Часть 1
27 июня 2024 г. в 00:59
Беспокойные руки едва ли находят смысл в том, что делают: пальцы бессовестно гуляют по белоснежной, полупрозрачной коже, танцуют вокруг припухлых розовых лунок, напоминающих крошечные лунные кратеры, давят и крутят, ощупывают точно впервые. Ладонь неумолимо-липким ползёт к от запястья к предплечью, неторопливо поднимается к локтевому сгибу и останавливается; глаза впиваются клыками, — второй раз не так уж и больно, ведь протыкать заново не нужно, — кажется, хотят нырнуть внутрь, проплыть по венам точно по одному из венецианских каналов. Плечо содрогается, пуская дрожь вниз по внутренностям, заставляя ощущать их трепет и желейность. К горлу подкатывает; суетливые пальцы спешат впиться бумажными ногтями, хрупкими, крошащимися — вместо этого присасываются к очередным лункам.
Интересно, сколько общего у него и луны?
Неспокойно. Завывания ветра за окном пробираются через тонкую кожу, бьются о кости, крюком ныряют под солнечное сплетение и поддевают; тянут на себя. Голова запрокидывается, глаза закатываются, вой усиливается. Шаг вперёд, ещё один. Панорамные окна лишают границы реального-комнатного и выдуманного-уличного. Грудь ударяется о холодное стекло, ноги подкашиваются. Такой тряпичный он оседает на пол и падает навзничь. Сейчас он кажется себе глупым мотыльком, бьющимся о фонарное стекло то ли в погоне за тем самым светлым, то ли в мечте наконец сгореть заживо. С глухим стуком все завывания резко умолкают. И за окном, и в голове. Сомкнутые глаза рисуют радужные круги на внутренней стороне век. В его комнате едва ли радужно; неспеша рыдает луна. Ей, чудится, нравится пускать слезу за слезой медленно, не торопясь, чтобы наслаждаться слабостью того, кто на слёзы поведётся.
Повёлся ли он на её слёзы?
— Папа сказал, что если я буду так часто пить тебя, ты умрёшь.
Распахнутые глаза мгновенно обрисовывают нависшую над ними фигуру: взъерошенные волосы, голубые бусины, спрятанные за отблёскивавшими линзами, дурацкая улыбка.
Оскал. Звериный. Клыки тому подтверждение.
Фредерик не уверен, что такое вообще можно почувствовать, но ему кажется, что в одно мгновение он вправду ощутил, как его собственные зрачки сжались от ужаса. Он ведь даже не слышал, как в комнате появился кто-то лишний. В груди клокочет и тянет, а чужое бледное лицо скалится, скрипит зубами и тяжело дышит, словно не в силах удержаться. Мэйсон приседает перед лежащим Фредериком на колени, поджимает под себя ноги и упирается руками в пол; прячет шею в мятом воротнике водолазки точно в насмешку. Изучает, будто видит впервые. На деле — наслаждается птичкой в стеклянной панорамной клетке. Бурление внутри не унять.
— Если бы ты не был сосудом, я думаю, ты бы правда умер, — произносит Мэйсон с улыбкой.
Фредерик глядит куда-то мимо Вёрджера, поджимает губы как дворняга хвост, переворачивается на бок и сворачивается в клубок. Ему кажется, что прими он позу эмбриона, всё вмиг станет лучше. Но чужие цепкие пальцы смыкаются капканом на выпирающих рёбрах, гуляют по каждому и падают в щели между. Поднимаются к шее прыткими ищейками, сквозь волосы пробираются к затылку. Фредерика передёргивает от мурашек, но противиться он не смеет.
— Ты хочешь умереть?
Чилтон едва ли раскрывает глаза. Шум сбитой радиоволны в голове режет язвительный голос. Он ощущает его лезвия холодными ножничными. Ощущает, как радиоволны хрустят и скрипят всякий раз, что целуются с ними. Ему кажется, что они кричат, но крики не слышно. Фредерик поворачивает голову, чтобы смотреть в глаза, когда с ним разговаривают. Этому его учил ещё его папа.
Мэйсон не снимает улыбки с лица. Дожидается, пока Фредерик посмотрит на него, а затем показывает несколько пальцев, окутанных вязкой, бордовой жижей. Чилтон тянется к затылку и собирает немного на своих пальцах утренней росой. Мэйсон тянет пальцы к губам, красит их, как Марго красит губы помадой, не сдерживается, облизывает и прикрывает глаза. Впервые за весь этот вечер он прекращает показывать свою снисходительную улыбку. Шумно глотает, ощущая, как наслаждение утекает вместе с теми каплями слюны вперемешку с кровью. Слышится шуршание. Фредерик выпрямляется, медленно подползает к Вёрджеру, подтягивая себя чистой рукой, оказывается совсем рядом и застывает.
Его всегда завораживало наблюдать за животным удовольствием младшего Вёрджера. Смесь неописуемо-извращённого, бьющего в самое уязвимое естество, кажется, передавалась воздушно-капельным путём и расползалась как дрянная неизлечимая зараза, проказа, взращивающая бессердечие и уродство. Он глядит на свои пальцы и подносит их к чужим губам. Он тоже видел, как Марго красит губы помадой.
Мэйсон не вздрагивает и не дёргается, становится холстом в мгновение ока: податливым, мягким, послушным. Тяжело дыша, позволяет рисовать на себе, прячет пальцы в кулаки и выжидает, как охотник выжидает дичь. Нетерпение капает ему под пупок горячим воском, распаляет и превращает голову в оживлённый пчелиный улей. Чужие мягкие пальцы один за другим ласково водят по искусанным губам, цепляются за огрубевшие корочки и оставляют за собой тянуще-обжигающий осадок, отдающий металлом в самый нос. От каждого прикосновения бьёт молния.
Но ведь молния не бьёт дважды в одно и то же место.
Когда касания прекращаются, Мэйсон позволяет себе раскрыть глаза.
— Мне идёт? — спрашивает он, зная, что ответа не получит.
Фредерик внезапно кивает. Неуверенный кивок заставляет органы содрогнуться. Вёрджер вновь расплывается в улыбке, но совсем не спешит облизывать губы. Вместо этого лишь вглядывается в Чилтона, будто мечтает просверлить в нём дыру и наконец выпить его досуха. В стеклянных глазах танцует луна, ладони с полумесяцами присасываются к чужому лицу, давят на щёки. Когда в одно мгновение губы сминаются, очки больно бьют в переносицу; Фредерик жмурится, хмыкает. Теперь вновь его очередь быть податливым, мягким и послушным. Он уже пробовал свою кровь: однажды ему стало интересно, что такого в ней нашёл Мэйсон. «Тягучая жижа со вкусом металла», — подвёл итоги он.
Мэйсон не спешит жаться и нежничать, наоборот, пускает руки в вольном танце по исхудавшему телу, а затем чувствует, как что-то стекает ему на губы. Отодвигается, снова рассматривает. Улыбается.
— Я тебе нос разбил.
Фредерик прикладывает пальцы к губному желобку, собирает влагу и вновь тянет к улыбчивому лицу в желании поиграть в художника. Мэйсон зажимает хрупкое запястье в тиски собственных пальцев; Чилтон чувствует, как оно начинает набухать и неметь. Вёрджер подносит чужую руку к своему лицу и медленно облизывает каждый палец, смакует момент и подрагивает внутри и снаружи. Его коротит от самого осознания происходящего. Его коротит от самого Фредерика. Его коротит от факта, что Фредерик — его личный кровяной сосуд.
Впервые за этот вечер улыбается и сам Фредерик.