bittersweet

      У Сатору есть одна дурная привычка. Дурных привычек у него на самом деле довольно много, но эта (по мнению Сугуру) самая невыносимая — просыпается он всегда до комичного рано. Сугуру в это время обычно ложится, поэтому ночёвки у них чаще всего не задаются. Как и сегодня, например: они до ночи играли в приставку, пока Сатору, в конец обессилев, не уснул у Сугуру на плече.       Это была ошибка, думает Сатору, ведь сегодня он проснулся позже, а значит, ему уже пора возвращаться домой. Он с отвращением кривится, вспоминая недовольное лицо матери и ее бесконечные причитания. Опять сидели допоздна, Сатору? Я поговорю с Сугуру, ты совсем отбился от рук! Мы с тобой договаривались, что это последний раз, а потом тебе нужно взяться за ум и…       Буэ. Ну уж нет. Не надо с утра пораньше забивать голову всем этим дерьмом.       Он косится на широкую спину Сугуру, безмятежно спящего на боку — его волосы разметались по подушке (Сатору знает, что вернётся домой и найдёт на своей одежде ещё по меньшей мере десять таких же), его грудь размеренно вздымается от дыхания, а ресницы почти не дрожат — в принципе, если не приглядываться, то можно подумать, что он мёртв. Сатору вспоминает те моменты, когда его кот вдруг перестаёт двигаться во сне, и Сатору в панике начинает трясти его из стороны в сторону, опасаясь, что у того остановилось сердце.       Он выпутывается из одеяла и шлёпает босыми ногами по полу, направляясь в ванную. Возможно, он бы побеспокоился о том, чтобы не разбудить Сугуру своим шумом, если бы он умел хоть что-либо делать тихо. К счастью, он не умеет.       Дома у Сугуру всегда немного прохладно — это одна из причин, по которой он так часто сбегает из своего душного и скучного дома в чужой. Дома у Сугуру необычайно уютно и как-то по-особенному круто: здесь всегда порядок и всё на своих местах, на стенах висят постеры из фильмов, в холодильнике всегда стоит пиво и бутылка колы, а шторы всегда задвинуты до самого конца, и оттого в доме Сугуру всегда стоит приятный полумрак. На кухне Сугуру всегда зажигает благовония; Сатору их на самом деле терпеть не может, но у Сугуру всё по-особенному. Поэтому он почти не возмущается.       А ещё Сугуру просто охуительно вкусно готовит. Поэтому сегодня к привычному запаху сандала добавляется запах остывших ароматных блинчиков. Сатору расплывается в счастливой улыбке, стоит ему заметить банку клубничного джема на столе. Во сколько Сугуру сегодня лёг и на кой чёрт он жарил посреди ночи блинчики, Сатору спрашивать даже не собирается. Серьёзно, этот парень просто неисправим.       Когда Сатору возвращается в спальню, Сугуру уже лежит на другом боку, лицом к двери. Отлично, значит, ещё жив, запоздало думает Сатору, пристраиваясь к нему спиной. На телефон приходят сообщения от матери, и Сатору закатывает глаза, прежде чем поставить беззвучный режим. Это проблемы будущего Сатору, но никак не настоящего.       Сугуру закидывает на него руку, приобнимая и притягивая к себе. Носом утыкается в чужой загривок, морщится, ощущая, как остатки сна стремительно покидают его голову, и целует Сатору в плечо.       — Который час? — его голос звучит ниже, чем обычно, как бывает по утрам. Сатору невольно расслабляется, вжимаясь щекой в подушку.       — Девять. Мне скоро уходить.       Сугуру в ответ недовольно стонет, прижимаясь к чужому телу сильнее. Ему не требуется произносить слова вслух, чтобы Сатору смог услышать чужое разочарование. Они лежат так еще какое-то время, пока Сугуру не просыпается окончательно: это становится понятно по мягким поцелуям в шею. От них у Сатору всегда по коже бегут приятные мурашки — Сугуру это знает и умело этим пользуется.       — Сколько ты спал? — шепчет Сатору, прикрывая глаза. Он чувствует улыбку Сугуру кожей.       — Ты не хочешь знать.       Сугуру притирается ближе, словно кот, требующий внимания. Он вжимается в него вплотную, настолько крепко, словно желая срастись с чужой кожей своею. Сатору ощущает, как в задницу упирается привставший член, но предпочитает делать вид, словно этого не замечает. Не думать о доме не получается — его взгляд то и дело скользит к настенным часам, которые словно отбивают последние секунды перед казнью. Тревога сжимает все его внутренности, и Сатору злит это чувство — злит и то, что игнорировать его он не может. Он поворачивается к Сугуру лицом, и Сугуру делает над собой усилие, чтобы открыть сонные глаза.       — Привет, красавчик. Часто бываешь здесь? — улыбается Сатору, и Сугуру отвечает ему улыбкой.       — Какой раз я слышу эту шутку? Миллионный?       — А ты от вопроса не уходи.       Сугуру закатывает глаза и, устраивая руку на чужой талии, притягивает Сатору к себе. Большие голубые глаза Сатору кажутся глубоко-синими в теплой полутьме. Взгляд Сугуру неторопливо скользит по чужому лицу: по аккуратным изгибам скул, по точёному носу, тонким бровям и пушистым ресницам. Сатору в такие редкие мгновения кажется мягким, покладистым и подозрительно притихшим. Это сильно контрастирует с его привычным образом самодовольного, нахального наглеца. Сугуру смакует мысль о том, что таким — ласковым и послушным — он бывает только с ним, вдали от чужих глаз. Эта мысль льстит и отзывается настойчивым теплом где-то в груди. Замечая каплю джема в уголке чужих губ, Сугуру мягко улыбается собственным мыслям.       — Может, задержишься на пару часов? — тихо говорит Сугуру, и на дне его карих глаз Сатору замечает рыжие искорки веселья.       — Не-а, — бросает Сатору капризным тоном, аккуратно отстраняясь. Ладонь Сугуру ложится на его затылок и мягко, но настойчиво притягивает ближе.       — А если я очень прошу? — выдыхает он в чужие губы, и его глаза хитро прищуриваются. Сатору теряется всего на секунду, и этого достаточно, чтобы губы Сугуру накрыли его. Поцелуй выходит аккуратный и по-детски невинный, и Сатору неосознанно льнёт ближе, когда их носы соприкасаются. Пальцы Сугуру утопают в шёлке белоснежных волос, он целует его мягко и невесомо, словно спрашивая разрешения. Сатору от этой нежности начинает плавиться, он расслабляется и просит ещё и ещё — потому что Сугуру ему всегда ужасно мало и никогда не будет достаточно.       Кончик языка Сугуру скользит по его нижней губе — едва касаясь, словно дразня. Повторяет движение, цепляет чужие губы своими и целует влажно, медленно, не торопясь. Наслаждается, растягивая удовольствие. Сначала невинный, теперь же настойчивый и нетерпеливый, поцелуй пробуждает щекочущее в низу живота стыдливое возбуждение. Кожу Сатору словно бы обдаёт холодной водой, и он выдыхает прямо в чужой рот в перерыве между ласками. Этого становится достаточно, чтобы Сугуру понял намёк и плавно отстранился. Сатору открывает влажные глаза и смотрит мягким опьяневшим взглядом, его щёки становятся пунцовыми, и белые ресницы едва заметно дрожат. Сугуру большим пальцем вытирает нижнюю губу Сатору от блестящей слюны и тут же погружает этот палец в рот.       — Сладко. Какой Сатору сладкий. Понравилось? — голос Сугуру настолько мягкий, почти бархатный, что Сатору невольно клонит ко сну. Он смаргивает сонную пелену и облизывает губы, прежде чем треснувшим голосом ответить:       — Да.       — Я про блинчики, — улыбается Сугуру, и на его щеках появляются ямочки. — Ты на вкус как клубничный джем.       Сатору едва удаётся выровнять дыхание — грудь всё ещё тяжело вздымается после поцелуя. Он уводит глаза в сторону, слегка отворачивается, и его брови обиженно сводятся к переносице. Так обычно бывает, когда он сильно смущается или робеет. Глаза Сугуру сужаются от довольной улыбки, и теперь он особенно сильно напоминает лису, что жмурится на солнце. Его пальцы приглаживают чужие брови, скользят по виску, очерчивают скулы и останавливаются на подбородке, заставляя Сатору повернуть голову обратно и посмотреть глаза в глаза.       — Не уводи взгляд, — он вновь прижимается своими губами к чужим — влажным и покрасневшим, и поцелуй получается почти что целомудренный, если бы не: — Интересно, там ты такой же сладкий?       Глаза Сатору расширяются, и уши в мгновение заливает красным.       — Сугуру... Я не могу, нужно идти, — слова эти звучат крайне неубедительно, особенно учитывая то, что рука Сугуру уже скользит от подбородка по чужому обнажённому предплечью, а губы целуют тонкую шею. — Надо поторопиться. Сугуру.       Он произносит его имя жалостливо, умоляя. Гето мокро целует выпирающую косточку в области ключицы и спускается вниз.       — М-м... Кто сказал, что я тебя пущу?       — Сугуру!       Он смеётся — нежно, немного хрипло из-за недавнего пробуждения. У Сатору загибаются пальцы на ногах.       — Тогда попроси получше.       Его поцелуи опускаются вниз, и теплый, влажный язык скользит по соску. Сатору вдруг жмурится, невольно пытаясь свести ноги — но ему мешает колено Сугуру, что устроилось меж его бёдер.       — Мне надо идти. Правда.       — Я так не думаю, — мягко осаждает его чужой голос. Он берет сосок в рот и поднимает тёмный, опасный взгляд. В тот момент Сатору винит себя за то, что посмел открыть глаза и глянуть вниз — он пропадает во мраке чужих зрачков, и чем дольше в них смотрит, тем меньше его шанс на спасение.       Когда пальцы Сугуру мягко перебирают второй сосок, Сатору не сдерживает тихого стона — он почти теряется на фоне уличного шума, что доносится из приоткрытого окна, но Сугуру слышит всё.       — Попробуй ещё раз, Сатор-ру, — урчит он, отстраняясь, и Сатору в то же мгновение начинает скучать по теплу чужого языка.       — Сугуру. Ну пожалуйста.       Не отрывая взгляда от чужого порозовевшего лица, Сугуру вновь прикладывается губами к покрасневшему соску, всасывая. Сатору вскидывает голову назад и всхлипывает, ёрзает на месте, не в силах сдвинуться.       — Какой нежный мальчик Сатору. Настолько нравится?       — Прекрати...       — Нравится, когда я трогаю тебя здесь? — его пальцы слегка оттягивают чужой сосок, и голос Сатору вдруг становится громче — его скулящий стон звучит почти что измученно. — Как мило. Ты такой милый, Сатору.       — Сугуру, хватит...       Ему хочется, чтобы язык Сугуру ласкал его снова, чтобы уделил внимание второму соску, чтобы скользнул ниже и чтобы его пухлые губы обхватили его там, и...       — Хватит что? — его голос сквозит издёвкой. Словно читая чужие мысли, Сугуру припадает губами к груди и влажно причмокивает, посасывая другой сосок. Колени Сатору вдруг начинают дрожать, и ноги становятся ватными. Он вскидывает взгляд к потолку, вновь извиваясь в подушках, и несдержанно стонет, когда палец Сугуру почти невесомо скользит по его груди, круговым движением обводя ареолу.       — Хватит там... трогать...       Сугуру открывает рот, с характерным звуком выпуская влажный покрасневший от долгих ласк сосок — в этот момент Сатору чувствует, как его член пачкает смазкой живот и ткань домашних шорт.       — Я не знал, что ты здесь такой чувствительный, — тянет Сугуру, поднимаясь и расставляя руки по обе стороны от чужой резко вздымающейся груди. — Какая прелесть.       Сатору смотрит на него поплывшим взглядом, но продолжает недовольно хмурить брови, словно это может хоть как-то повлиять на ситуацию. Часы на стене вновь напоминают о своем существовании — тик-так. Лёгкие Сатору вновь обжигает волной тревоги.       — Хватит издеваться, — с нотой жгучей обиды тихо говорит он, и Сугуру снова расплывается в улыбке.       — Прости, — он вдруг тянется вниз, нагинаясь, и целует оголённый плоский живот. — Ничего не могу с собой поделать.       — Мне правда пора, Сугуру, — говорит он жалобно и, к собственному стыду, несколько разочарованно. — Меня убьют дома. Серьёзно. Сугуру-у...       Одна рука Гето ложится ему на талию, вторая — пальцами поддевает резинку шорт. Волосы Сугуру небрежно струятся по широким плечам, завиваясь змеями на спине. Ещё слегка помятый после сна, он выглядит по-домашнему обаятельно, мягко и дурманяще, и сердце Сатору пропускает удар, когда они вновь встречаются взглядом, стоит Сугуру ласково поцеловать кожу, что натягивается над выпирающей костью в области таза.       — Не убьют. Ты слишком хорошенький.       — Ну хватит!..       Сугуру смеётся, и его смех, как глоток горячего чая, струится по пищеводу вниз, приятным жаром обжигая внутренности. В такие моменты Сатору всегда теряется и застывает на месте, словно бы пытаясь впитать мелодию чужого смеха в себя, впечатать ее под кожу и вживить в мозг.       — Может, я не хочу?.. — нарочно задумчиво тянет Сугуру, ласково кусая чужой бок. Его рука движется с резинки шорт вниз и нащупывает очертания твердого члена. Сатору проглатывает нервный вздох.       — Ты моей смерти хочешь.       — Неправда, — урчит Сугуру, зализывая укус. Его рука мягко движется вверх, задевая головку, и стремится вниз, широкой ладонью обхватывая яйца. — Я хочу тебя съесть. Или, — он слегка сжимает пальцы, и Сатору несдержанно мычит, — хотя бы попробовать. Для начала.       — Ты наказываешь меня.       — А есть за что? Ты же такой послушный, — наконец он тянет шорты вниз и облизывается, когда влажный член шлепает о живот. — Послушный мальчик Сатору.       Сатору отворачивается, жмурясь. С его рта вырываются частые вздохи, и язык пересыхает.       — Пожалуйста.       — Что, Сатору? — его палец ведет по стволу вверх и обводит кончик головки, собирая каплю предэякулята. У Сатору горят уши, горят шея и щеки, он жмурится так сильно, что в уголках глаз собираются слезы.       — Только быстрее. Пожалуйста.       — Быстрее что? — улыбается Сугуру, мягко обхватывая чужой член, и его большой палец ложится на мокрую головку, размазывая смазку. От этого движения Сатору вздрагивает всем телом, точно его прошибает ток.       — С-Сугуру!..       — Скажи. Давай, не смущайся.       Сугуру смыкает пальцы у основания, мягко сжимая, и Сатору невольно дёргает бёдрами. В низу живота словно что-то настойчиво пульсирует, и он заставляет себя раскрыть глаза, опуская взгляд вниз. Губы Сугуру, изогнувшиеся в нежной ухмылке, так близко к его члену, и от этого вида всё внутри начинает плавиться.       В приоткрытое окно врывается слабый ветерок — тотчас он облизывает его кожу, истекающую смазкой головку и влажные от недавних ласк соски, и тело Сатору покрывается мурашками.       — Пожалуйста, возьми его в рот. Пожалуйста, Сугуру. Я больше не могу.       На удивление, Сугуру не продолжает изводить его дальше. Услышав просьбу — или, скорее, мольбу, — он тут же погружает вставший член в мокрый, горячий рот. Его язык, напрягаясь, кончиком скользит по стволу вверх, к головке, и Сатору тихо, загнанно стонет. Он почти не смотрит вниз, то и дело жмурясь, словно ему стыдно видеть голову Сугуру между своих ног. Словно стыдно, что его лицо так близко к его члену, к его заднице, ко всем тем сокровенным местам, что прежде до него не касался никто. Он неосознанно толкается бедрами в чужой рот — горячая, влажная глотка принимает его неожиданно послушно.       Сатору кажется, что он уже на грани, что вот-вот, и его сердце лопнет, его мозг откажет и его тело потеряет способность двигаться — в этот момент Сугуру выпускает член изо рта, сжимает пальцами у основания, собирает на языке слюну и снова принимает его внутрь. Сатору сминает белоснежную простынь в ладонях, раскрывает рот и громко, бесстыдно стонет; всё его тело сковывает липким жаром, он льнёт к коже и заставляет струиться по шее пот. Он сгибает ноги в коленях, и его бедра прижимаются к чужой голове, словно нарочно отрезая путь к отступлению — он знает: если бы рот Сугуру не был сейчас занят, он бы точно ухмыльнулся.       Однако Гето всё же умудряется оторваться — его руки вдруг обхватывают чужие ноги, укладывая их на собственных плечах. Сатору отрывает голову от пропитанной потом подушки и смотрит вниз расфокусированным взглядом: Сугуру подхватывает его бедра, заставляя приподняться.       — Сугуру… Сугуру, подожди… Подожди, не надо…       С губ Сугуру капает вязкая слюна; пальцами он раздвигает чужие ягодицы в стороны и, приподняв тёмный, острый, как лезвие ножа, взгляд, принимается вылизывать сжимающуюся дырочку.       — Су… А-ах-х… Нет… Подожди…       Мокрый язык скользит внутрь — бедра Сатору дёргаются вверх, и его мокрый член шлепается о кожу живота, влажную от капель смазки.       Пламенея щеками, он вскидывает взгляд к потолку: перед глазами его скачут звезды, и разводы краски на потолке начинают плыть. Всё его тело напрягается, вытягивается и сжимается от волны стыда, накрывшей его с кончиков ушей до пальцев ног. Он пытается отодвинуться, отстраниться, вырваться — боже, как же ему стыдно, как же стыдно, как же неправильно, это слишком, он не может, так нельзя…       Сугуру, кажется, упивается его реакцией: его хитрый, прищуренный взгляд, не отрываясь, скользит по чужому телу, по натянутому торсу, по вздымающейся груди, по перекатывающимся под кожей мышцами. Он вылизывает его жадно, с обожанием, и его пальцы так сильно вжимаются в мягкие бёдра, что точно оставят на коже следы.       — Я… м-мх… Сугуру… Я не могу…       Сугуру не позволяет ему двигаться, словно напоминая, что только он имеет здесь власть. Не то чтобы они когда-либо устанавливали роли — так просто вышло. Сколько бы Сатору ни куражился перед другими, пусть даже перед Гето, в постели он всегда становится другим. Мягким, трепещущим, исступленным — таким, каким его никогда не увидят другие. Рядом с Сугуру он может позволить себе быть уязвимым, беззащитным, обнаженным. Это непозволительная роскошь — иметь возможность довериться кому-то настолько сильно, насколько они доверяли друг другу.       Сугуру всасывает чувствительную кожу, вылизывает ее и скользит языком внутрь — и так до бесконечности, пока рассудок Сатору не мутнеет окончательно. Его движения, его слова, стоны и отчаянные вздохи становятся всё менее осознанными, словно он окончательно теряет контроль над собственным телом.       — Пожалуйста, Сугуру, — всхлипывает он, и в этом голосе так много отчаяния, так много мольбы и покорности, что Сугуру прикрывает глаза и приглушенно стонет — от этого звука тело Сатору прошибает дрожью.       Сугуру отстраняется — с его рта тянется ниточка слюны, слюна капает с его подбородка и впитывается в простынь. Он думает о том, что было бы намного удобнее, перевернись Сатору на живот, но он не может отказать себе в удовольствии видеть чужое искажённое в удовольствии лицо. Его безымянный палец скользит в растянутую дырочку и поглаживает стенку изнутри — голос Сатору, на мгновение притихший, снова срывается в неосторожном стоне.       — Сугуру… Сугуру, пожалуйста… Пожалуйста, я хочу кончить, пожалуйста…       Он тянется к собственному члену, но ледяной тон Сугуру заставляет его замереть на месте:       — Я не разрешал себя трогать.       Он добавляет средний палец, и по щекам Сатору бегут слезы. Он не чувствует боли: они уже занимались этим прежде, но его тело так изведено, что, кажется, ещё одно неосторожное прикосновение — и он позорно кончит себе на грудь.       Сугуру трахает его пальцами — сначала нарочно медленно, издеваясь, а после ускоряется, вбиваясь внутрь почти что бешено. Стоит Сатору замереть в преддверии оргазма, как он вновь останавливается, разводит пальцы в стороны и сводит их вместе, толкаясь глубже и выходя. Растянутая дырка Сатору сжимается из-за отсутствия наполненности, он разочарованно стонет и прижимает ладони к поалевшему лицу, избегая чужого взгляда.       — Так не пойдет, Сатору. Ты должен смотреть на меня.       — Пожалуйста, прекрати.       — Смотри на меня.       Сатору разводит пальцы, открывая глаза. Уголок губ Сугуру дёргается вверх в довольной, ласковой улыбке.       — Мой послушный мальчик. Такой вкусный сладкий мальчик Са-то-ру.       Уши Сатору горят, и его щёки густо заливает краской от похвалы. Когда Сугуру вновь толкается внутрь пальцами и вылизывает его дырку, Сатору едва ли может вспомнить, почему он так спешил домой пятнадцать минут назад. Неужели у него были дела? Неужели было в его жизни ещё хоть что-то, что имело большее значение, чем Сугуру: его сильные руки, его нежный язык и его совершенно безумный взгляд? Разве есть в этом мире хоть что-то важнее его?       — Мой красивый Сатору, — шепчет Сугуру, отрываясь, и его дыхание обжигает чувствительную кожу между ног. — Мой красивый мальчик так хорошо меня принимает.       — П-перестань…       — Если бы все вокруг знали, что этот нахальный мальчик стонет тут подо мной, — Сугуру ластится к внутренней стороне его бедра и хитро щурится. — Как думаешь, что они бы сказали, Сатору?       Сатору всхлипывает, извиваясь.       — Они бы завидовали, ведь ты только мой, — к двум пальцам прибавляется третий, медленно, осторожно. — Ведь только со мной ты такой. Правда, Сатору?       — Д-да…       — Ты слушаешься только меня, Сатору?       — Да… Да.       Сугуру целует его ногу, не сводя взгляда с чужого лица.       — Если ты будешь хорошо себя вести, я разрешу тебе кончить. Ты хочешь кончить, Сатору? — голос Сугуру льётся медленно и мелодично, подобно горному ручью. Сатору вновь закрывается влажными от пота ладонями, чувствуя, как его лицо горит. Как может этот сладкий голос говорить такие грязные вещи? — Смотри на меня. Ты хочешь кончить?       — Да.       — Не слышу.       — Я хочу… кончить…       Сугуру вынимает влажные пальцы и приподнимается. Тело Сатору безвольно опускается вниз, теряя опору. В ушах так сильно стучит кровь, что он едва ли слышит, как кровать скрипит под чужим весом, когда Сугуру тянется к тумбочке за смазкой и презервативом. Чёрт, ему ведь… Кажется, ему нужно домой…       Гето снимает прилипшие к коже боксеры, и его твёрдый член покачивается в воздухе. Стоит Сатору зацепиться за него взглядом, как его тело невольно напрягается. Сугуру подтягивается ближе, раскатывает презерватив по стволу и выливает на него смазку.       — Ко мне. Давай, разведи ноги.       Сатору не нужно время на обдумывание чужой просьбы (приказа), он неосознанно тянется ближе, послушно подставляясь. Сугуру прижимается снизу, так, что Сатору приходится приподнять таз, чтобы насадиться на член. Раздвинув чужие ягодицы, Сугуру скользит внутрь — медленно, с наслаждением, растягивая стенки изнутри. Сатору ощущает, как последняя осознанная мысль покидает его разум; чувство заполненности вытесняет всё остальное.       — Блядь, — стонет Сугуру, откидываясь на расставленные сзади руки. — Внутри тебя так хорошо. Расслабься, милый. Да… вот так.       Сатору забывает все существующие на свете слова; он опирается на локти и протяжно выдыхает, когда член Сугуру входит до конца. Тонкими иглами боль едва ощутимо пронизывает его изнутри, но этого достаточно, чтобы на несколько секунд Сугуру остановился, прежде чем начать двигаться вновь.       Сугуру подмахивает бёдрами быстрее, и Сатору не сдерживает тихого стона, когда смазка капает из его дырки и течет по ягодицам. Ему кажется, словно всё его тело охватывает лихорадка — вот, ещё мгновение, и он сгорит прямо здесь, как зажжённая спичка. Кожа шлёпается о кожу с громким пошлым звуком — Сатору прогибает спину, и его лицо горит от стыда. Он не может отвернуться, не может закрыть лицо, он весь раскрыт и обнажен, словно Сугуру вывернул его наизнанку, оголив всю его плоть. В этой развратной позе он как на ладони, и каждый уголок его тела взгляд Сугуру впитывает в себя.       Ноги Сатору начинают дрожать от напряжения, он вскидывает голову, пытаясь совладать с собственным телом, но оно едва ли слушается — от переизбытка чувств его охватывает невыносимая слабость.       — Сугуру…       — Я ещё не закончил.       Не вытаскивая члена, Сугуру меняет позу, приподнимаясь и закидывая чужие ноги себе на плечи. Сатору испуганно выдыхает, округляя глаза — его сердце словно начинает биться в три раза сильнее.       — Нет, Суг… Сугуру… Глубоко…       — Тебе больно? — шепчет Сугуру, толкаясь внутрь: от этого движения у обоих вырывается полный наслаждения стон. — Блядь… Ты так сжимаешь мой член… Посмотри на себя, Сатору. Такой развратный мальчик, — щеки Сатору, влажные от дорожек слез, горят всё больше от каждого сказанного слова. Член Сугуру проникает так глубоко, что в лёгких словно бы не остается кислорода — Сатору едва может вспомнить, каково это, дышать.       — Кончить… Хочу кончить…       — Нравится быть грязным мальчиком, Сатору? — Сатору надрывно стонет, стоит этим словам сорваться с чужих губ. — Нравится, когда я трахаю тебя так?       — Да… А-ах… Боже… Блядь…       Он выгибается в пояснице, чувствуя, как по спине проходит разряд тока. По вискам Сугуру течет пот; его волосы липнут к шее и спине, и его грудь тяжело вздымается от вздохов, когда он ускоряет темп, толкаясь внутрь.       — В тебе так хорошо, Сатору, — шепчет он, крепко сжимая чужие бедра, его пальцы оставляют следы на молочной коже. — Такой хороший мальчик Сатору. Давай, кончай себе на лицо. Потрогай себя. Я разрешаю.       В глазах Сатору — благодарность, нежная покорность и жгучий стыд. Одной рукой он сжимает свой сосок, другая ложится на мокрый, истекающий смазкой член. Когда его губы разлепляются в стоне, Сугуру невольно ускоряется — ствол скользит внутрь с мокрыми звуками удара кожи о кожу.       — Хочу посмотреть на твоё лицо в сперме. Давай, Сатору. Посмотри, как ты течешь.       Пальцы Сатору оттягивают сосок, и его захлёстывает новая волна стыда.       — Не могу… Сугуру…       — Потрогай себя.       Его рука скользит по собственному члену, влажно надрачивая. Сатору больше не отдает себе контроль — стоны сами вырываются со дна его легких. Взгляд Сугуру — животный, дикий — прикован к нему намертво. Член толкается глубже, ещё, ещё и ещё, и Сатору трясется в оргазме, когда капли спермы падают ему на грудь, шею и лицо. В этот момент весь мир вокруг перестаёт существовать, перестаёт существовать Сугуру и перестаёт существовать он — его разрывает на миллиарды частиц, что перемешиваются с космической пылью. Кажется, что его сердце на несколько секунд замирает, переставая биться. Время вокруг останавливается, и наслаждение неестественным жаром накрывает всё его тело от макушки до ног. Он перестаёт чувствовать, как Сугуру продолжает вбиваться внутрь, всё его тело на мгновение парализовывает.       Увидев, как сперма каплями стекает с чужих губ и лба, Сугуру со стоном изливается внутрь — Сатору под ним мелко дрожит, словно потеряв рассудок. Ещё несколько раз Сугуру медленно двигается внутри, пока не замирает, откидывая голову назад и выдыхая. Его руки ослабляют хватку, и он тратит пару секунд на то, чтобы прийти в себя — комната кружится перед его глазами, словно он перебрал с алкоголем. По телу сладким трепетом расползаются мурашки, капли пота стекают по его торсу вниз, пропадая в изгибах. Он медленно выходит и стягивает с члена заполненный презерватив, когда Сатору вдруг начинает подавать признаки жизни.       — Я ненавижу тебя, Сугуру, — шепчет он одними губами и недовольно стонет, отнимая ноги от чужих плеч. — Из-за тебя меня сегодня убьют. Тебе совсем меня не жалко?       Лицо Сугуру разглаживается в усталой улыбке.       — Может быть, немного. Я вызову тебе такси, — он ложится рядом, его грудь всё ещё часто поднимается из-за резкого дыхания. — Ух ты, Сатору. Ты где умудрился так испачкаться? — его палец смазывает с чужой щеки остывшие капли спермы, и Сатору смотрит на него с нескрываемым бешенством.       — Иди в жопу.       Сугуру тихо смеется, ткнувшись носом во влажную от пота шею.       — Как скажешь. Тебе блинчики завернуть?