«Я не дам Смерти забрать тебя снова! Для новой вселенной Ты изменись! Ты будешь людям нести моё слово! Ну, хватит лежать! Эй, Мёртвый! Проснись!» Павел Пламенев – Эй, Мёртвый! Проснись!
Пробуждение было довольно лёгким. После детства в чулане, когда утро начиналось с оглушительных хлопков дверью, пронзительных, гневных выкриков тёти Петуньи с раскрасневшимся лицом и тупой ноющей боли во всем теле, которую Габриэлла уже годам к пяти научилась классифицировать как боль, или скорее дискомфорт от наливавшихся за ночь краской синяков, и боль от вывихов или растяжений натруженных за предыдущий день конечностей, резкий, но безболезненный подъем с какого-то невероятно жесткого подобия перины, от внезапно ударившего в нос едкого запаха, заставившего глаза распахнуться, а тело вздрогнуть, можно было с чистой совестью назвать легким и даже удачным. Ровно до того момента, пока по ушам не резанул чей то неприятный, писклявый голос, словно вышедший из строя граммофон начал ни с того ни с сего проигрывать одну и ту же строчку из песни, на которой остановился, ещё будучи исправным. – Поднимайся, маленькая бестолочь, – обладательница голоса наклонилась и Габриэлла почувствовала, что её трясут, и не смотря на удивительную лёгкость во всем теле и несвойственную ей ясность мыслей ощутила, как сомкнулась чужая рука на – к вещему удивлению Поттер – ничем не прикрытом, костлявом предплечье, грозясь оставить на коже парочку жутких не сходящих синяков, – хватит валяться! Женщина, что одним рывком заставила её сесть и тихо шикнуть от нарастающего дискомфорта во всей конечности, выглядела весьма странно: балахонистое грязно-серое платье, из грубой ткани с минимумом деталей, застиранный белый фартук, небрежные движения, серое от злости лицо, с тонкими губами, бровями и тугим пучком тёмных волос на затылке. Оказалось, её нашли на территории приюта ровно день назад и гадать долго над причиной её появления здесь само собой не пришлось, тем более, что из вещей при ней были только очки на верёвочке, которые чудом не разбились. Вообще-то, новые лица попадали в приют Вула двумя путями: роженицы-оборванки, которых в Лондоне было хоть пруд пруди, каким-то чудом добирались до приюта и разрешались чуть ли не на его пороге, время от времени успевая передавать новорождённых на руки воспитательниц, которые, скрепя сердцем принимали нового нахлебника, а через день спускались, подрагивая от холода и сырости, равнодушно озираясь, к хмурому, мрачнеющему все сильнее с каждым шагом кладбищу, хоронить укрытые старыми простынями тела. Нередко младенцы просто появлялись на пороге неведомо откуда – и это был как раз второй путь – и приюту снова не оставалось ничего, кроме как подобрать и этих несчастных. Конечно, очень многие из этих детей не доживали и до нескольких месяцев, их матери через одну были больны всевозможными переносными болячками, подхваченными черт его знает где, сифилис и тому подобное уже давно никого не удивляли, так что их отпрыски, преимущественно, рождались уже без шансов. Кто-то умирал в родах и для приюта это было великое счастье: не приходилось разориться на ещё один вечно голодный рот, который даже отработать потраченные на него средства не сможет. Так что Габриэлла отнюдь не была уникальным случаем, хоть и видела, как несколько женщин, проходивших мимо по коридору и на минутку заглянувших к ним, недоуменно кривились при виде неё – все же в приют чаще попадали совсем маленькие дети. Не то чтобы во всей Англии не существовало не одного взрослого сироты – а за взрослого здесь уже считали всех, кто в состоянии работать – просто те предпочитали скудной приютской жизни беспризорность, и с небывалым спокойствием, даже расчетливостью вспоминая свои глубоко безрадостные деньки в идеально-приторном снаружи и насквозь гнилом внутри доме тёти и дяди, девочка легко понимала и принимала такое положение дел. Во времена, когда жизнь на вечно холодной, пустынной тисовой, где каждое дерево, каждый куст на чужом газоне выглядел таким искусственным и натянутым, словно кто-то кривым, пестрящим неровностями изображением пытался прикрыть неприглядную, скалившуюся на всех и вся реальность, она сама с радостью предпочла бы голодную свободу такой же голодной неволе. Складывалось ощущение, что и её «няня» была того же мнения, и задавая вопросы в своей визгливой манере от всей души уповала на то, что Элла вот-вот поднимется, скажет, что забрела сюда случайно и тогда работники приюта смогут со спокойной душой вывернуть её от сюда. Лишний голодный рот никому не нужен. Но Габриэлла не собиралась её обнадеживать: идти ей было решительно некуда и эти слова, казалось, просто вывели воспитательницу из себя. Видимо, в данный момент приют переживал не лучшие времена: единственная поддержка, которую он получал от церкви, стремительно сходила на нет. Пока женщина отвернулась, предварительно всучив в руки Поттер стакан с разведенными в нём тремя каплями чего-то, девочка проворно слезла с койки и накинув на плечи хоть и далеко не новую, но добротную вязанную кофту, в которой без труда признала старый шерстяной кардиган тёти Петуньи, который та отдала ей, чтобы несносная племянница не коченела ночью в саду и не тащила в дом свои сопли, оглядела себя в отражении воды в жестяном тазике. Для чего он здесь и откуда вообще взялся было делом вторым – на первое место вышла нынешняя внешность. Габриэлле снова было семь, и она будто снова только-только выползла из чулана, в котором добросовестно отсидела три дня после перекрашенной в голубой скатерти. Худая, бледная, в длинном бардовом сарафане. Это была её единственная вещь в и без того ужасно судном гардеробе, доставшаяся не от Дадли – тётя откопала его на какой-то барахолке, чтобы было, во что переодевать её, если в дом вдруг заявятся они. Или органы опеки. Ни те, ни другие так и не побеспокоили их, но один раз Элле все же удалось выгулять своё сокровище – единственный день, когда дети были обязаны появиться в школе с родителями и тётя Петунья просто физически не могла вынести присутствие рядом племянницы в мальчишеских брюках на два с половиной размера больше. Габриэллу по-настоящему обижал тот факт, что все, что есть у неё в этом мире, так или иначе досталось ей от Дурслей, или косвенно напоминало о них. Конечно, она не имела никого права предъявлять госпоже Смерти какие-либо претензии относительно плачевного стартового капитала, но как же хотелось обнаружить при себе хоть что-то, напоминающее о родителях. О Сириусе. Нет, Поттер прекрасно понимала, что больше никогда с ними не увидится, но теперь, лишившись последних вещественных доказательств их существования, почувствовала себя по-настоящему одинокой. К великому неудовольствию Эллы, за отрицательными эмоциями последовали такие же безрадостные воспоминания. «Чувства, как и память не есть то, чего можно лишится безвозвратно, Поттер. Даже проклятый обливиэйт стирает лишь поверхностные слои воспоминаний, но он никогда, никогда, слышите, не сможет стереть из вашего сознания тот отпечаток, что они наложили на вас когда-то. Он может задушить воспоминание, скрыть в вас ваши же изменения, необратимые последствия глубоких душевных травм, потерь и потрясений, для которых вы слишком слабы. Только и всего. Вы думаете, что частично затерев воспоминания о произошедшем в Министерстве Магии вы притупите свою боль и сможете жить дальше. Но это не так. Я дам вам бесплатный совет. Не обольщайтесь, это разовая акция, да и вероятность того, что вы все же прислушаетесь ко мне после всего этого, прискорбно мала. Удачей будет, удачей для вас, разумеется, если вы хотя-бы просто меня дослушаете. Хотя, что ещё вам остаётся теперь. В вас сейчас влито такое безобразно огромное количество разнообразных зелий, что вас едва ли хватит на что-то членораздельное, не то что осмысленное. Признаю, даже я не ожидал, что смерть обалдуя-Блэка вызовет у вас такую бурную реакцию. Помните. Помните и не важно, чего вам будет это стоить. Вы должны помнить. Не променяйте эту возможность ни на что на свете, даже на мнимый покой, спасительное забытье, как это называет Дамблдор. Потому что его вы сможете достигнуть разве что в одной палате с Лонгботтомами, в самом малочисленном отделе Мунго. Усвойте это раз и навсегда, Поттер, что б не случилось, помните. Хотя бы потому, что с некоторых пор это все, что вам осталось.»«все, что вам осталось – воспоминания»
Девочка-которая-ни-за-что-не-забудет, моргнула и несколько нервно дернулась, прежде чем поняла, что её куда-то тащат, словно на буксире. Как оказалось, на выход из медпункта. Хватка медсестры настолько напомнила Габриэлле холодную руку тёти Петуньи, никогда не упускающей возможно схватить её и выволочь куда-нибудь на глазах у всего семейства, что у Избранной потемнело в глазах. В груди вспыхнула давно позабытая ярость, искра, раскалённая до бела, пройдя путь от центра груди до кончиков пальцев, заставила женщину в ужасе одернуть руку. Рукав её платья вспыхнул алым пламенем, а саму её отбросило назад, словно от удара. Дальше были крики, плеск воды и треск ткани, Элле удалось прошмыгнуть за дверь раньше, чем вжавшаяся в стену женщина начала выкрикивать что-то ей в след. Странно, однако ни ловить девочку, ни идти на вопли никто не собирался, и оказавшись в прохладе коридора, Габриэлла лишь возвела очи горе и поспешно оперлась плечом на ожидаемо холодную стенку. Её трясло, знобило, а тело отчаянно не желало держаться вертикально. Её клонило в сон. Ощущение было похоже и не похоже на магическое истощение одновременно, Поттер зажмурилась, снова, но уже без былой агрессии припоминая жизнь у родственников. Больше походило, все же, на необычную совокупность обычного перенапряжения и магического истощения, а от него, как ни странно, спас лёгкий, едва уловимый магический поток, прошедший от кончиков пальцев, до последнего тоненького волоса на голове. Габриэлла не совсем поняла, вызвала ли его сама или это было что-то вроде стандартной функции для приведения в чувство в критических ситуациях, с которой она ни разу не сталкивалась, или вообще магический выброс, только в этот раз направленный не на разрушение, а на созидание. Её словно накрыло знакомой слабостью после всплеска энергии, и тут же эта, высвободившаяся по большей части в никуда энергия вернулась, восстанавливая саму себя. Ладно, пускай, главное, что отпустило. Хоть Поттер и прекрасно знала, что это за место, расположение помещений в нём все ещё оставалось для неё тайной. Сопровождающего ей, по видимому, и до этого эксцесса не собирались выделять, а теперь и подавно. Рассудив, что по собственной доброй воле искать её никто не станет, Габриэлла, спокойно – насколько это было возможно – и вдумчиво двинулись вперёд по коридору, подозревая, что дальше будут находиться жилые комнаты, и вероятно, где-то на этаж ниже или вообще в соседнем корпусе, уже будет располагаться обеденная зона. В общем и целом, так оно и было. Серовато-зеленые, покрытые неглубокими трещинами стены столовой встретили её тишиной, прерываемой лишь монотонным позвякиванием посуды и грозными окриками какой-то сухопарой женщины в таком же сером льняном наряде, что и взбалмошная медсестричка до неё. Габриэлла никогда не любила приходить вот так: в разгар какого-то действа или трапезы, когда все уже полностью поглощены процессом и тут входит она – начинаются косые взгляды, щепотки, все так или иначе отвлекаються и, хоть на секунду, но задерживают взгляд на ней. И даже если учесть, что сейчас, при входе в такое же, как и лазарет, серовато-безликое помещение, где в несколько рядов на низеньких скамеечках сидели, все как на подбор, очевидно недокормленные, осунувшиеся, хмурые, безликие дети, с одинаковой болезненной жадностью поглощающие что-то кашеобразное из своих тарелок, на неё не обратили практически ни малейшего внимая, исключая пару-тройку воспитательниц, взглянувших на неё как на врага народа, будто она, прямо сейчас, то ли объела, то ли облила помоями из всех и извиняться даже не планирует, она все равно чувствовала это: как будто пришла глубоко не вовремя. Во многом такое ощущение складывалось ещё и потому, что центром внимания была все же не Элла. Рядом с одним из столов, спиной к проходу, стоял мальчик и, как показалось Поттер, видевшей в данный момент только его затылок, с непроницаемым выражением лица выслушивал что-то от стоящей напротив женщины. Пользуясь отсутствием внимания к себе и своему опозданию, Поттер быстро проскользнула к столиками. Свободное место нашлось как раз возле того самого паренька, и умостившись на краю одной из железных лавочек, подложив под себя руки чтобы согреть замершие пальцы, умудрилась заглянуть через плечо мальчика. Тот как и все, был худым, но не тощим и несмотря на немного затравленный, по крайней мере с боку, вид, стоял прямо и не избегал смотреть в глаза взрослой женщине, выше его почти в два раза. Он стоял и слушал, держа руки по швам и стараясь ни коем образом не показать своей обиды, а Габриэлла видела, как он сжал кулаки настолько сильно, что его самого начало немного потряхивать. Поттер сама так делала, когда после очередного обвинения вот лжи со стороны тёти Петуньи, обида и злость заставляли сердце выпрыгивать из груди, воздух вокруг электризовался, а ладони сами собой сжимальст так, что все последние силы уходили лишь на то, чтобы заставить себя держаться хоть в каких-то рамках и не навредить. Девочка, сидящая ближе всего к Избранной, внезапно стрельнула глазами в сторону пустых рук Габриэллы и секунду спустя боязливо отодвинулась, утягивая за собой тарелку с чем-то вареным и абсолютно не имеющем запаха. Остальные дети покосились на них, но остались сидеть неподвижно. Поттер было все равно – есть она не хотела изначально и уж тем более не собиралась покушаться на чужие порции чисто из принципа. Мальчишку продолжали отчитывать так, словно все происходящее вокруг, начиная от грязных стен и заканчивая плохой едой было исключительно его виной. Элла ощутила укол сочувствия и решила прислушаться. По перекошенному от негодования лицу и обрывкам фраз стало понятно, что она упрекала его за безалаберность, глупость и даже обвиняла во лжи.«… не за кем ты не ходил, паршивый негодник, наверняка бездельничал до самого обеда…»
Габриэлла дернулась на месте, почти вскакивая, когда поняла, что разговор идёт и о ней. Видимо, сопровождающих ей все таки полагался но она ушла, так и не дождавшись. Стало неуютно, появилось знакомое ощущение вины и нелепости. Хотелось ощутиться в тишине, как можно дальше от этого места, чтобы слова этой женщины больше не заставляли чувствовать себя настолько некомфортно.«…куда по твоему эта девчонка могла ускакать одна?...»
Элла неуклюже встала из-за за стола, с намерением окликнуть воспитательницу: слушать это не было больше никаких сил, однако что-то в очередной раз пошло не так: тонкая ткань юбки зацепилась за неровные края сиденья – или кто-то специально наступил девочке на край подола – и та осталась на месте, больно стукнувшись локтем об угол стола. Зашипев, она потерла место ушиба и только тогда заметила, как к тарелке, предназначающейся обруганному ребёнку, через весь стол тянется какой-то долговязый пацан со стеклянными глазами и пугающе-нахальным выражением. Последние пару минут этот мальчик лишь гнусаво хихикал. Элла застыла, обернувшись на хмурых воспитательниц, которые даже не думали обращать на них своё внимание, предпочитая отстранённо наблюдать за перепалкой, разворачивающейся прямо перед их носами, лениво покрикивая на особенно нерасторопных детишек, она, подавив искренне возмущение, лишь в последний момент успела выхватить из под носа обидчика надколотое блюдце, затармозив при этом движение тяжёлого стакана с грязной водой, который тот собирался опрокинуть прямиком в чужую тарелку. Звон посуды мгновенно привлёк внимание понурой малышни, ютящийся за соседним столиком. Помещение погрузилась в тишину. Одна из женщин-поварих, стоящих до этого в углу, выхватила из-за пояса тряпку и двинулась было в сторону Габриэллы, но тут, голосящая до этого воспитательница в сером фартуке резко замолкла и, последний раз грубо дёрнув за плечо пыхтящего перед ней мальчишку, двинулась ей наперерез. Она приблизилась так быстро, что незадачливый хулиган так и замер с вытянутой рукой. Поттер вдруг отчётливо поняла, как ей повезло: действуя, словно по наитию, она не стала рисковать, выбивая полный стакан из рук мальчика, всего лишь отодвинув тарелку в сторону, заставив тем самым хулигана не задумываясь опрокинуть все содержимое стакана мимо, на скатерть. Благодаря детской нерасторопности, со стороны ситуация выглядела так, будто паренёк пытался нарочно испортить и без того видавшую виды утварь, нарушая строгую приютскую дисциплину и Габриэлла солгала бы, сказав, что почувствовала за собой вину после произошедшего. Глаза растяпы испуганно расширились, стоило женщине крепко схватить его за шкирку и насильно выволочь из-за стола. Поттер шустро подскочила следом, вода, пропитавшая скатерть, грозилась намочить одежду. А опыт подсказывал, что с случись подобное, и её в лучшем случае отправят самостоятельно застирывать свои вещи, что, в сущности, было совсем неплохо – стирать девочка умела, больше её волновало скорее отсутствие хоть какой-нибудь одежки на смену. Краем глаза она заметила, как обвиняемый пять минут назад мальчик развернулся и смотрит прямо на неё. Бледный, такой же худой, как и она, но удивительно ухоженный по сравнению с большей частью детей, в коротких мальчишеских шортах и рубашке, мальчишка смотрел на неё с таким удивлением и сосредоточенностью, что Элла сама опешила. Это был Том, точнее, ребёнок, очень на него похожий. Минимальный возраст Тома Реддла в её воспоминаниях составлял одиннадцать лет, в то время как здесь он выглядел лет на восемь, а потому и не был похож сам на себя. Девочка настолько отвлеклась, что не заметила, как её саму трясут. – Что вы здесь устроили? Кто разлил воду? Глаза пойманного с поличным нарушителя сверкнули, он задергался. Мальчишка явно собирался что-то сказать, но быстро затих, встретившись взглядом с кем-то позади Поттер. Габриэлла изо всех сил уговаривала себя не оборачиваться: излишнее мельтешение перед склонными к беспочвенным обвинениям родственниками, никогда не шло ей на пользу. Эта женщина, как ей казалось, подобное тоже не оценит. Поттер не имела привычки жаловаться, но сейчас, когда её жизнь в прямом смысле начиналась с чистого листа, терпеть незаслуженные выволочки и клевету она не собиралась. – Он. Кажется, хотел испортить чей то обед, – Элле стоило больших усилий держать голос ровным, не позволяя щекам налиться краской, как это часто бывало с ней в моменты сильного волнения. Благо, воспитательнице – миссис Воул или Коул, судя по возмущённому выкрику нарушителя – было в сущности все равно, кого именно наказывать. Тем более, что состоявшаяся до этого стычка и так уже внесла свой элемент устрашения. Старшие поглядывали на разворачивающиеся перед ним одна за другой сцены с видимым безразличием, реже любопытством, младшие сидели, вжав головы в плечи и не шевелились. Выдержав на себе недолгий, испытующий взгляд женщины, Габриэлла наконец вернулась за свой стол. Перед этим пришлось представиться, благо, удалось отделаться лишь именем, рассекречивать свою фамилию, пока не придумана и не внесена в документы фальшивая, нельзя было ни при каких обстоятельствах. Вне зависимости от того, обучается ли кто-то из Поттеров в Хогвартсе на данный момент или будет обучаться в ближайшем будущем, впоследствии фамилия в любом случае вызовет вопросы. Один тест у гоблинов и вуаля – попробуй объяснись. Наказанного парнишку увели, а Элла почувствовала справа от себя какое-то движение: до неё слишком поздно дошло, что она совсем упустила из виду Тома. День обещал быть полным сюрпризов.