А в деревне хорошо...

Вечер кутал поле мягкой дымкой заката, убаюкивая мир, даря траве золотистый оттенок, пропуская через себя мягкое шелестение ветра. Словно тканью, пропитанной волшебством, расстилалась природа вокруг Вани, понимая и принимая все то, что лежало на его душе. Природа слилась с его мыслями и чувствами, объединяя с собой. Он шагнул в глубь поля, туда, куда не доходили девочки, собирающие полевые цветы, где ещё было слишком рано скашивать траву, туда, где голова очищалась от реального мира. Он будто пытался утопить свои тяжелые чувства в земле, но их корни уже глубоко проросли, прямо в сердце, сдавливая его своей силой, не давая дышать без ощущения боли. Глаза застилало дымкой, взгляд замыливался, и причиной этому был не туман, для него ещё слишком рано. Собственные мысли кусали за все доступные и недоступные части тела, пожирая плоть, заставляя смотреть на это, запрещая отводить взгляд и даже моргать. Тяжело думать, когда нельзя. Ведь все сводится к одному, к конкретному человеку. Он сейчас сидит дома и, наверное, уже спит, потому как ночная прогулка на то так и называется, что не подразумевает разговор с миром при дневном свете. Только Ванечка не знает, что Он не спит. Ложась на мягкую траву, Ваня открывает душу небу, вчерашней грозе и запаху свежей зелени, пропитывающему одежду. Это то, чего не хватало. Плевать на муравьев, комаров, которые под ночь начинают роями летать и искать кого-то, кто сможет утолить их голод, плевать на себя. Он позволяет дорожкам горячих слез стекать по щекам и вискам, противно заливая уши водой, пока взгляд направлен в черноту неба, редко освещенному еле мерцающими звездами. Как капли утренней росы, падающие с лепестков цветов, они растворяются, впитываясь или в одежду, небрежно скомканную на плечах, или в землю. На этих местах потом вырастут незабудки — цветы вечной памяти. О прошлом, настоящем и будущем. Он плакал молча, сглатывая комки, подступающие к горлу, сжимая ладони в попытке пересилить себя. Они — успокоение, облегчение, единственный вариант, который видел Ваня. Секундная эйфория спокойствия, полной умиротворённости души, синтеза тела и сознания. Без противоречий. И хоть он был в этом поле один, не считая насекомых и других животных, Фаллен чувствовал присутствие человека. Кого-то, кто теперь рядом, всегда. От этого он и сбежал в поле. Слишком много, слишком быстро, слишком... Слишком. Сколько он был один, не видел никого дальше своего забора. Ваня знал всех в своей деревне, и все знали его, но он никогда не сближался с людьми, не подпускал их к себе ближе, чем на три повторяющиеся фразы: "Мне и тебе уже пора". Это были слова, которые говорили, били набатом, что он не готов. Быть откровенным с животными — вот, что спасало его от петли. Коты, как оказалось, удивительные слушатели и, в отличие от собак, не станут поддакивать на каждое слово, полностью пресмыкаясь перед хозяином, буквально сходя с ума без прислуживания. Ваня упорно ассоциировал себя с котом, дворовым, который ошивается у хлева с коровами, где соседка Бабушка Галя их доит, лишь бы получить хоть чуть-чуть молока. Которые ходят за тобой, обвивая ноги хвостом только тогда, когда им это нужно, когда что-то хотят. Которые не станут печалиться от одиночества, ведь им никто не нужен. Старого же соседа он представлял как пса, что каждое утро встаёт раньше петухов и, гордо вышагивая стремительным прогулочным стилем, направляется к небольшому пруду на окраине деревни с удочкой наперевес. Почему пёс? Потому что жена приказала рыбачить, иначе как объяснить ежедневную потребность постоянного проведения времени у воду. Утром она пойдет за ним на водоем, чтобы узнать, как дела, да и загнать домой, ведь нужно помогать ей по хозяйству. И сосед делает все, что она скажет, потому что любит. И она не третирует мужа, а лишь пытается справляться с окружающим ее миром и не самой богатой жизнью в старой деревне. Бабушка, что жила напротив, точно была белочкой, активно запасающей еду на зиму. Это ее самое любимое развлечение. Сначала попрячет банки, мытые крышки и рецепт маринада, а на следующий год ищет, иногда призывая на помощь кого-то из деревни. Мол, сезон уже подходит, у меня огурцы на грядке перерастают, сейчас кожа на них такой жёсткой станет, что есть нельзя будет, а у меня ничего не готово. И у нее свой дед был. Но только вот котом Ваня был никудышным. Молока он не ждал, ноги обтирать было некому, а одиночество съедало, лишая возможности жить. Прогретая за день земля охлаждалась под гнетом ночи. На крыльце старого деревянного дома, у небольшого стола, принесенного сюда специально для вечерних разговоров, сидел Рудбой. Он ждал, держа в руках кружку горячего чая. Свой он уже выпил, и его кружка одиноко стояла на другом конце стола, а вокруг нее то и дело сновали мелкие мошки. Ладони согревались об обжигающие стеклянные стенки другой, принадлежашей не ему. Иван пытался оттянуть момент остывания чая, чтобы, когда Ванечка вернётся с поля, не пришлось ставить чайник по новой, а сразу дать теплую кружку с любимым травяным напитком. Этот сбор они делали вдвоем, когда обнаружили недалеко от дома целые заросли Иван-чая. Мяту выращивала та самая соседка, хозяйка "пса-рыболова", поэтому аромат у чая был восхитительным. Кружка уже давно не грела, а наоборот холодила руки, но Иван не отпускал ее, теперь пытаясь передать тепло, вновь сделать чай теплым, крепче сжимая ладонями стекло. Рудбой ждал, скованный тишиной и временем. Он понимал, что Ванечке как раз оно и было нужно. Слишком долго он был один, не осознавал, насколько сильно привык к постоянному беззвучию и единению, что сейчас для него все это — страх неизвестности, боль от первых мозолей и травм. Сейчас Ванечка, точно котенок, тыкается мордочкой во все, пока не поймет хорошо это или плохо. С течением времени ночь становилась ещё более темной, а ветер шептал все новые загадки земле. Она часто ошибалась в ответе, ведь кто ещё может быть более нестабильным, чем минутные злостные порывы угрожающего, но очень теплого летнего ночного воздуха. Он освежал, не давая засыпать, сидя в старом кресле на крыльце деревенского дома. Картина нетронутой жизни, пронизанной тайными страстями и мистическими откровениями — вот, как стоит описывать ночи в этом месте. Темнота становилась всё глубже, ведомая шумом ветра и загадочными секретами звездного света. Они перешептываются между собой, обсуждая странных парней с одинаковыми именами. Часы замедляли свой ход, словно сжимая сердца парней в своих железных объятиях, но Рудбой не сдавался. Он знал, что его Ванечка должен пройти свой путь, но больше не мог ждать его возвращения. Природа смиловалась и дала уснуть, строго наказав Ивану держать кружку с чаем в руках. Ветви сирени, растущей прямо под окнами, два раза пришлось поддержать и поправить ее, чтобы не упала, а ветру — направлять такие потоки, что не отпустят Рудбоя глубоко в сон. Правильно говорят, что покуда ты помогаешь природе, не вредишь ей, и относишься с должным уважением — она будет охранять тебя, мило улыбаясь серпом новой, недавно переродившейся луны. На рассвете, едва начавшем медленно озарять все вокруг, Фаллен вернулся. Ступая на слегка скрипучее крыльцо, он видит Рудбоя, спящего в кресле в странной позе, с кружкой, которую тот держал в руках. Ладони закрывали рисунок, и, только подойдя ближе, он заметил, что она принадлежала ему самому. Наполненная светло-зеленой, все ещё сохранившей аромат мяты, жидкостью, она контрастировала с крепко сжимающими ее ладонями Ивана. Эта картина выглядела так, будто олицетворяла самих Вань. Худой и хрупкий, но умеющий буквально все, и даже постоять за себя, парень, и затмевающий все большой суровый котенок. Его хотелось обнимать и держать, не отпуская. Вместе полоть огород, а потом поливать его, вместе ходить на речку, в магазин. Вместе топить печь, нарубленными вместе дровами. Вместе спать. Словно невидимая нить дружбы и любви связывала их, напоминая, что они не одни, что в объятиях друг друга можно найти утешение. Фаллен осторожно взял кружку из рук Рудбоя, словно она — отпущение проблем, и именно она поставит точку ночным слезам. Как символ нового этапа в их отношениях. Он уже не спит — сон не был глубоким, и каждый шорох воспринимался удивительно громким, потому скрип доски на крыльце заставил вздрогнуть и протереть глаза, чтобы наконец посмотреть в заплаканные, слегка красные, но очень красивые глаза напротив. Они оба знали, что их связь стала еще крепче, словно звезды на небе, что тихо встрепенулись, взывая к душе своим вечным светом. Идя обратно, Ванечка встретил соседа-пса и невольно, подтверждая статус кота, отшатнулся в противоположную сторону, когда увидел его. — О, Ванька! А ты чего так рано сегодня? Откуда идёшь? — слишком громко для утренней тишины, сказал сосед. Кажется, лягушки на пруду перестали квакать. — Я? — растерявшись начал он, — Да так, искал себя в природе, — продолжил Ваня. — Интересный ты... Что ж искать-то, ты — кот, и место твое под боком у такого же кота, только побольше, — с улыбкой, поправляя съехавшую с плеча удочку, проговорил сосед. Никто не знал про них с Ваней и их отношения. Не поймут, здесь принята только любовь, а не судьба. Так он думал. — Ч-чего? — сильно удивившись, словно на секунду потеряв возможность двигаться, сказал Ваня, обращаясь к мужчине. — Ну ладно, бывай, мне это, рыбу ловить надо! — проигнорировав вопрос, продолжив идти по направлению к пруду, быстро отчеканил сосед. Ваня так и не понял, как мужик узнал о них, почему сказал это, а ещё больше, с каких пор у людей рыбьи хвосты растут. Он списал это на бессонницу и слишком сильную пелену от слез на глазах, сказав себе в голове: "Допустим". На том крыльце, в теплом рассветном свете, они смотрели друг на друга, читая каждую мелодию в глазах, каждый шепот души, звук дыхания и биения сердца. Рудбой улыбнулся Фаллену, словно зная все его тайны, все невысказанные слова, переживания, страхи, и в ответ получая благодарный взгляд, полный любви и признания. В волосах Ванечки прятались редкие цветки незабудок, видно, запутались, когда он лежал на траве. Их молчаливое согласие наполнило воздух нежностью, пронизывая сердца своим теплом. Ведь они оба знали, что никакое поле и никакое время не смогут разлучить их, что чувства прочны и истинны. И в тот момент, когда первые лучи солнца обвили их обоих, даруя новое начало, они поняли, что все испытания лишь укрепили их связь, сделав ее непоколебимой, как скалу, стоящую на берегу и окруженную вечным морем любви. Ванечка обязательно привыкнет ластится, словно кот, подставляя голову под руки Рудбоя, скажет себе, что это нормально и не нужно попусту плакать. А ещё они примут тот факт, что их деревня не самая обычная, и ветер здесь умеет разговаривать, а соседи не всегда оказываются людьми. Сирень подталкивает людей к себе, чтобы они увидели, какие красивые цветки она в этом году распустила, а незабудки, рождающиеся из слез, будут раз за разом заползать в волосы Ванечки, украшая его голову короной из вечной памяти о Рудбое.