Пьяные танцы

Мягкий свет луны и ламп приятно падают на бледную кожу Фредерика, очерчивая его скулы. Свечение месяца то ли смягчало его черты, то ли заостряло, и Антонио, в попытках рассмотреть не отрывал взгляда, стараясь уловить каждый жест в непозволительной близи. — Ну-ну, Вивальди, ныне Вы позволяете себе чуть больше нежели обыденно — Крейбург в шутку упрекает скрипача, ожидая как тот в смятении отвернётся, но он напротив, встаёт чуть ближе, всё так же вглядываясь в аккуратное лицо молодого человека. — Быть может. Но, я, как человек искусства, считаю своим долгом закрепить в памяти всё, что только может послужить вдохновением — уголки тонких губ приподнимаются в мягкой улыбке, вызывая точно такую же в ответ. — О как. — Вот так — пауза — не желаете составить мне компанию за бутылочкой пино нуар? — Желаю — Фредерик осматривается, будто бы убеждаясь в очередной раз, что они лишь вдвоём в кабинете мужчины. — Присаживайся — вне их игр с речью на «Вы» они с пианистом вели себя свободнее в интимной обстановке. Антонио нагибается к нижним полкам стеллажа, доставая одно из лучших вин и рассмотрев под тусклым светом подаёт на небольшой круглый столик у кресла, где и расположился его друг. После же, отходит на пару секунд лишь чтобы вернуться с двумя бокалами. — А какой повод? — между дела вопрошает Крейубург. — А когда он был нам нужен? — усмехнувшись, Антонио открывает бутылку ножом сомелье и нюхает пробку, убеждаясь, что вино чистое — поставить что-нибудь? Я помню как ты любишь слушать виниловые пластинки. — Буду благодарен — молодой человек помешивает вино в бокале и пробует, делая глоток — м, неплохо. — Верно — расположившись на кресле напротив, скрипач отпивает из своего бокала после того как поставил первое попавшееся под руку произведение — ты довольно… печален в последние дни — мужчина начинает издалека, стараясь подобрать правильные слова, что было крайне важно в случае композитора. — Быть может. Не столь важно — мягкий мелодичный голос мурчит, делая ещё глоток. Антонио же чуть поник, поджав тонкие губы. — А что же важно? — То, что будешь ли ты со мной танцевать — на губах композитора же, напротив, цвела игривая ухмылка. Неизвестно, что творилось у того в голове, но привычный холодный образ пропал после первого глотка второго бокала. Встав с места, он оказался насупротив сидящего Антонио. — Вивальди, ну же, не смей мне отказывать — Антонио и не смеет. Любой каприз Фредерика — то, чему он будет беспрекословно подчиняться. Ломающийся в его руках хрупкий образ композитора — то, что снится ему ночами и мерещится при сочинении мелодий. Фредерика редко берёт алкоголь. Отчего же он столь нежен ныне вечером? Не вдаваясь в подробности и не нагружая голову лишними мыслями, скрипач принимает протянутую руку и уже возвышаясь, кладёт ладонь на чужую талию. Пока Крейбург ему позволяет касаться себя — он готов взять от момента всё, что сумеет урвать. Хитрая ухмылка и прищуренный взгляд не обещают ничего хорошего. Но Антонио, игнорируя неприятное предчувствие, залпом выпивает оставшийся в своём бокале алкоголь. — Ну-ну, тебе нужно чуть подвыпить дабы станцевать со мной? — Вовсе нет — скрипач наклоняется к лицу Фредерика, оставляя смазанный поцелуй на подбородке, а затем и скулах, что рассматривал весь вечер. Пока ему дают — он готов брать всё. Крейбург грациозен. Крейбург восхитителен. Фредерик Крейбург невероятен. Фредерик Крейбург то ведёт в их сымпровизированном танце, то отдаётся в крепкие руки Вивальди. Фредерик Крейбург тянется к бутылке и сердце скрипача ухается вниз. — Не желаешь виски или коньяк? — и он всё же предлагает что-то покрепче на что получает безразличное «мхм». Не смотря на флирт и сладкие фразы, приглашение к танцу, Фредерик Крейбург спустя пару секунд душит холодом как и всегда. Фредерик Крейбург заливает в себя и горький коньяк, размывая границы между ними. То, что казалось Антонио победным лавровым венком сейчас сдавливало его голову на подобие терновому, что впивался в его лоб. Как же он ненавидит алкоголь, не но желает, чтобы Фредерик переставал пить этой ночью. Не желает, чтобы тот трезвел, убирал свои горячие руки с его груди, в котором столь бешено билось сердце. Не желает отказываться от того, что сейчас в его руках целиком и полностью. Смазанные поцелуи в шею ощущались будто иней, что укалывал кожу и пронзал его самого насквозь. Антонио, кажись, и вовсе перестал дышать. — Прости — за бессмысленными извинениями тянутся ещё поцелуи, лишенные нежности и улыбка, которой молодой господин одаривал бесчисленное количество дам. Его теплота и нежность оказались лишь секундной уловкой — И ещё прости — голова идёт кругом и чуть душно. Открыть бы ставни, но ясное дело, что тогда ночной полумрак их более не укроет от любопытных глаз. Фредерик мягко, совершенно не прилагая усилий толкает его на кресло, мелодия играет уже в третий раз по счёту и композитор устраивается на чужих бёдрах, вновь и вновь извиняясь совершенно без капли искренности за свои касания. Извинялся он не за сами непристойные действия, и дураку понятно, что Вивальди бы сам совершил нечто подобное с ним сам, будь у того шанс. Утром он обязательно пожалеет о том, что так покорен музыканту сейчас, но ничего со своим скованным чужим взглядом телом сделать не в силах, да и не желает. — Я ведь совсем тебя не люблю — прискорбный вздох всё же срывается с пьяных уст Фредерика. Не то, чтобы это было огромной тайной, но по крайней мере теперь становится понятно за что были все те извинения не к месту. Шуршание одежды, нежные не от большой любви касания и влажные губы. Скрипач просто закрывает глаза, откинув голову. Он бы желал рассмотреть юношу над ним, хотел бы запомнить каждое мгновение, но не в этот раз. Не после озвученных ранее слов. Крейбург, должно быть, прекрасно зная о дальнейших событиях решил залить в себя чуть спиртного, не желая запоминать что-либо. Торопливые укусы вызывают тихие стоны и длинные пальцы беспрепятственно блуждают по столь чужому для себя телу. Может, если бы не привычка запоминать тональности Фредерика, не слова об отсутствии любви ранее, Антонио бы и поверил, что весь этот цирк — последствие пылающей страсти к его персоне. — Орфей — срывается тихий стон с губ композитора. А теперь и ясно отчего дорогой друг казался столь опечаленным. «Я ведь совсем не тебя люблю» было бы более правильной расстановкой слов.