По воздушным путям

Петя вырулил самолёт к старту и остановился. Глаза были какими-то до странности липкими, и он только сейчас понял, что их застилает пот, а руки словно налились свинцом от усталости. Но даже усталость ощущалась так, на полставки, как мелкое неудобство. Память то и дело возвращалась к прошедшему бою, и Петя снова и снова видел перед собой падающий в снег дымящийся «юнкерс». Этот «юнкерс» был давно известен и им, и пехоте – за штурвалом там сидел лётчик, у которого жестокость сочеталась с невероятным мастерством. На каждом вылете он старался отыскать то санбаты, то отбившиеся от своих части; если он сбивал советский самолёт, то обязательно стрелял в пилотов, даже если самолёт уже и так шёл к земле. И при всём при этом его, казалось, невозможно было поймать – за всё время, что шли бои на Северо-Западном фронте, насколько Петя знал, проклятый «юнкерс» даже пуля не царапнула по крылу. А вот сегодня он, Петя Ордин, сбил его. Погода была страшная – с утра стояла низкая облачность, потом ещё поднялась метель – и неуловимый фриц после долгого и утомительного боя на несколько секунд заколебался, неуверенно дёргаясь туда-сюда в воздухе. Устал ли он? Потерял ли ориентировку? Или не мог разглядеть в снежной круговерти «ястребок» Пети? Или, может, его ранила одна из выпущенных Петей пуль? Неизвестно. Но этих секунд Пете хватило, чтобы ударить по корпусу «юнкерса» пулемётной очередью. Теперь он вылез из самолёта, едва чувствуя холод. Товарищи окружили его с шумными поздравлениями. – Немало крови нам этот упырь попортил, – сплюнул комэск Олег Лежницкий. – Молодчина, Ордин. Не сдался, добил его, да ещё и в такую погоду! Кстати, – улыбнулся он, – у нас и подарок тебе как раз есть. Письмо с самого Кавказа. Петя просиял: вот оно, вот чего ему не хватало для полноты радости! От Лидочки давно уже не приходило писем, и он уже волновался, что с ней там. Лидочка, его сестра, была младше его на три года, и они всегда дружили друг с другом гораздо крепче, чем со старшими братьями. Нет, Петя очень любил и Павлика, и Яшку, он был счастлив, когда несколько месяцев назад Яша совершенно неожиданно навестил его – эскадрилья их тихоходов привезла в Петин полк боеприпасы, – но Павлик был старше его на двенадцать лет, а Яша на семь, так что неудивительно, что младшие Петя с Лидочкой с детства держались вместе. Пете Лидочка первому написала, ещё в сорок первом, о том, что уехала из Якутска, где училась в пединституте, и добилась, чтобы её взяли в женский авиационный полк. До войны она летала на самолётах только пассажиркой, и то редко, так что было трудно представить, что из её затеи что-то выйдет; но Петя, хорошо знавший упрямство и трудолюбие сестрёнки, которую не сломили даже арест и ссылка, держал любые свои сомнения при себе. И правильно, как выяснилось, делал. Уже в сорок втором Лидочка получила Орден Красного Знамени. После того, как стало известно об оккупации фрицами Воронежа, куда перед самой войной переехали папа с мамой, у Лидочки, как однажды написала Пете её штурман Айгуль, втройне прибавилось ярости. Она летала без устали, соглашалась уходить на задания даже на рассвете. А когда дошли вести об успехах советских войск на воронежском направлении, Лидочка была вне себя от счастья. Она писала, что впервые пела с девчатами во время отдыха песни (а то после ареста она, по её собственным словам, разучилась веселиться, и даже в довоенное время отказывалась от любых посиделок и гулянок). Воронеж, по слухам, уже вот-вот должен был быть освобождён, поэтому Петя с совсем уж безумной надеждой подумал, что, может, у Лидочки есть какие-то новости о маме с папой. О них доходили только обрывочные весточки – они руководили в Воронежской области партизанским отрядом... Но его ждало разочарование – на конверте виднелся не быстрый, торопливый почерк сестры, а аккуратные, крупные, округлые буквы. После секундного замешательства Петя вспомнил, что именно так пишет Айгуль. Он распечатал конверт, и глаза сразу выхватили строчку в середине письма. ...Лидин самолёт упал... Петя почувствовал, как удары сердца шумно отдаются в висках. Он прочёл письмо с самого начала. Однажды вечером Лидочку и Айгуль разъединили – Айгуль попросили вывезти на задание малоопытного лётчика, а Лидочке, в свою очередь, досталась штурман из недавно выучившихся. Цель была сложная, погода самая для бомбардировки поганая – луна над дымкой облаков. Экипажи вылетели на задание друг за другом, и Айгуль своими глазами видела, как самолёт Лидочки загорелся под обстрелом зениток. Видимо, понимая, что остаются считанные мгновения, Лидочка сумела направить его в самый центр вражеских складов с горючим. Петя читал, и мозги отказывались верить, что это правда и что это всё о Лидочке, любимой младшей сестричке. Всё мерещилось, что он читает не то какую-то сказку, не то историю кого-нибудь из древних, какой-нибудь давно покойной Жанны д'Арк, а с Лидочкой на самом деле всё в порядке... – Случилось что? – встревоженно спросил сидевший рядом Лежницкий. Петя положил письмо на колени и уставился вперёд. Всё ещё хотелось узнать, что это всё какая-то ошибка. Может, ему дали не то письмо, и Айгуль пишет вовсе не ему и о какой-то совсем другой лётчице. Но суровый комэск Лежницкий не ошибается, он бы не дал ему чужого письма, он помнит наизусть даже все домашние адреса, с которых приходит почта для его подчинённых. – Лидочку убили, – тихо сказал он. И как будто именно от произнесённых вслух слов всё стало реальностью. Лидочка, востроносая малышка, ещё недавно, закусив губу от напряжения, решавшая примеры или зубрившая стихи, погибла, погибла на далёком Кавказе... «Мне надо было быть поблизости... Я бы спас её... Как я мог, я же старший брат, мой долг за неё заступаться! Ну почему я не попросился сам перевестись на Закавказский фронт, когда узнал, куда направили её полк?..» – Нашли фрица, расколошматилось всё до остова! – раздались голоса снаружи. Петя словно очнулся: он успел позабыть о своём «юнкерсе». И тут же в памяти всплыли имена тех раненых и ослабевших, что были на совести немецкого пилота. Петя сам несколько раз помогал с составлением и уточнением списков для отправки похоронок. Потом перед глазами долго стояло – «мать, проживает по адресу...», «сестра, проживает по адресу...», «брат, до востребования, город такой-то...», «родных нет, сельсовет такой-то...». Он сегодня был здесь, а не на Кавказе, и поэтому чьи-то ещё братья, сёстры и родители вместо похоронок получат извещения о ранениях... Да и подсознательно он понимал, что, даже будь он прямо рядом с Лидочкой, вряд ли сумел бы её спасти – он же видел эти их У-2, Яшка тоже на них летал, и было ясно, что, если такой загорится, сделать уже ничего нельзя. Петя обессиленно опустил голову на руки. Лежницкий приобнял его за плечи – он понимал его, его родной брат был убит в первый месяц войны, а племянница попала под бомбёжку на Ладожском озере.

***

Долго горевать на фронте времени не было. Боевые вылеты продолжались, немцы всё ещё рвались к Ленинграду. Непривычные к северному климату «ястребки» то и дело ломались. Пришло письмо от папы – Воронеж освободили, и папа работал на стройках, восстанавливая город после оккупации и боёв. Мама… мама, узнав о гибели Лидочки, долго болела – папа не написал, чем, но Петя и так понимал, что это что-то серьёзное, раз она не смогла написать даже строчки в письме. Но за маму он волновался недолго – папино письмо, как оказалось, дошло с запозданием, и вскоре после него пришла весточка от уже шедшей на поправку мамы. «За Лидочку!» – стучало у Пети в голове всякий раз, когда он поднимался в небо, высматривая в облаках силуэты фашистских самолётов. С лета сорок третьего летать стало проще – вместо не слишком надёжных «ястребков» союзники прислали гораздо более быструю и манёвренную «аэрокобру», отлично показавшую себя ещё в сорок втором в Заполярье. На «кобре» Петя и пролетал до конца войны, но, в отличие от некоторых своих однополчан, ни разу даже в шутку не подтрунивал над фанерными У-2. Это казалось ему оскорблением памяти Лидочки. Она же не хуже других знала, как опасен вражеский огонь для деревянного самолёта – знала, но не колебалась ни на миг, вступая в женский полк. Уже в апреле сорок пятого, в Восточной Пруссии, Петю вызвал парторг. – Вы на фронте с июня сорок первого года, отмечены Орденом Славы? – Так точно, – подтвердил Петя, недоумевая, к чему это. – Есть ли у вас братья или сёстры на фронте? Что с ними? – Есть, товарищ комиссар, – Петя уже всерьёз заволновался и начал вспоминать, в чём бы он мог провиниться в последнее время. – Мой брат Яков Ордин, шестьсот семьдесят девятый штурмовой полк, имеет два Ордена Красной Звезды. Сестра Л-Лидия, Герой Советского Союза, она погибла в сорок третьем, была в бомбардировочном полку Бершанской... Виноват, не знаю, что с моим самым старшим братом Павлом. Мы от него давно не получали вестей. – Павел Семёнович Ордин жив, он был в плену и недавно был освобождён нашими войсками, – сказал парторг. Точно так же, как некогда было с известием о гибели Лидочки, Петя не сразу осознал услышанное – на этот раз радостную новость; он замер в растерянности, ожидая, что прозвучит дальше. – Вы сами понимаете, что это значит... Однако... с учётом послужного списка вашей семьи, особенно Розы Павловны, сложно подумать, что Павел Семёнович сдался добровольно. Петя был так ошеломлён, что смог спросить лишь об одной странности: – Какой Розы Павловны? В смысле, нашей Розы, дочери Павлика? Она разве не в эвакуации? Парторг улыбнулся: – Нет, она осталась в Воронеже и воевала бок о бок с вашими родителями, получила медаль «За отвагу». Вряд ли такая дочь смогла бы вырасти у перебежчика. От парторга Петя вышел всё ещё оцепеневший от изумления. Павлик жив! И его ещё могут не отправить в лагерь! К старшему брату Петя всегда относился с прямо-таки благоговейным уважением – в его собственных самых ранних воспоминаниях Павлик уже был важным, солидным студентом-физиком, недосягаемой, как далёкая звезда, величиной – и так до конца и не верил, что Павлик мог погибнуть. Правильно, значит, не верил... А Розка-то, Розка какова! Она Пете тоже была вроде младшей сестры – ну что за племянница, которая всего на десять лет младше? Удивительно, но сестрёнку, коротко стригшую волосы и не любившую нежностей, все звали Лидочкой, и никак иначе, а смешливую и дружелюбную племянницу, кудрявую, обожавшую венки и платья в оборочках и с удовольствием возившуюся с куклами, ни у кого бы язык не повернулся назвать Розочкой – только Розой или Розкой. И как же этот тепличный цветочек пошёл в партизаны? «Мамино наследие...» – с гордостью подумал Петя. Об удивительной юности их мамы, о том, как она оставила ради папы далёкую северную землю и шла с ним через льды и снега, они слушали рассказы с детства. И если мама с папой, уже постарев, без сомнений пошли в партизаны, чего же ожидать от девчат, пусть и таких разных? ...В мае сорок пятого впервые за несколько лет вся семья встретилась в Москве. Встреча была недолгой – Павлику было приказано выехать на жительство в Якутию, и папа с мамой решили отправиться с ним. Петя узнавал и не узнавал своих осунувшихся, уставших родных. У папы лицо совсем сморщилось, а мамины угольно-чёрные волосы почти полностью поседели. Совсем повзрослевшая Роза прихрамывала, а на щеке розовел застаревший уже шрам. А при виде Павлика Петя и вовсе перепугался: впервые он увидел, что «кожа да кости» – не всегда только образное выражение. От статного широкоплечего Павлика, кажется, осталась одна тень – бледное, исхудавшее создание с впалыми глазами. Яша, его жена Влада и жена Павлика Оля выглядели получше – Яша умудрился пройти всю войну без единой царапины, а Влада и Оля с малышами были в эвакуации, – но и в их взглядах надолго остались мука и скорбь. «Мы встречаем Победу все вместе... кроме Лидочки, – подумал Петя, когда они все дружно обнялись при встрече, плача одновременно от радости и печали. – Но без Лидочки... и без тысяч других таких, как она... нас бы здесь вообще никого не было». В отличие от Павлика или там папы, Петя не умел красиво выражать свои мысли вслух, но, когда он поднял глаза, он почувстовал, что родные его поняли.