Разбитые Души

      Стэнфорд Глифул пришёл к должности архидьякона ровно 18 лет назад, сразу же начиная свою охоту за ненавистными цыганами и людьми, игнорирующими закон. Он казнил и сажал их за решетку без всякой жалости, но считался довольно уважаемым народом человеком. Большинство людей придерживалось его точки зрения.       Мужчина посещал Собор Парижской Богоматери по вторникам, средам и воскресеньям. Там его ожидал… Особенный человек. Вернее, Глифул называл его уродливым, но чем-то эти двое были похожи. Они оба были... Странными. Главное уродство Стэнфорда – это дефект на руках, образующий по одному лишнему пальцу. Иной раз его удивляло, как существо с шестью пальцами вместо пяти не утопили ещё в младенчестве, но он был благодарен, что этого не произошло.       Наверху, там, где каждый день, когда приходило время, звонили колокола, жил парень. Ему уже было за восемнадцать, но Глифул не планировал выпускать его в свет, даже если его уродство было легко скрыть. Пятна на его лбу выглядели необычно и уродливо, и это сразу же бросалось в глаза. Возможно, это не так сильно пугало, но Глифул придерживался своей точки зрения.       Он вошёл в небольшую комнатушку наверху, рядом с колокольнями. Его двоюродный внук не просто проводил здесь время, а жил. Зимой здесь было холоднее, но в дни с благоприятной погодой это место всегда оставалось золотой жилой. Виды на Париж с собора открывались просто неописуемой красоты, не говоря уже о самом содержимом этого старинного строения.       Стэнфорд осмотрелся по уже знакомому помещению. Знакомый декор, огромный самодельный макет посередь комнаты, выходящей на балкон. Мэйсон был мастером на все руки, если его так можно было назвать. Когда ты уже не один день или год находишься на одном месте, начинаешь фанатично искать, чем можно занять своё время, кроме звона колоколов по строгому церковному расписанию.       Он наконец остановился возле свободного стола, находящегося в паре метров от макета, накрытого запылившейся от времени ветхой тканью. Здесь они с Мэйсоном обычно ужинали, когда Глифул приносил поесть. Иногда это делал другой человек, один из немногих, которому Глифул доверял также, как самому себе, а для него это было большой редкостью. — Мэйсон... — позвал парнишку мужчина, держа в руке плетеную корзинку с виноградом. — Я принёс поесть. Выходи, мальчик мой, — с приторной улыбкой продолжал Форд, положив корзинку на обеденный столик.       Он расположился за знакомым столом, сложив руки в чёрных перчатках на своих коленях. Его костюм, состоящий лишь из чёрных и белых тонов, напоминал одеяние святого отца. Волосы были поседевшими от годов, а ведь ещё недавно Стэнфорд мог похвастаться копной каштановых гладких волос, совсем не имеющих седых прядей. Годы проходят незаметно и вон он – архидьякон, имеющий власть и почёт. Кто бы мог подумать, что церковь имеет такое влияние?       Кажется, без особого желания, на его зов отозвался молодой симпатичный парень, волосы которого были слегка зачесаны вверх, а кожа была почти аристократично-белоснежной. Его нельзя было назвать страшным. Младший Глифул обладал довольно привлекательной, можно даже сказать немного смазливой внешностью. Двоюродный племянник, которого он всегда прятал от общественности. — Хорошеешь с годами… — похвалил старик, вздыхая, — но твой лоб…       Глифул перевёл взгляд на родимое пятно на лбу Мэйсона, которое было довольно заметным и выделялось красноватыми пятнами в форме созвездия большой медведицы. Это всё ещё цеплялось ему в глаза, тем более что паренёк предпочитал открывать свой лоб на всеобщее обозрение. — Благодарю, господин Глифул, — без особого энтузиазма отозвался Мэйсон, доставая с полки серебряную и деревянную тарелку, — когда я уже смогу есть с серебряных наборов? — также уточнил тот. — Когда-нибудь. Неси сюда, я принёс тебе виноград.       Парень подошёл, раскладывая по столу разные по виду столовые приборы. Он выглядел немного вялым и скучающе оглядел виноград, кисть которого Глифул щедро положил на деревянную тарелку перед ним. — А когда я смогу присоединиться к торжеству снаружи? Мэйсон сложил руки. Он всегда был довольно вредным, но сегодня был куда более придирчивым, даже не притронувшись к лакомству.       Старший Глифул замолчал. Каждый раз, когда дело доходило до очередного вопроса, связанного с внешним миром, он повторял: — Мир жесток. Повторяй, — Стэнфорд криво улыбнулся, услышав в ответ лишь молчание. — Повторяй, выродок! — уже крикнул Глифул, поднимаясь из-за стола. — Когда твоя мать бросила тебя и твою старшую сестру на произвол судьбы, я был человеком, который помог тебе. Твоя сестра-близнец сгинула от холода в том сугробе, помнишь?       Мэйсон замолчал. Его лицо сменилось безрадостным, словно ухудшившаяся погода. Такое бывало, когда солнце закрывали тучи, но именно так обычно сменялись эмоции на лице младшего Глифула. — ...Мир жесток, — всё-таки пробормотал парень, не поднимая глаз, и решаясь, наконец, сыграть в игру своего двоюродного дяди. — Смотри на меня, и говори дальше: мир зол. Одному только мне в этом городе грешников и лжецов ты можешь доверять. Я — твой единственный друг во всей Франции, — мужчина обошёл стол, положив руки на плечи голубоглазого парнишки. — Мир зол и жесток. Одному тебе в этом городе я могу доверять, ибо ты – единственный мой друг.       Мэйсон прикрыл глаза, дернувшись, едва руки старика оказались на его плечах. — И в этом злом мире только мне ты нужен таким. Вредный, избалованный мальчишка с жалким уродством.       Одна из рук скользнула на лоб парня в белоснежной, потрепанной рубашке. В голосе Стэнфорда звучало явное острое хладнокровие. — И в этом злом мире... Чёрт, я не... — засомневался паренек. — Повторяй, Мэйсон, — вторил Глифул, в то время как рука на плече парня больно сжалась. — Ты не такой как все, и ты уродлив. Стоит только людям увидеть это… — вторая рука мужчины сжалась на лбу парнишки, — они будут издеваться, и ненавидеть тебя. Ты не можешь выйти. — Я уродлив... И стоит людям увидеть это, они будут ненавидеть, и презирать меня.       Мэйсон взглянул на своё отражение в серебряной тарелке и его взгляд потускнел, как у сломанной и бесчувственной куклы. — Молодец… — Глифул ухмыльнулся. — Для них, ты – монстр. — И в этом мире Вы – мой единственный защитник… — продолжил парень, в то время как в его глазах читалась нарастающее отчаяние. — Так-то лучше… — мужчина провел пальцами по каштановым волосам парня, опуская обычно зачесанную назад челку на лоб. — Ни шагу из часовни, Мэйсон, — Глифул отошел на несколько шагов, скрестив руки, — ешь свой виноград и оставайся здесь. — Так точно... — тоскливо согласился парень, оглядывая огромное количество книг, каждую из которых он изучил и прочел по несколько раз.       Мэйсон остался один в комнате и хмуро оглядел виноградную кисть, перекладывая её на серебряную тарелку Форда. В следующее мгновение Глифул попробовал кисловатый виноград, слегка поморщившись — он был совсем не сладким. С этой мыслью, держа в руке серебряную тарелку с виноградом, Мэйсон хмыкнул, осматривая ближайшие пекарни. Вдали он видел сладкие пончики, которые так манили его к себе. — Я бы хотел купить таких… — задумчиво отметил Мэйсон, вновь проводя рукой по своим волосам и зачесывая пальцами их наверх.       Больше всего он любил открывать лоб и его совсем не пугала метка на лбу. На его взгляд она совсем не выглядела пугающе. Он не назвал бы себя монстром, хотя продолжал преспокойно соглашаться с каждым словом своего дяди. Мэйсон был уверен, что не сможет изменить, а уж тем более переубедить его. Тем более, что все эти годы господин Глифул продолжал помогать ему, несмотря ни на что. Для него он был совсем неплохим человеком. Да, у Стэнфорда был скверный характер, но он был деятелем церкви и поступал правильно, истребляя нужных людей и принося городу огромную выгоду. Возможно, когда-нибудь он смог бы признать его своим двоюродным племянником, кто знает? — Если бы я только мог скупить все эти сладости… — тот тоскливо уставился на пекаря, выставляющего на прилавок огромный бисквитный торт. Он обожал сладости.       Младший Глифул отлично помнил тот день, когда впервые попробовал пирожные. Это был лучший день в его жизни, если так можно сказать. Они буквально таяли во рту, когда господин привёз их на его шестнадцатый день рожденья. Мэйсон отлично помнил, как съел целую упаковку в тот день, и ему было чертовски мало. Однако в тот день больше всего он был благодарен Стэнфорду за предоставленное лакомство, ведь возможно он не смог бы никогда попробовать подобное. — Будь моя сестра жива, я бы не чувствовал себя так одиноко? Господин Глифул, действительно ли всё было бы так, как Вы говорите? Я – чудовище?       Виноград сполз с тарелки, когда парень выпрямил её, смотря на своё отражение. У него было две руки и ноги, по пять пальцев на каждой из конечностей, симметрично расположенные большие голубые глаза. И всё из-за какой-то отметины на лбу. — Я такой же обычный человек, как и они…       Мэйсон направился к макету, на котором разместились дома площади и сам собор, включая людей, которых он запоминал. Он поднял с макета аккуратную фигурку себя. На ней даже была отметина на лбу, почти в точности как у него. Глифул не любил играть в куклы, но помимо образования он делал своими руками подобные вещички. — ...выродок, — по его щеке скатилась капелька пота, когда он отметил это.       Мэйсон сделал несколько шагов, облокачиваясь руками о каменные перила балкона. Погода была жаркой, и яркие лучи солнца освещали площадь, едва доставая до верхушки собора. В дни, когда ему было совсем скучно, Мэйсон высчитывал время, за которое тень покрывала всю площадь, а солнце, наконец, могло достать до часовен. «Плевать», — подумал парень, уже впиваясь кончиками пальцев в перила. «Я выйду. Какая мне вообще разница до того, что сказал мистер Глифул?» — спросил сам себя тот, оставив фигурку со своим изображением на балконе.       Мэйсон вновь провёл пальцами по своим волосам и разгладил их, возвращая каштановые пряди на лоб. Он вновь посмотрелся в серебряное блюдце, в котором виднелось его отражение. Родимого пятна совсем не было видно. — Мистер Глифул где-то там, среди толпы. Если смешаться с остальными крестьянами, то он никогда меня не заметит. И, скорее всего я смогу проворачивать это снова и… Снова. Говорит, они будут ненавидеть меня? Я отдам целых два своих макета за порцию этих горячих булочек. Не хочу я виноград.       Парень зловеще расхохотался, будто продумал величайший план во всей истории человечества. Действительно, те свежие пончики и торты на прилавках этого стоили, вот только у него не было монет. С мыслью о деньгах он задумчиво прошелся взад и вперед по всему балкону и едва ли не поскользнулся на винограде, который сам же выкинул с тарелки, что до сих пор держал в руке.       Тогда он фактически подлетел к столу, найдя в нём свой старый чёрный плащ. Он почти полностью скрыл своё лицо, кроме того, что просто прикрыл лоб чёлкой. В таком наряде была меньшая вероятность того, что его узнает единственный родственничек в толпе. Тем более, что он отдал приказ не выходить. — Найду способ заплатить… Главное добраться до лавочек через всю эту толпу…       Мэйсон оглядел толпу веселящегося народа, в какой-то момент оценивающе взглянув на тарелку, которую до сих пор держал в руке, и осматривая её с обеих сторон. — Это серебро, правильно? А серебро стоит деньги, — внезапно пришло ему в голову, и тот усмехнулся. Конечно, серебро стоило деньги. Он мог бы немало выручить за подобную тарелку. С этой мыслью он сунул тарелку в небольшую дорожную сумку, которую, вместе с плащом, прихватил с собой.       Глифул оглядел крышу и, миновав перила, начал осторожно шагать по наклонной. — В-Высоко… Что ж… В-Вперед! — с этими словами тот побежал по ветхой поверхности крыши, рискуя в любой момент шлепнуться вниз и разбиться…