Помни имя моё

— Я выписал седативное. Должно немного помочь от кошмаров. Небольшой бланк, содержащий название лекарства и точную дозировку, перекочевал в руки Веритаса — от одного доктора к другому. — Что насчёт амнезии? Доктор Хаоса ткнул кончиком пальца в строчку чуть пониже. — А также общеукрепляющее средство. — Это поможет? — недоверчиво поднял бровь Веритас. Доктор Хаоса пожал плечами: — Кто знает. Пора было признать: что делать, не представлял толком никто. — Нужно выбрать, куда отправимся, — Рацио впервые за много времени звучит нерешительно. Он вроде и готов делегировать Авантюрину выбор места отпуска, в который они отправляются ради него, — а вроде и нет. С одной стороны, сейчас хочется его побаловать, как и всякого не вполне здорового человека. Хочется несвойственного — пойти на уступки, только бы это сделало ситуацию на каплю лучше. С другой стороны, стоит ли ждать взвешенного решения от человека, который помнит последние несколько часов своей жизни — и те смутно? Доктор Рацио, привыкший решать вопросы радикально и категорично, слишком много сомневается. — Так, — Авантюрин задумчиво трёт подбородок пальцами, а затем перебирает планеты голографической проекции. — Бактур, Гелеста, Сигония. Может, туда? Доктор Ве-ри-тас. Имя Рацио, выученное не так давно, Авантюрин выговаривает по слогам, чтобы не забыть ни один. Технически всё правильно. На деле более неправильной вещи не существует во всей вселенной. — Нет, — говорит Рацио, прилагая усилия к тому, чтобы звучать спокойно. — Нет. Куда угодно, только не на Сигонию. В конечном итоге они отправляются на Гелесту — мягкий климат, свежие фрукты, горячие источники. Есть вероятность, что это поможет Авантюрину пойти на поправку. Есть вероятность, что это поможет Рацио не сойти с ума самому, пока они находятся рядом. Веритас не планировал никакого отпуска — но он сейчас критически необходим Авантюрину, и кто-то должен подстраховать его в путешествии. Кто, если не главный по их задаче, — так решили в руководстве и начислили отпускные им обоим. Рацио не успел возразить. В руководстве успели оценить, что все основные качества Авантюрина, сделавшие его особо ценным винтиком системы, остались при нём — смекалка, хитрость, даже везение. Всю нужную для работы информацию, что Авантюрин забыл, он легко восстанавливал, пробежавшись глазами по статьям из баз данных. «Пусть отдохнёт немного, быть может, память вернётся», — сказали наверху. Между строк читалось: если не вернётся — ничего страшного. Винтик, утративший значительную часть собственной личности, потерявший свой внутренний надлом, — лишь более ценен. — Почему номер всего один? — хмурится Веритас, сверяясь с пришедшим на почту подтверждением брони, когда шаттл почти достигает Гелесты. — Проживание покрывается КММ, и меня попросили экономить, — жмёт плечами Авантюрин. Хорошая попытка, но Рацио знает его не первый день. — У КММ достаточно средств, чтобы позволить себе не экономить, тем более, на сотрудниках высшего ранга. Авантюрин набирает воздуха в лёгкие, чтобы выдать очередную маленькую ложь — и сдувается, сдавшись. — Ладно, ладно. Видишь ли, после… всего мне снятся кошмары. Авантюрин старательно смотрит в сторону: расписываться в собственных слабостях задача для него всё ещё на грани выполнимого. — Ну вот. А ты же доктор. — У меня нет медицинского образования. — И ещё ты мой друг, — Авантюрин внезапно смотрит ему в глаза. — Мы же были друзьями, Ве-ри-тас?.. Каждый слог оседает у Рацио занозой в рёбрах. — Полагаю, — сухо отвечает он. — Просто… полежи рядом, — Авантюрин отворачивается снова, — я не храплю и не пинаюсь во сне. Но я слишком долго был в темноте один. Понимаешь? — он тут же поджимает губы. — Нет. Это невозможно понять, не побывав там. К счастью для тебя. Веритас действительно не знает, каково это — к счастью для него — но он знает другое: его губы всё ещё хранят тепло поцелуя. Отчаянного, смазанного, голодного — как обещание вернуться и как прощание на случай, если не выйдет. Единственное откровение между ними. Всё, что было у Рацио, пока он ждал, — ждал и сотни раз прокручивал в голове варианты диалогов, в котором они говорят о чём-то значимом при новой встрече, а потом Веритас притягивает Авантюрина к себе и целует сам. Когда Авантюрин вернулся, целовать стало некого: сигонийского мальчика сожрало Небытие, и никто, кроме Веритаса, не скорбел об этом. Веритас думает, что ко всему готов. Веритас оказывается не готов ни к чему, когда Авантюрин мирно засыпает рядом — а Рацио бесконечно пялится в потолок. Одно-два неосторожных слова — авгины, геноцид, рабство — уже могли бы всколыхнуть в светлой голове кое-какие процессы, запустить цепочку воспоминаний. Если бы это не помогло, Веритас мог бы просто рассказать всё, как есть. Только… станет ли от этого Авантюрин счастливее? Внешне он будто бы совсем не изменился — текучее золото, улыбчивый мёд. С одним нюансом: теперь за улыбкой не скрывается перемолотое в труху нутро. Теперь у Авантюрина нет мёртвой семьи — у него нет семьи вообще, и это проще. Личное дело? Засекречено. С его статусом никто уже не посмеет назвать его в лицо сигонийской швалью; Авантюрин из прошлого знал, почему некоторые в его присутствии многозначительно переглядываются. Авантюрин из настоящего — нет. Он не примет это на свой счёт. Липкие взгляды не осядут на его коже, и в сердце совсем ничего не шевельнётся. Холодная пятка пихает в бок, и Рацио с толикой раздражения отводит её от себя. Кажется, это будит Авантюрина. — Эй, док, — он сонно зевает и поворачивается на другой бок. — А откуда у меня татуировка на шее? Есть идеи? Авгины, геноцид, рабство. Короткий поцелуй, который сейчас ничего не значит. Рацио сглатывает. Кончики ногтей впиваются в ладонь, оставляя следы-лунки. — По твоим словам, она удачно вписывается в твой образ. Необдуманный поступок в угоду моде, если хочешь знать моё мнение. Спи. И Авантюрин засыпает снова. Веритас закрывает ладонями лицо, хотя в темноте их номера всё равно ничего не видно. — Каково это, — спрашивает Рацио однажды, — жить без памяти? Они только вернулись из горячих источников; Веритас только увидел в очередной раз россыпь шрамов на спине Авантюрина и уверился, что лучше бы тому не вспоминать их историю. Рацио придумает, что солгать, если — когда — Авантюрин спросит напрямую. А пока — отрешённо думает о том, какая эта спина узкая, какой весь Авантюрин худой и угловатый и как он умудрился совсем не отъесться, получив билет в безбедную жизнь. — Не так плохо, Ве-ри-тас, — Авантюрин копается в шкафу, находит и натягивает рубашку. — В КММ часто не от хорошей жизни приходят, да? Может, лучше и не вспоминать. Веритас молчит. Предпочитает не давать ни намёка. Он — смирился. — Только вот… Авантюрин копошится ещё немного и достаёт какую-то рванину, неожиданную среди его щегольского гардероба. Сначала кажется, что он зачем-то сунул в шкаф половую тряпку, но Авантюрин её встряхивает — и оказывается, что это рубашка. Далеко не такая красивая, как та, что сейчас на нём, — измочаленная временем ткань, протёршаяся, дырявая, с подсохшими бурыми пятнами. — Я нашёл это среди своих вещей. Если я хранил… это, значит, оно было для меня важно? Как считаешь? Просьба застыла в глазах Авантюрина, когда он смотрит на Веритаса. Солгать и сейчас было бы несложно. «Я не знаю» — в целом честный ответ. Веритас не знает, что у Авантюрина в руках. Но он уверен, что эта ветошь сохранила в себе страшное прошлое, от которого Рацио до сих пор пытался Авантюрина оградить. Важное прошлое, которое Авантюрин берёг столько лет. Значит, оно зачем-то было нужно — раз его так трепетно хранили. — Я считаю, — тихо говорит Веритас, — что тебе нужно самому об этом подумать. Он выходит из номера, оставляя Авантюрина с его находкой наедине. Авантюрину нужно подумать, Рацио нужно проветрить голову — и будь что будет. Веритас сам не знает уже, как поступить правильней. Как будет лучше. Эти три системных часа — самые долгие в его жизни, хотя он полагал, что хуже прогулки Авантюрина по изнанке Пенаконии ничего не придумать. Заливается коктейлем в баре — алкоголь туманит голову, притупляя тревогу, лишь ненадолго. Прогуливается по террасе под вечернюю музыку, смех и гомон других туристов. В глаза бросается цветастая афиша «вина! устрицы! танцы!» Авгины, геноцид, рабство. Ещё немного, и эти три слова потекут у Рацио струйкой крови через нос от перенапряжения. Он сверяется с часами в тысячный раз и решает, что хватит. Веритас дал Авантюрину приемлемое количество времени и личного пространства. Трёх часов достаточно, чтобы что-то случилось. Или чтобы не случалось ничего. Когда Веритас возвращается, Авантюрин сидит, забившись в угол, обхватив голову руками и издавая что-то среднее между скулежом и всхлипыванием. Так становится ясно, что подумал он хорошо. Рацио совсем не помнит, как бросился к нему рывком, упал на колени рядом, крепко сжал в руках вздрагивающее тело. Как ладонь накрыла бугры шрамов поверх тонкой рубашки — страшное прошлое, важное прошлое, вещи, которые можно забыть, но не изменить — и осторожно пригладила. — Я не знаю, как с этим жить, Веритас, — несмотря на дребезжащий голос, имя срывается с губ цельным, не раздробленным на куски. Знак того, что Авантюрин действительно вернулся. На этот раз — окончательно, всем собой. Веритас проводит рукой по волосам, по напряжённым плечам, снова и снова, не в силах предложить лучшего утешения. — Я тоже не знаю, как ты с этим жил. Но ты всегда был хорош в этом — в том, чтобы жить несмотря ни на что. Ты… очень сильный. — О, — Авантюрин пихает его в бок почти сердито, — не рассказывай мне больше, какой я. Теперь я знаю это сам. — Тебе настолько не понравилось? Авантюрин тихо фыркает в ухо. — Три часа назад я был куда беззаботнее. — Ты был счастливее, — Веритас прикрывает глаза. — Потому что у тебя не было твоего прошлого. — Верно, — соглашается Авантюрин, — и ещё у меня не было тебя. Веритас молчит, боясь всё испортить, боясь неверно интерпретировать и Авантюрин взволнованно хватает его за воротник. — А ты? Ты хоть не забыл? Целуется он всё так же отчаянно и голодно — только губы в этот раз солёные и дрожащие. Спешить им больше некуда, и Рацио зарывается пальцами в волосы, притягивает к себе, перехватывает инициативу, отвечая неторопливо и ласково. Авантюрина устраивает такой ответ. Он прижимается лбом к плечу Веритаса, тихо шмыгнув, пока Рацио снова гладит его по волосам. И шепчет вдруг: — Какавача. — Что? — не понимает Рацио. — Какавача, — медленно говорит Авантюрин, — это моё имя, Веритас. Помни его. — Конечно, я буду, — обещает Веритас вместе с поцелуем в висок. Конечно, он будет. Он ждал Какавачу из Небытия. Он готов был принести Какавачу в жертву, чтобы Авантюрин улыбался чуть более беспечно. Сигонийского мальчика с детства пускали в расход. Веритасу даже немного совестно, что поступал по сути так же. В конце концов, однако, Рацио поймал его в свои руки — и больше никогда не отпустит. Никогда не отпустит бродить в темноте одного.