанке на кухне чистить овощи, подавали майко и гейшам их вещи, таскали тяжёлые вёдра с водой, чтобы наполнить офуро. У них болели руки и затекали спины от постоянных поклонов в пол другим обитательницам окия, немели ноги. А при малейшем проступке они получали нагоняй от майко и гейш, и, что было самым страшным, иногда и от самой матушки Кинуё. Вечерами, после того, как убирались в общем зале по завершению ужинов, в усталости заваливались в свою комнатку и мгновенно засыпали, но порой, когда дел было меньше, чем обычно, садились на один футон и тихо рассказывали друг другу истории, каждая — о своём прошлом, иногда — легенды о духах и призраках, что обитают в лесах и горах. И чем большее количество дней сменялось ночами, тем больше круг обсуждаемого смещался с их воспоминаний на быт в окия, на то, какие красивые кимоно здесь были у женщин, и какие чудесные причёски они носили, как звучно и нежно пел сямисэн, когда кто-то решал попрактиковаться. Время шло, и спустя несколько месяцев, солнечным осенним днём, Кинуё позвала Чико и Сумико к себе и поведала им о своём решении начать обучать девочек ремеслу гейш. Тогда, стоя на мягком древесном татами, обе девочки так обрадовались, что только из одного уважения к матушке не начали смеяться и ликовать прямо в её присутствии. Но потом, когда вышли из комнаты, прикрыв за собой тяжёлое сёдзи, начали от радости скакать на месте и крепко обниматься. Наконец осуществилось то, о чём они обе мечтали. И потянулась новая череда дней, совершенно непохожих на жизнь маленьких девочек в окия. То была жизнь совершенно другая — мудрёная, ещё более сложная, насыщенная до невозможности, жизнь, меняющая девочек изнутри, превращавшая их из дочерей людей незнатных в тех, чьим предназначением было нести в мир красоту. Отныне каждый день в окия был наполнен трудом иного толка: нанятые учителя преподавали Чико и Сумико науки — учили читать, писать и считать. Обучали сложным танцам, пению и игре на музыкальных инструментах, искусству проведения чайной церемонии и ведения беседы, каллиграфии, составлению икебаны. Каждое утро начиналось с любования восходом солнца, а каждый вечер заканчивался восхвалением красоты заката. И так день за днём, из года в год. И чем старше — тем сложнее. Они учились различать сорта чая по одному только запаху, и по количеству лепестков в разноцветном кандзаси — статус гейши. В возрасте двенадцати и четырнадцати лет были приставлены к наставницам, Сумико — к той самой Йоко, из-за которой ей при вступлении в окия пришлось сменить имя. И эта Йоко была удивительной женщиной. Статной, внимательной и совершенно прекрасной в своей изящной дерзости и свободе мышления. Именно в ней Сумико увидела ту самую материнскую любовь, которой всегда была лишена. Увидела любовь в том, как нежно наставница расчёсывала ей волосы, как трепетно прикасалась к её рукам, как нежно шептала слова на ухо. Сумико восхищённо слушала, как мягко её госпожа пела гостям в чайных домах, восхищённо смотрела, как плавно, словно только начавший оттаивать от снега весенний ручей, та подливала мужчинам сакэ в глиняные чаши. И она мечтала стать однажды такой же — столь же женственной, столь же успешной, такой гейшей, которая лёгкой бабочкой трогает души людей и остаётся в них навсегда. Госпожа Йоко была добра и свободна по натуре, словно дикая птица. Она была не требовательной, нередко брала воспитанницу с собой на прогулки, много рассказывала о своём опыте и своих наблюдениях. Иногда при посещении чайных домов и иных заведений, когда Сумико после долгих лет обучения добилась того, что стала старшей майко (ведь к окия успели присоединиться ещё две девочки), наставница отпускала её ненадолго прогуляться по кварталу, совсем на чуть-чуть, пока в самом разгаре вечера уже подвыпившие клиенты были увлечены разговором с гейшей и не замечали отсутствия ещё одной девушки в кимоно. Один из таких вечеров, уже позднеосенний, но ещё только свежий, а не промозглый, навсегда отпечатался в памяти Сумико, на протяжении всей жизни то и дело напоминая о себе, колючей проволокой стягивая сердце. Это был вечер незадолго до её дебюта, дебюта шестнадцатилетней Сумико. Она уже точно знала, что матушка Кинуё договорилась о её выступлении в очень дорогом месте, «Цветущей сакуре», где позволить присутствовать себе могли лишь немногие, самые состоятельные в жизни мужчины. И до события этого оставалось чуть меньше месяца. Всё время обучения Сумико трудилось усердно, отдавая всю себя, стараясь сделать всё, как подобало, даже несмотря на то, что начала своё обучение позже, чем было принято. Она получала искреннее удовольствие от того, чем занималась, и её усилия принесли плоды. Матушка Кинуё ей сказала, что она была одной из лучших майко, что довелось видеть этой школе. И Сумико тихо гордилась собой, гордилась тем, что никогда не опускала рук. В тот по истине роковой вечер госпожа Йоко вновь отпустила её прогуляться, сказала не уходить далеко, и Сумико послушна шла по той же многолюдной улице, отстукивая тяжёлыми гэта неторопливый ритм по брусчатой дороге. Она вдыхала ароматы жареной еды, доносящиеся из заведений, свежий морозный запах осеннего ветра, погружённая в свои мысли. Тогда все они крутились вокруг её предстоящего дебюта, вгоняя в состояние лёгкой нервозности и беспокойства. Но поминутно, увлечённая оживлённым движением людей, она останавливалась и рассматривала их долгим взглядом: вот прошла влюблённая небогато одетая пара, нарушающая все нормы приличия и целующаяся у всех на виду, вот прошёл хорошо одетый господин, возможно, небедный горожанин или даже статный владелец какой-нибудь фабрики, вот неуклюжей походкой промелькнула беременная женщина в сопровождении вооружённого солдата. И именно тогда, когда юная майко смотрела на беременную даму, чей муж, видимо, очень беспокоился о её благополучии, Сумико почувствовала на себе осторожный, но очень пристальный взгляд. Она посмотрела в сторону и увидела компанию мужчин разного возраста, стоящую под крышей одного из чайных домов, которые переговаривались между собой и совершенно не обращали на неё внимание, все, кроме одного юноши, не принимающего участия в беседе. Он смотрел на неё несмело, и, когда Сумико перевела на него взгляд, тут же повернулся к своим спутникам. Они все, в том числе и сам юноша, вели себя тихо, и, кажется, были вовсе не пьяны, а одеты хоть и простенько, но всё же опрятно. Привыкшая к прикованным к собственной красоте взглядам, Сумико нисколько не удивилась и не стала беспокоится, она лишь побрела дальше по безопасной многолюдной улице. Она больше не думала о своём дебюте и смотрела в затянутое облаками небо. Но, пока шла, продолжала чувствовать на себе изучающий взгляд и, забеспокоившись, резко обернулась. На расстоянии стоял всё тот же небритый юноша в тёмном кимоно, который успел незаметно отойти от компании. Он небрежно тряхнул головой и снова начал рассматривать её. — Господин? — Соблюдая этикет, Сумико поклонилась. Явно смущённый, незнакомец поклонился, видно, поняв по богатому наряду, что сейчас говорил с девушкой из другого сословия. — Извините за беспокойство и за навязчивое, совершенно бесстыдное разглядывание. Вы очень красивы, — он снова поклонился и затем выпрямился, и Сумико ощутила явную разницу в их росте, хоть и стояла от него на расстоянии нескольких метров. В глубине души у неё поднялось едва ощутимое чувство неудовлетворённости — слишком бестактно незнакомец сделал ей комплимент и, вместе с этим, ощущение лёгкой тревоги. — Я могу как-то помочь? — Спросила она. — А? Нет. Извините ещё раз, — Сумико кивнула, и уже развернулась и собиралась уйти, как услышала: — Просто мне показалось, что я Вас знаю. И вновь соблюдая приличие, она повернулась к собеседнику: — Это возможно, — ей слабо верилось. — Я майко, посещаю многие заведения, мы могли однажды встретиться с тобой. — Нет, я не поэтому так говорю. Мне кажется, я тебя действительно знаю. Лично. Каждое его слово беспокоило всё больше, Сумико не хотелось терять время, разговаривая со случайным прохожим, с которым она, совершенно точно, никак не могла быть знакома — каждого клиента госпожи Йоко она знала по имени и узнала бы даже среди тысяч других лиц. Но они все были намного старше этого человека и занимали, совершенно очевидно, более высокий социальный статус. Этот же юноша был похож на того, кто пытался неуклюже завязать разговор с расчётом на дальнейшее продолжение общения. Возможно, даже в более интимной атмосфере. Но воспитание не позволяло ей отвечать резко. — Это возможно, город хоть и большой, но сам мир — тесный, — и она снова откланялась, хоть скорее и механически, нежели действительно из желания. — Приношу извинения, я спешу. — Твоё имя Йоко? — Нет, боюсь, ты ошибся. Меня зовут иначе. Она уже было сделала шаг вперёд, как сердце пропустило удар. Внезапно заработала память, наполняя сознание какими-то глубинными воспоминаниями, которые, казалось, совсем истончились за годы её жизни в Северной провинции. Мелькнул в потоке мыслей образ крошечного рыбацкого домика и её самой, ещё более маленькой на фоне постройки, ещё совсем девочкой. Она медленно перевела взгляд на незнакомца, не зная, что ответить. — Извините, что отнял время. И не пугайтесь меня, пожалуйста, я не пристаю. Я обознался, потому что Вы смутно напомнили кое-кого, — он тоже откланялся. — До свидания. И только юноша сделал шаг в сторону чайного дома, откуда пришёл, как услышал ровный женский голос: «Меня в детстве называли Йоко. Более это не моё имя». Сумико сказала это и тут же в ужасе прикусила щёку — «Боги, ну почему просто не промолчала?». Незнакомец уставился на неё, не зная, как понимать данный факт. Но, к великому её облегчению, простоял так всего пару секунд и потом оставил девушку в покое, отправившись обратно к своим товарищам. Сумико же застыла на месте ещё на мгновение-другое, а потом быстрым шагом двинулась туда, где сейчас развлекала клиентов её наставница. «Кто такой? Неужели слышал обо мне что-то в окия? Нет, быть не может, такого даже на порог не пустили бы», — думала она, пытаясь бороться с нарастающим внутри недовольством. — «Да просто привлекал внимание, разве мало на свете девушек с именем Йоко? Одна госпожа чего стоит», — она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, пытаясь отпустить эти мысли — знала, что если придёт в чайный дом с хмурым или озабоченным выражением лица, наставница будет припоминать об этом до конца жизни — непозволительной роскошью для актрисы была демонстрация собственных чувств. И вместе с этими мыслями крутились размышления о незнакомце, смуглом, высоком и плечистом, с лохматой чёлкой, лезшей в глаза. Однако уже вскоре она вышла к чайному дому, и юноша совершенно вылетел из головы. Как всегда и бывало, пятнадцатиминутное отсутствие майко было оставлено без внимания.***
Они вернулись в окия совсем под ночь, потому что господа долго не хотели отпускать весёлую и резвую Йоко. Весь вечер она плясала и пела гостям, временами, когда те начинали уставать от громких бесед и беспрерывного звучного смеха, вызванного ни одним литром выпитого сакэ, она переходила на полушёпот и увлекала клиентов легендами и лёгкими разговорами, а потому сейчас, выбившаяся из сил, прямо на пороге своей комнаты начала скидывать многослойную одежду и вынимать из причёски украшения. — Сумико, — начала она, обращаясь к воспитаннице, помогающей ей раздеться. Впервые с того момента, как они покинули чайный дом, наставница заговорила — до этого момента была слишком уставшей. — Ты когда сямисэн с другими вещами собирала, уже перед самым уходом, не слышала, но нас с тобой пригласили на приём к одному очень знатному человеку. — К одному из Ваших клиентов? — Нет, он никогда не имел дел с нашим окия. Сумико ждала, что наставница продолжит, но та лишь со страдальческим выражением лица пыталась распутать плотно сплетённые локоны. — Вы знакомы с ним? — О, да. Очень богатый человек, его зовут Миура Шого. — Мне жаль, я не знаю, кто это. — Вот и познакомишься. Он является крупнейшим поставщиком даров моря, доставляет свой товар по всей империи. Вернее, не совсем свой товар, он перекупает его выгодно и потом продаёт. Вся рыба, что есть в Северной провинции, появляется на столах только от него, — она внимательно посмотрела на воспитанницу. — У меня есть планы на тебя, Сумико. Та чуть насторожилась, но виду не подала: — Какие планы, госпожа Йоко? — Я хочу, чтобы он обратил на тебя внимание во время нашего визита. Если всё сложится удачно, он непременно появится в «Цветущей Сакуре» и будет присутствовать на твоём дебюте, — ответила она после недолгого молчания. — И тогда, согласно традиции, если он будет достаточно заинтересован, состоится… обряд. Понимаешь, к чему я веду? — Вы хотите, чтобы с ним состоялся мой мидзуагэ? — Верно, — та одобрительно ей кивнула. Сумико задумалась. — Госпожа Йоко, простите за мой вопрос, но почему Вы думаете, что всё сложится, раз господин Миура никогда не обращался к нашему окия? И какова причина того, что мы были приглашены к нему? — О-о-о, — протянула наставница, вкладывая в ладонь Сумико свои заколки. — Я тебе расскажу, что знаю. Но ты не распространяйся об этом, — воспитанница утвердительно кивнула. — Господин Миура располагает действительно большим состоянием и женат. При этом ранее был очень благосклонен к одному окия из соседнего города, и часто оплачивал гейшам поездки оттуда, потому что ценил их общество и хотел проводить с ними время. Так вот одной из гейш тех он тайно покровительствовал, говорят, между ними был страстный роман. Он купил ей дом здесь, в Верхнем квартале², где они проводили ночи после приёмов, потом она уезжала к себе, чтобы затем, по его желанию, вернуться обратно. А потом с этой гейшей что-то случилось, она бесследно пропала прямо из собственного окия посреди ночи. И вот сейчас я расскажу тебе, какой ходит слух. Говорят, что гейша эта была жадной и корыстной, и что была с господином лишь ради денег, а потому, когда получила от него достаточно, сбежала с любовником. Но никто этого точно не знает. Тем не менее, господин Миура был уверен в этом и больше не выказывал ни малейшего доверия к тому окия и его обитательницам, потому переключил внимание на гейш своего города. Сбежала ли она на самом деле, или случилось что-то то иное — большая тайна. — Вот как… Госпожа Йоко, а когда это произошло? — Несколько месяцев назад. Мы с ним тогда и познакомились, по воле случая, правда. Он не обращался к госпоже Кинуё с тех пор, но про её окия слышал много. И, наверное, ты поняла уже, что те самураи, у которых мы сегодня имели честь быть, имеют близкое общение с господином Миура? — Да, поняла. Они — его охрана? — Наставница кивнула. — Это объясняет то, что они пригласили нас к своему господину. К этому времени госпожа Йоко совсем разделась, оставшись лишь в тонком нагадзюбане. Ей удалось частично расплести волосы, собранные в традиционную прическу гейши, и они, будучи зафиксированными в одном положении в течение многих часов подряд, сейчас пышно и некрасиво торчали во все стороны. Для женщины так выглядеть было позволительно лишь в кругу самых близких людей. — Скажите, госпожа, когда состоится приём? — Через пять дней, в первый день грядущего месяца, — она потянулась, разминая плечи. — Сумико, пообещай мне наконец выучить ту мелодию на сямисэне, что так трудно тебе даётся. Я знаю, что она длинная. Но если выучишь до того момента, как к господину Миура пойдём, сможешь отличиться — она очень красивая. Воспитанница виновато кивнула, смущённая тем, что уже долгое время не могла совладать с новым мотивом. «Обязательно. Обязательно выучу», — пообещала она себе. И потом, после того, как ещё немного поговорила с госпожой Йоко и помогла ей с приготовлениями ко сну, направилась к себе в комнату. Последние два года они с Чико уже жили в другой, не в той крохотной комнатушке, где обитали ранее, а в настоящей комнате, где помещались два длинных, рассчитанных на взрослый рост, футона. В эту комнату их переселили после того, как к начавшему богатеть окия соорудили пристройку, и появилось ещё несколько свободных помещений. Прошлую же их комнатушку матушка Кинуё определила под кладовую. Сумико зашла, принялась тихо раздеваться, чтобы не разбудить соседку. Благо, сон Чико не отличался особой чуткостью, и Сумико могла спокойно входить в комнату и выходить из неё в коридор, чтобы пройти к помещению, где хранились кимоно, и упаковать надетый сегодня наряд в коробку, где ему было самое место отдохнуть. Потом же она ходила к бане, умывалась, наносила на лицо отвары трав, и когда уже её глаза начали слипаться от усталости и потребности во сне, наконец вернулась, задула свечу и мгновенно заснула. Следующие дни пролетели совсем незаметно, потому что каждую минуту Сумико была занята каким-либо делом: они с наставницей посетили два чайных дома, где развлекали давних клиентов госпожи Йоко, а в театре — недавно появившихся. Майко много повторяла танцы и всё прогоняла в голове последовательность захвата струн сямисэна при игре новой мелодии, что уже стала ей совершенно неприятна от постоянного повторения. И всё же, несмотря на возникшую нелюбовь, вечером майко исполнила её наставнице безупречно, с чувством и с толком, и та её похвалила: — Горжусь тобой, Сумико, завтра ты точно покоришь господина Миура, — произнесла она с улыбкой и поманила за собой в помещение с одеждой, открыла убранную в дальний угол коробку и показала кимоно, в котором несколько лет назад состоялся её дебют. — Уже и не помню, когда его последний раз надевали. Тебе красиво будет на приём, оно дорогое. И вот, в последний вечер месяца каннадзцуки³, когда Сумико готовилась ко сну, промазывая волосы ароматным цветочным маслом, после того, как приняла офуро вместе с Чико и ещё двумя майко, она разговорилась с подругой. — Мне так нравится госпожа Йоко, Сумико, — говорила Чико. — Моя же наставница так строга, что я даже в окно разок за весь день посмотреть не успеваю. Повезло тебе. Та рассмеялась: — Тебя, любопытную, к порядку приучают, а тебе кажется, будто во всём ограничивают. — К порядку то нас одинаково любопытных приучают, да вот меня наставница на прогулки неторопливые с собой не берёт, а ты со своей постоянно гуляешь. — Не нужно так, мы не постоянно гуляем, — ответила ей Сумико и поймала на себе испытывающий взгляд соседкиных глаз. Она пояснила: — Госпожа Йоко последние месяцы всё чаще одна прогуливается. — Замену тебе на улице нашла. Нарочито ехидный тон подруги веселил, потому что Сумико знала, что та говорила совсем не со зла. — Ну да, из дворовых девчонок, — улыбнулась она. В глубине души Сумико радовалась, что никогда не говорила Чико о том, что иногда наставница отпускала её гулять в одиночку. Знала, что дойди эта информация до матушки Кинуё, та провела бы наставнице долгую пристыжающую беседу и строго-настрого запретила бы это делать, а свои прогулки Сумико любила, любила настолько сильно, насколько, кажется, свои прогулки любила и сама госпожа Йоко. — Именно, — Чико взяла переданный ей пузырёк с маслом. — Я знаю, что ты всех клиентов наставницы знаешь, а потому не нервничаешь, когда с ними встретиться нужно. А вот завтра, как говорят, человек не из своих и к тому же очень уважаемый. Ещё и народу много очень, самураи там его, товарищи по делу. Переживаешь? Сумико кивнула. Да, очень переживала. — Немного. Но госпожа Йоко говорит не беспокоиться никогда. Говорит, не важно сколько гостей и кто они по статусу, главное — обслужить хорошо, а это ведь её задача. Мне остаётся лишь запоминать и повторять. Не должно быть очень сложно, — а потом, поразмыслив, добавила: — Точно не сложнее дебюта. — Дебюта! — Излишне громко повторила Чико, отчего Сумико очень захотелось на неё шикнуть. — Да ты что, спят все. — Я тоже дебют хочу! Потом сразу обряд, и вот я полноправная гейша. Долг закрыть, начать на себя зарабатывать. Хоть и придётся окия много отдавать, но зато какая свобода — самой клиентов выбирать, а ещё своя майко потом будет, чтобы всю работу делала. Но мне ещё года два учиться, как говорит наставница, говорит, не потяну я — юная слишком и учусь плохо, — девочка изменилась в лице и стала очень грустной. Сумико захотелось её утешить, хотя она и сама прекрасно понимала, что как майко, была намного успешнее и талантливее подруги. — Ты очень достойна этого, Чико. Но твоя наставница права, учиться тебе ещё много. Для примера хотя бы лицо держать, а не морщиться от грусти, как сушёное яблоко. Чико тут же несильно дёрнула её за волосы, демонстрируя обиду, но по ней видно было, что она соглашалась с утверждением Сумико. И Сумико тут же кинулась к ней в объятия, начав мстительно щекотать, попутно зажимая ей рот рукой, чтобы та не засмеялась в голос. Они возились тихо и недолго, так и не побеспокоив ни одну обитательницу окия. И на лице Чико наконец вновь засияла улыбка. — Ладно-ладно! На себя посмотри, госпожа-я-скоро-стану-гейшей, старше меня, а ведёшь себя хуже ребёнка, — она вдруг посмотрела на подругу очень внимательно. — Удачи завтра, Сумико. Я верю, всё будет хорошо. И в сердце Сумико теплотой пробежала благодарность. Благодарность к Чико за все их разговоры, к госпоже Йоко, что учила её жить в этом сложном мире гейш и открывала ей все дороги, к матушке Кинуё, которая была столь строгой, но справедливой. И благодарность ко всему миру, к самой жизни. И Сумико действительно поверила, что план наставницы осуществится, что она увлечёт господина Миура и что совсем скоро состоится её совершенно блестящий дебют.