не первое и не последнее утро

Юра, в силу своего характера, любил учудить что-то такое, что удивляло и заставляло задуматься об его адекватности. В этот раз, например, он вытянул Пашу ночью прогуляться. — Всего на полчасика! Покурим и разойдёмся, — уговаривает Юра сонного Личадеева, который жалеет о том, что вообще ответил на звонок. Все, что Музыченко сказал по телефону, оказалось ложью. Сигареты, конечно были, но к ним дополнением шли алкоголь, музыка на разряжающемся телефоне да хитрющий Юра. В общем, акция три плюс один стоимостью в одну бессонную ночь. Паша не очень хорошо помнит, как они провели ночь. Хотя у него в галерее нашлась парочка фотографий, которые напоминали о том, где они были всё это время. Несколько неоновых вывесок, помойка, на фоне которой на корточках сидит Музыченко, какие-то красивые здания, разводной мост; самой лучшей фотографией оказалось селфи, на котором Юра тыкает бутылкой минералки в лицо серьёзного Паши — в общем, на парочку постов в инстаграм хватит. Но вот утро им запомнилось. Может потому что оба начали трезветь, а может потому что всё веселье выветрилось, оставляя место только чувствам, которые парни так тщательно старались игнорировать, не признавать. А находясь в спальном районе, где тебя окружают невзрачные девятиэтажки, в окнах которых не горит свет, потому что все спят, тяжело не чувствовать умиротворение и спокойствие после громкой гулянки. — Засосы замаскируй, не сдавай меня, — бурчит Юра, чуть улыбаясь. Он разглядывает уставшего Личадеева, который хмурится и предпринимает попытку посмотреть на собственную шею. Поняв, какую глупость он делает, парень громко смеётся и подтягивает горло водолазки повыше, чуть ли не до самого подбородка. Они уже во дворе дома Паши. Оба тянут время, ведь отпускать друг друга не очень хочется. — Да, если увидят, нам попадет поровну, — родители Паши, конечно, будут не в восторге, если увидят на шее засосы. Да и сам он будет не рад, если его спалят. И при лучшем раскладе, его только отругают за то, что он по ночам с девочками шляется. Про худший думать даже не хотелось. — Ну, везёт, что окна в другую сторону, да и не думаю, что мои проснулись, — говорит Паша и косится на мрачную многоэтажку, в которой живет. А дома он появляется реже, чем самый отпетый прогульщик в школе. — Ну ты не говори, что со мной гулял, ладно? — Юра думает, что совсем не нравится матери Личадеева. Ему кажется, что она будет крайне недовольна, если узнаёт про ночные похождения ее сына с горе-скрипачом. Паша кивает в ответ и довольно ухмыляется — он знает, что его маме нравится Юра, хотя иногда она называет его дурилкой. Музыченко, схватив аккордеониста за запястье, тянет его в сторону дома, ведь пора расходиться. Не хочется, конечно, но время истекло, нужно поспать. Все равно днём встретятся вновь, если получится. Личадеев, заторможенный и ленивый, почти виснет на тянущем его Юре. Тот закатывает глаза и сам достаёт из куртки Паши ключи от домофона. Они проходят до лифта — дальше нельзя — и обнимаются. Долго так, молча. Каждый думает о своём, хотя их мысли друг о друге. Оба влюблены так сильно, что стыдно признаться даже самому себе. Паша щекой утыкается в макушку головы Юры, а тот в свою очередь, сцепив руки на спине аккордеониста, давит ему на плечо подбородком. Когда Личадеев, только что получивший робкий (потому что протрезвевший скрипач уже не так уверен в своих действиях) поцелуй в щеку, скрылся за дверьми лифта, Музыченко идёт домой. Уже совсем светло. Юра знает, что это далеко не первое и не последнее утро, которое они подарят друг другу, но, почему-то, именно это кажется особенным. На его лице улыбка шире некуда, а сам он доволен, но слегка помят. Он идёт по городу, ни одного человека на улице. Тишина, лишь деревья одни шумят, и птицы, точно мешающие кому-то спать, чирикают. Горизонт возбужденно розовеет, прямо как щеки скрипача из-за выпитого спиртного и утреннего мороза. А может дело не в погоде и алкоголе. Чтобы быстрее дойти до квартиры, он идёт дворами, аллеями, через гаражи и детские площадки. Все также счастливо улыбаясь, парень думает, как же ему влетит. Но это того стоило. Дома Музыченко застаёт уже бодрствующую маму, которая хочет начать читать нотации и только после них поинтересоваться, где же пропадал ее несносный сын, но парень ее перебивает, говорит: — Извини, я спать. Побеседуем потом! И, завалившись на кровать, засыпает, даже не думая о возмущённом лице матушки. Голова забита мыслями об его прогулке с Пашкентом, который сейчас, наверное, что уже посапывает в кровати, если его, конечно, не спалили и не всыпали ему. Он думает о том, как же сильно влюблён. И о том, что это не первое и не последнее утро.