Возвращение

Крупные капли дождя неровными струйками растекаются по лакированным ботинкам и скатываются в темные лужи, на глубине которых неверным отражением горят неоновые вывески Бродвея. Огни бесчисленных ресторанов, баров, кафе и кинотеатров обманчиво сверкают на фоне громад небоскрёбов, и это было бы самым красивым зрелищем на свете, если бы разноцветные фонарики не были единственным ярким пятном на целой улице – да что там – чуть ли не во всем Нью-Йорке. Фред часто приходит сюда, обычно вечером, когда ему удается выгадать минутку, свободную от постоянного обучения и увлекательной, но крайне изматывающей практики в посольстве. За эти 9 месяцев он ощутимо подтянул английский и говорил уже почти как носитель (уровень, достигнуть которого в СССР было нереально), привык к местному стилю и обжился множеством бытовых вещей, которые здесь считались обыденностью, а на родине казались невероятным западным чудом. Америка действительно очаровывала, но… Как Фред ни старался, он не смог и близко поймать тот же драйв, который дарил ему каждый день жизни стилягой, почувствовать тот же дух молодости и безбашенного веселья, словно вырванного зубами у безликой строгой действительности. Оказалось, что вся их компания, почитающая себя идеалами свободы, была на самом деле таким же продуктом системы. Оказалось, что боролись они не «за» возможность быть собой, а «вопреки» устоявшимся порядкам. Поэтому в Америке и нет стиляг: свободным людям не нужно носить голубые брюки и полосатые галстуки, чтобы чувствовать себя комфортно в своей стране. Да, здесь тоже играет джаз, здесь пластинки Луи Армстронга можно купить на каждом углу, здесь те же сигареты и тот же бриолин, но нет здесь протеста, нет уникальности. И нет друзей. Фред, ёжась от промозглого ветра, кутается в привычное пальто, менять которое уже нет ни сил, ни желания, и пытается отвлечься на проходящую по бульвару компанию девушек, но из открытых дверей клуба все приближается до боли знакомая мелодия саксофона, и Фред (а, точнее, уже Фёдор Брусницын), все-таки сдается во власть ностальгии, которая захватывает с головой. Потому что эта песня – одна из его любимых, и она же играла на той самой вечеринке. На которой был Мэл. На которой Фред впервые в жизни струсил. Рассказал зачем-то про всех девушек, пришедших в гости (на что надеялся?), отшутился «сборником геометрических задач на построение», виновато смотрел в лицо Мэла, читая на нём немую просьбу, а признаться – хоть слово сказать, хоть намекнуть! – не смог. Уехал, не прощаясь, думал, что так обоим легче будет. Был полон энтузиазма и грандиозных планов, шутя обещал привезти шмотки и новый сакс. Сейчас планы почти исполнены, а единственное напоминание об очаровательном, смелом, таком красивом Мэле лежит в номере Фреда на прикроватной тумбочке, исписанное с двух сторон рассказами о том, как убегали от жлобов, как блестяще выступали на концертах, и о всё новых и новых запретах со стороны власти. Все письма, Фред уверен, вскрывают и прочитывают, поэтому он не может даже между строк рассказать о том, как соскучился, как достал его вечный туман и холод, как не хватает рядом родного жёлтого пиджака и лучистой улыбки на дне наивных и доверчивых глаз. Как горько ему каждую ночь засыпать одному в роскошно обставленной и настолько же пустой комнате, на зачем-то двуспальной кровати, издевательски бледнеющей в полумраке спальни пустой подушкой. Привязанность? Дружба? Любовь? Или просто якорь для печальных воспоминаний? Фред даже не хочет думать об этом, хотя сердце уже давно подсказывает правильный ответ. Бродвей окутывает серым асфальтом, серыми небоскребами и серыми людьми: оказалось, здесь этого не меньше, чем в далёкой России, и Московский «Бродвей» – Тверская улица – даже казался как будто приветливей. Серое пальто и шляпа не спасают. Фреду холодно и одиноко. Он уже увидел Нью-Йорк. Он хочет домой.

***

Напряжение застыло в воздухе длинной тревожной нотой, сердце заполошно бьется в тахикардическом ритме, ускоряющемся с каждой ступенькой крутой лестницы и уже сбивающемся на синкопы. Изменился ли Мэл, или всё тот же? Признает ли, примет ли его? Станет ли общаться как прежде, или ему нужен был только яркий образ, а не он сам? Надежда умирает последней, но он отдавал себе отчет в том, что рассмотреть прежнего стилягу Фреда за ставшей привычной маской «приличного советского дипломата» Фёдора Брусницына будет ой как непросто. За других чуваков он не беспокоился почти – им он нужен любым, но если Мэл отдалится от него, то это будет катастрофой. Трель дверного звонка бьет по нервам, и так напряжённым до предела. Фред пытается казаться спокойным и даже насмешливым. Он хотел всего лишь обнять его, честное стиляжье! Но тонкие пальцы Мэла на шляпе, но его приоткрытые губы, но его горячее дыхание, его восхищение и первый, самый наэлектризованный момент встречи… Достаточно всего одной искры, одного откровенного взгляда из-под длинных ресниц и очарованного, тёплого «Фред…», чтобы крышу снесло напрочь. Одним рывком он оказывается рядом и просто приподнимает Мэла за бедра, впечатывая собой в стену, впиваясь в него губами, не целуя даже – насилуя языком. Он ни в коем случае не хочет быть грубым, но сейчас весь самоконтроль и так уходит на «только бы не здесь!». Потому что ждал слишком долго, потому что слишком много ночей провел в горячечных фантазиях, потому что невозможно красивый Мэл сейчас не просто отдается, но пытается сам отвечать, сдерживая тонкие вздохи, вплетаясь пальцами в волосы, прижимаясь ближе, сходя с ума от внезапно накатившего счастья. – Мэл, – шёпотом смакует на языке его имя, запоздало поднимая обеспокоенный взгляд. – Мэл, прости, я… я так соскучился. Донельзя глупо звучит, но он не боится ответа, потому что и так видит все ответы в глазах напротив. – Ой, чувак, заткнись! – новый поцелуй стал самым логичным и правильным продолжением диалога. Мэл принял. Мэл любил всегда. Не важны больше американские вещи, не важен импортный алкоголь, новый саксофон подождет до завтра. Потому что Фред вернулся. Конечно, он изменился немного, помудрел и остепенился, но в душе он все тот же, и здесь, в Москве, его встретят, отогреют, снимут туман политеса и бюрократии, растормошат закоченевшие чувства разноцветными нарядами и самыми лучшими песнями. Кто сказал, что серьёзный дипломат не может записывать Чарли Паркера на рентгеновские снимки и танцевать джаз в Коктейль-холле, куда Мэл и Фред бегут прямо сейчас — приносить счастливые новости?! Даже если он перерос выступления на сцене и высокие укладки – никто на всём белом свете не помешает ему быть с теми, кто заставляет искристые импульсы бежать под кожей и губы растягиваться в счастливой улыбке. В Америке нет стиляг. Но это уже не столь важно, ведь они есть здесь – шумные и весёлые хранители жизнелюбивой силы, которые примут тебя, что бы ни произошло: исключение из партии, преследование за поимку с пластинками Элвиса, пятилетняя служба в армии из-за эпатажного вида или вот возвращение из Нью-Йорка. И Фреду больше не холодно. Потому что рядом друзья, и рядом Мэл. Потому что он никогда больше не будет засыпать в одиночестве.