Цейтнот

      После оглашения результатов поединка с Вигандом толпа обступает Сергиевского со всех сторон, шумит, назойливо требуя внимания и забивая все мысли, теряющиеся на фоне галдежа из смешивающихся вопросов на разных языках. Голова от этого начинает болеть почти мгновенно.       Столько лет он в центре внимания из-за своих достижений, а все равно этот момент назойливости журналистов является самым раздражающим на чемпионатах.       Анатолий вцепляется взглядом в спину человека в белом, выходящего из зала. Трампер — репортёр слишком высокого самомнения, чтобы бегать за новым чемпионом мира с микрофоном. И его звездный час на этом чемпионате уже случился, когда американец устроил шоу в прямом эфире, столкнув шахматиста с его женой. Более эффектной сцены затеять уже невозможно, и потому в интервью он заинтересован мало.       Но сам гроссмейстер остро нуждается в возможности поговорить с ним. Ради Флоренс. Вдруг у них ещё есть шанс, и это зависит только от Трампера — самого последнего человека, от кого Сергиевский хотел бы быть в зависимости.       Журналисты не реагируют, хотя он говорит, что отвечать на вопросы не собирается, и отступают крайне неохотно, но вынуждены попятиться, когда высокий русский старается как можно более тактично просочиться через толпу.       Пытаясь догнать Фредерика, Сергиевский срывается на бег, но находит американца только на улице, на крыльце с зажженной сигаретой в руках.       Фредди оборачивается, когда его окликают по имени, и почти тут же незаинтересованно отворачивается, возвращаясь к курению, едва видит, кто именно требует его внимания. Обращаться к Трамперу за помощью унизительно, но деваться некуда.       — Расскажи все, что знаешь об отце Флоренс, — требует твердо Анатолий.       — Зачем? — непонимающе вскидывает бровь американец. — Ты уже отказался от возможности найти его. Сохранить титул важнее, верно?       Фредерик ужасно бесит в этот момент. Неужели он все ещё обижен настолько, чтобы даже не попытаться помочь той, кого любил много лет? Да, он хочет мести за утерянное звание чемпиона мира, но это их с Сергиевским счёты, и использовать для этого Флоренс слишком низко.       И все же должно оставаться в нем что-то хорошее. Он ведь уже раз помог бывшему сопернику, подсказав выигрышную стратегию к победе над Вигандом.       И его откровенные речи год назад, когда, с подачи Сергиевского насквозь вымокнув под ледяным душем, Фредерик сидел на полу в его номере. И был в тот момент совсем человечным, юным мальчишкой с виду и таким искренним в словах.       — Может ещё не всё потеряно, — взывая к человечности внутри американца, настаивает Анатолий. — Расскажи мне, что сказал тебе Молоков.       — Почему я должен? — раздражающе равнодушно хмыкает парень.       — Потому что ты тоже любишь Флоренс, — без сомнений отвечает Сергиевский.       Американец не выглядит впечатленным, только пожимает плечами, отворачиваясь, чтобы сделать затяжку. Сквозь выдохнутый дым смотрит на улицу перед собой: на огни Бангкока, на разномастные пестрые вывески столицы, на шумные машины и громких прохожих, привыкших не сдерживать свои эмоции. Город огня и вечного праздника жизни.       Но Фредерик смотрит словно сквозь это все, настолько расфокусированный у него взгляд в этот момент.       — Любил, — указывает парень безэмоционально. — Используй в этом глаголе окончание прошедшего времени, русский.       — Настолько все равно? — удивляется подобной жестокости Анатолий.       Он верил, что его противник все же способен на человечность. И теперь с болью осознает, что ошибался, и бывший гроссмейстер сильно хуже, чем казался изначально.       Стоило понять это ещё после выходки со Светланой.       — Даже ты не можешь быть такой тварью.       — Думаешь? — оборачивается к нему Фредди, подбородок вздергивает так, словно гордится этим — тем, что на мнение со стороны ему плевать. — Мне все равно каким ты видишь меня. Ни твои, ни ее проблемы меня больше не касаются.       Остро хочется стереть это превосходство с красивого лица, сделать так, чтобы в зелёных глазах хоть немного подутихло то холодное пламя надменности. Ранить психологически или физически: оскорбить Трампера, задеть словами, да хоть ударить, только бы найти в нем человека, способного чувствовать хотя бы боль. Что угодно, лишь бы не видеть больше этой кривой пустой усмешки на ярких губах.       Челюсти почти что больно от того, как сильно Сергиевский стискивает зубы, пытаясь подавить в себе вспыхнувшую злость. Это парень словно заражает собой, провоцируя, вызывая эмоции, которые шахматисту совершенно не свойствены. Кулаки сжимаются непроизвольно.       И Фредерик это замечает, косится вниз, на руки русского, вопросительно приподнимая бровь.       — Хочешь ударить меня?       Глаза напротив смотрят на Анатолия выжидающе, а в яркой радужке отражаются мысленные просчеты следующих действий русского гроссмейстера.       — Тогда бей, — с безрассудством безумца предлагает Фредерик. И только нервно дернувшийся уголок губ выдает его страх перед ударом.       Шахматы словно никуда не делись из их жизней. Партия для них двоих ещё не окончена, и, возможно, никогда не будет. Она все ещё идёт, и каждые слово и жест — это ход. Будет у Анатолия в этот раз он неверным, и бездна поражения встретит свою жертву с распростёртыми объятиями.       — Ты же ненавидишь меня, — не унимается американец, пытаясь раззадорить противника.       Матч не окончен, нужно сохранять холодное мышление, действовать рационально. Он чемпион мира, дважды, и такой титул уж точно не позволяет ему вестись на поводу у какого-то надменного американца.       — Я не испытываю к тебе ненависти, Фредерик, — отгораживается Анатолий. — Хватит, ты уже отомстил достаточно.       — Нет, недостаточно! — рыкает неожиданно Фредерик, сорвавшись таки на эмоции. — И ты, и она… Я не хочу вас видеть. Можешь мне врезать за то, что я такая тварь, и убираться восвояси.       Трампер почему-то в этот момент выглядит сломленным, хоть и продолжает огрызаться. Он так напоминает Флоренс, когда она только узнала об отце — такое же смятение, такая же буря внутри, которую старательно пытаются подавить, но та все же дает о себе знать.       Зелёные глаза кажутся уставшими и даже немного покрасневшими. Фредерик тянет улыбку, и видно как на полных губах темнеют прокушенные ранки. Тонкие бледные пальцы крутят сигарету, подрагивая, выдавая насколько на нервах сейчас американец.       — Ударь, и сразу станет легче.       Сергиевский не может отделаться от ощущения, что до этого момента воспринимал парня неправильно.       — Станет легче мне? — прямо в глаза впивается взглядом Анатолий. — Или тебе?       Фредерик вздрагивает, хлопает потерянно ресницами, и почти мгновенно пытается скрыться за маской равнодушия. Но Сергиевский уже увидел его уязвимость, и больше ее не скрыть.       — Хочешь быть жертвой? — переходит в наступление Анатолий, подходит на шаг ближе, чтобы окинуть напряжённо замершего американца понимающим взглядом сверху вниз. — Думаешь боль искупит твою вину перед Флоренс?       — Я ни в чем перед ней не виноват, — теряется Трампер, непроизвольно начиная оправдываться.       — Наш грех один на двоих, мы оба сделали ей больно, — холодно указывает Анатолий напряжённо замершему парню.       Трампер не реагирует никак. Сигарета тлеет в его руках, прожженная бумага вот-вот осыплется, запачкав белоснежную ткань пиджака репортера серым пеплом. Но парень отмирает раньше, опускает руку с тихим вздохом.       — Прошу тебя, Фредерик…       — Всего доброго, Анатолий, — неожиданно обрывает разговор Трампер.       Видимо, зря Сергиевский на что-то надеялся. На душе горько и мерзко, словно этот сигаретный пепел, подхваченный и унесенный ветром, оказался у него на языке. Совсем не так должен себя чувствовать тот, кто только что получил титул чемпиона мира.       — Еще свидимся.       Анатолий разворачивается, чтобы уйти, оказаться подальше от места своего поражения, от Фредди, от которого ничего не получилось узнать. Парень безумен и бездушен, глупо было надеяться на иной исход. Сегодня Флоренс улетает, а он ничего так и не смог узнать.       — Молоков ничего не знает об отце Флоренс, — против всякого чаяния тихо доносится из-за спины словно в ответ мыслям.       Сергиевский оборачивается, не веря своим ушам. Но все именно так, как ему послышалось, Фредерик упорно смотрит куда угодно, но не на русского. Но он принимает поражение, отдает добровольно информацию, служившую ему преимуществом.       — Что ты сказал?       — Что русские врут, — раздражённо повторяет Трампер, зло туша сигарету о край урны. — Они хотят, чтобы ты вернулся, но информации, которую они тебе предложили за это, у них нет.       — Вся история про выжившего отца — это ложь Молокова? — растерянно переспрашивает Сергиевский.       — Нет, — с горькой усмешкой качает головой парень. — Это моя ложь. Я знаю Флоренс, мысль о живом отце не могла оставить ее равнодушной. А значит и тебя, — и фыркает демонстративно, вскидывая нездорово весёлый взгляд на русского. — Но я просчитался, тебя совершенно не тронули страдания возлюбленной.       Оправдываться не хочется. Трампер и так единственный в мире, кто может понять его решение продолжить играть до победного. Американец сам предложил ему выигрышную стратегию, раскрыв уязвимость соперника. И кому как не предыдущему чемпиону знать, почему Сергиевский поступил так, как поступил.       Фредерик с любопытством наблюдает за сменой эмоций на лице мужчины, пытающегося привести мысли в порядок после его откровения.       — Ты свободен, русский, можешь валить куда хочешь. Не нужно никого спасать, — болезненно усмехается Фредди, пожимая плечами. — Спасать некого.       — Почему ты признался? — неожиданно пересохшим губами спрашивает Анатолий.       — Понятия не имею, — Фредерик качает головой, и интонации у него совершенно невесёлые. — Наверное, схожу с ума.       Прямой взгляд снизу вверх, глаза в глаза, Фредерик серьезный и уставший, как и год назад в Мерано после его абсолютного фиаско. Тогда он потерял все. Но не сломался.       Несмотря на всю жестокость лжи, которую Фредерик говорил Флоренс, ненавидеть его почему то не получается. Не сейчас, когда его боль слишком очевидна. Он тоже стал частью игры Молокова.       Неужели все видят Фредди достойным только того, чтобы его бездушно использовать или ненавидеть? У Сергиевского больше не получается воспринимать его так холодно.       Анатолий замирает от того, как по нервным окончаниям расходятся молнии. Его связь с Трампером это явно что-то ненормальное, за гранью понятного и адекватного. Но разорвать ее ни один из них не в силах, раз судьба продолжает раз за разом их сталкивать, заставляя метаться в борьбе с беспощадным роком, друг с другом и с самими собой.       Фредерик явно тоже чувствует эту ниточку между двумя шахматистами.       Люди вокруг них не имеют значения, они снуют по своим делам, спешат покинуть крыльцо, чтобы успеть домой или ещё куда-то. Кто-то косится на сегодняшнего победителя или, может, на скандального бывшего американского гроссмейстера. Но лезть никто не решается, так и проходят мимо, хоть, несомненно, удивлены виду того, как бывшие неукротимые соперники спокойно взаимодействуют.       Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Что ж, друзей у Сергиевского нет уже много лет.       — Стань моим секундантом, — неожиданно даже для самого себя просит Анатолий.       — Что? — Фредерик растерянно хлопает глазами, словно не веря тому, что слышит. — Я? Твой секундант?       — Я остался один, — делится искренне Сергиевский, решив, что раз уже рискнул предложить, то не остаётся ничего, кроме как идти до конца. — Мне нужен секундант. А кто может быть в этом лучше тебя?       Трампер все ещё выглядит так, словно вокруг него перевернулся мир, оставив его растерянно молчать и пытаться вернуться в адекватное состояние, осмыслить происходящее, осознать ту степень безумия, которую демонстрирует ему русский, предлагая должность рядом с собой.       — Может я не хочу, — наконец, оттаивает Фредерик.       В его голосе сквозит неуверенность, и Сергиевский рад, что парень хотя бы раздумывает о его словах, а не послал к черту сразу.       — А ты не хочешь? — уточняет русский.       Нежелание он понять может. Давние соперники во всех аспектах жизни, полностью противоположные, они враждовали несколько лет. Скорее будет удивительным решение согласиться.       Как и то, что слова предложения стать секундантом вообще прозвучали. Фредерик непредсказуем, опасен, полон чувств, которые сложно понять нормальному человеку. Он намеренно лгал Флоренс, строил заговоры с Молоковым. И все же Сергиевский чувствует, что только Трампер может его до конца понять.       Смех американца раздается неожиданно, привлекая взгляды прохожих на шахматистов. И звучит пугающе нездорово.       — Фредди? — обеспокоенно зовёт Анатолий, не обратив даже внимание, что впервые невольно использовал вслух короткую форму имени Фредерика.       — Я уже говорил, что ты сумасшедший? — отсмеявшись, весело сверкает зеленью взгляда Трампер. — Когда об этом союзе узнает общественность, вот это будет сенсация. Уже только ради этого стоит согласиться.