взгляд жертвы.

в воскресный пасмурнй день блэйд провел всë время с одним из рыцарей красоты. тех, кого ранее считал озабоченными своей богиней фанатиками, ведь жизнь их, впрочем, полная взбалмошных приключений, состоит только вере ей - самой прекрасной и самой красивой по общему признанию, и плевать совершенно на различные вкусы, быть может, для кого-то она явится пузырькоим из болота, идриле. блэйд думает об этом без насмешки, ни в коем случае - в нем всего лишь проели целую дыру дифирамбами о её великолепии. это делал и тот загадочный юноша, который сначала гордо ухватился за его израненную руку и без доли сомнений оставил отпечаток яшмовых уст на шершавой поверхности бинтов, тихо, на грани с хрипотцой приговаривая, будто молвя молитву, «вы не заслуживаете таких страшных ран», хотя ему ли это вообще говорить? если истина есть высшая ценность, то его тяга к жертвенности - просто глупость и блэйд не считает чем-то превратным об этом признаться хотя бы самому себе. ведь встретиться с таком человеком, как аргенти, по-другому было просто невозможно. потому донимать блэйда с вопросами о том, почему провел воскресный день с ним, а не, допустим, с тем же серебряным волком, которая чересчур настойчиво терроризировала его через его же гаджет или, к примеру, с кафкой, то охотник за стелларонами предпочтет только деликатно промолчать и посвятить ещё если не одну, то две недели с тем же рыцарем, выбивая из его головы все эти глупости: аргенти рыцарь, который поклялся защищать красоту от всех опасностей и так уж получилось, что нелепейшим образом блэйд для него тоже был красивым и неуместный героизм аргенти вынуждал вставать перед ним, принимая всё более едкие удары на побитые доспехи, пока ему в конечном итоге не разбили голову и внезапно блэйд узнал, хотя и не хотел, как выглядят неаккуратные подтеки крови на вечно кудрявых пронзительно алых волосах аргенти. если интересно: красиво. в этом признаться блэйд стесняется и себе, однако если бы этот рыцарь, настолько озабоченный своим внешним видом, поинтересовался и в минуты слабости, как выглядит, тот предпочел бы изуродовать его ещё больше. наконец, когда аргенти оказался в безопасности и охотник за стелларонами убедился в этом лично: ведь в первую очередь львиную долю опасности для себя же оказывал этот самый рыцарь сам, блэйд успокоился, суровым взглядом буровя безмятежное алебастровое лицо, где только на румяные щеки (хотя от них здесь только неуместный эпитет) острыми иглами опускались тени длинных ресниц. закатное солнце прорезалось сквозь полупрозрачные шторы. сведя заросшие брови в одну хмурую гримасу, блэйд ловил себя на мысли, что ему хочется его разможить прямо на кровати и одновременно преподнести всю нежность мироздания, чтобы он снова сделался необъяснимо прекрасным и, главное, живым. с этим юношей было бесполезно беседовать о пользе заботы о себе, было бесполезно наставлять его и уж тем более угрожать. не обделенный острым умом, этот абсолютно эрудированный человек умудрялся мягко улыбаться и выговаривать одними губами «но, дорогой охотник, вы сами не планируете долго жить», а затем шипеть и больно жмуриться от отчего-то туго завязанных бинтов вокруг сочащихся свежей кровью ран. однажды он всучил блэйду прямо в руки коротко постриженный бутон красных роз и в следующую секунду, выдав «и при всём этом самой прекрасной я бы назвал..» просто свалился без сознания. тогда у охотника за стелларонами от его воздействия впервые дернулся глаз в истеричном тике. это было началом конца. в воскресный вечер аргенти удосужился разлепить ресницы и оглядеться, тут же расплываясь в нежной улыбке при виде недавнего знакомого, хотя, стоит отдать должное, с первой встречи прошло три, если не четыре месяца, тогда блэйду стало тяжело выбивать из себя холодное равнодушие: ещё одна морщинка залегла у него под веками. — это в последний раз, — цедит он сквозь плотно сжатые зубы. — о чём ты? — он наивно хлопнул глазами и опасливо покачнулся на месте, вновь подхватываемый тяжелой рукой друга. — ах, ты снова меня подлатал... большое спасибо, дорогой охотник за стелларонами, я буду хранить благодарство тебе сквозь звезды и года.. идрила не забудет доброты твоих деяний, будь уверен, и когда тридцатый месяц завершит оборот, она явится из своего долгого путешествия и... блэйд скептически сдернул бровь, по вискам вновь ударила мигрень. и хотя в любой другой день он счел бы это проделками мары и поспешил к кафке, то сегодня он практически уверен, что такое влияние на него оказывают нескончаемые речи этого болвана. — эон красоты мёртв, — сухо отрезал блэйд, осознавая, что в любой ситуации это поставило бы точку в их разговоре. в другом случае распаясало бы рыцаря на длительные дискуссии. какое благо, что он не способен на них хотя бы сейчас. на следующий день аргенти смог передвигаться самостоятельно, хотя нередки были случаи, как он как бы незаметно невзначай хватался за голову и заходился в приступе болей, уверяя, что это лишь отразились на нем погодные условия и охотник может отправляться куда душа желает, более не беспокоясь за рыцаря, а блэйд был всё сварливее, ведь встретить его вновь шанс один на тысячи планет. однако всё же ушел и надеялся больше на него не натыкаться. и если бы планы блэйда действительно исполнились, он стал бы самым счастливым и неудачливым человеком на всем свете, ведь как бы рыцарь его не интересовал, он ни разу не вознамерился искать его целенаправленно. даже, будет правильно сформулировать, пытался избегать, ведь тот сам без зазрений совести каждый раз выслеживал его шаги! — дорогой охотник за стелларонами, — в очередной раз он прикрывает глаза и торжественно прижимает ладонь к холодной груди, склоняясь в почтительном жесте. — позвольте быть вашим верным спутником в тяжелые для нас минуты. блэйд тяжело отводит взгляд к кафке, которая только хмыкнула в кофе и продолжила разглядывать самый скучный в её жизни пейзаж - дело-то явно не её, но было бы любопытно посмотреть, как этот мальчишка пытается ухаживать за ним. аргенти не может рассчитывать на согласие и почти не расстраивается, когда получает неуклочнивый ответ. он, кажется, даже больше рад такому варианту событий, делая шаг вперед к охотнику и заглядывая в его алые глаза самым сердечным образом. — ваше мнение многое для меня значит, господин, но не сочтите дерзостью.. моё предложение исходит из фибр души, я настроен серьёзно и... если вы снова откажете мне, я уйду, не стоит сомнений. аргенти молод и красив - чересчур молод для блэйда и за гранью его понимания красив. и было бы гораздо лучше для него же самого, если он отринул любовь и все подобные чувства, хотя охотник уверен, что всё, что испытывает рыцарь по отношению к нему - юношеская симпатия, чтобы посвятить себя... например... поиску богини, в конце концов? хотя вряд ли близость с кем-то может разрушить его догматы. потому блэйд сам не понимает, зачем соглашается, почему так просто сдается. аргенти восхищен, он искренен в своих эмоциях, когда поднимает сверкающие оленьи глаза на недавнего, с этих пор, партнера, обещая его не разочаровать. обещая отдать всю нежность и мягкость - блэйд презрительно хмыкает и ничего не обещает в ответ, ещё больше надеясь, что никогда больше с этим фанатиком не пересечется. но желания его тщетны: аргенти не стесняется остальных присутствующих в следующую встречу и почтительно целует блэйда в тыльную сторону ладони, пробуя на вкус его имя, а затем преподносит коротко постриженную розу госпоже сэмюель, окидывая лестными фразами. — я много слышал о вас, прелестная подруга, и рад познакомиться лично. позвольте представиться, — он колеблется, мазнув зеленым взглядом по безразличному лицу своего спутника и наконец улыбка на его губах смягчается. — я - аргенти, один из рыцарей красоты, давший обет защищать её зёрна от уродства и... партнер вашего напарника, господина блэйда. аргенти не видит, как сильно охотник хмурится и еле заметный румянец выступает на его щеках. в другой раз тот точно свалился бы на месте от переполняющего счастья - ведь смущенный блэйд это то, чего он так долго добивался. в четвертый раз рыцарь передает букет роз через кафку, в шестой приглашает блэйда на свой корабль «свет клином» и в десятый отводит его лично. все остальные встречи с тех пор состоялись именно там. в душе аргенти больше страниц, чем обычно бывает у парней его возраста. многие из этих страниц заполнит только будущее, но и сейчас уже заметно, что на них есть место для самых прекрасных вещей. аргенти чувствует и понимает все, и притом слушатель он несравненный, слушает сосредоточенно, не сводя с собеседника широко раскрытых глубоких глаз, только одним взглядом сцеловывая все резкие черты лица. уметь слушать – это еще лишний шанс понравиться человеку, ибо такое внимание льстит его самолюбию. блэйд понятия не имеет, понимает ли это аргенти, или ему это подсказывает лишь драгоценный инстинкт. а может быть, он столько наслышался о нем, что каждое его слово воспринимает, как изречение оракула. впрочем, он не лишен кокетства. в последний раз, когда охотник взобрался на его корабль, на вопрос, чего ему хочется более всего в жизни, кроме, конечно, возвращения идрилы и принятия красоты всем миром, он ответил:     «встречать дни и ночи вместе с вами, дорогой инсин», – и опустил свои бахромчатые ресницы, впервые назвав своего спутника по имени. по имени. в эту минуту он был удивительно хорош. он отлично понимает, что нравится охотнику, и радуется этому. а кокетство его прелестно, потому что оно от переполненного счастьем сердца, которое жаждет полюбиться другому, избранному им сердцу. нет ни малейшего сомнения, что эта душа летит к блэйду, как мотылек на огонь. бедный мальчик, угадав согласие старших, воспользовался им даже чересчур поспешно. это с каждым часом становится заметнее, когда уже снявши бинты с только заживших ран, аргенти льнется к ласкающим движением всё остервенелее. в сорок шестую встречу блэйд уточняет у него: — твоя вера требует одиночества, — это утверждение, охотник в этом уверен и ничто не сможет его сдвинуть с этой точки. — и смерти. аргенти в ответ только пару раз хлопает ресницами. — это так, — тем не менее соглашается, доставая очередной бутон алых роз. они ему так идут. — рад вас приветствовать здесь вновь, мой дорогой. это вам. пожалуй, блэйду следовало бы спросить себя: если ты не намерен долго жить, зачем же ты делаешь все, чтобы влюбить в себя этого мальчишку?         но ему не хочется отвечать на этот вопрос. и, собственно говоря, что он такого делает! не старается казаться глупее, неприятнее и грубее, чем в действительности, – вот и все. аргенти явился перед ним в пятьдесят восьмую встречу в какой-то полосатой белой блузке (так уж получилось, что блэйд уже давно привык видеть его без доспехов), глаза у него были немного заспанные, и чувствовалось еще в нем тепло постели, когда он по привычке снова потянулся к толстому батону, угостил блэйда превосходным черным кофе, – пожалуй, только у литераторов бывает такой, – и стал расспрашивать обо всём на свете: о многочисленных ранах на его запястье, о кофе, о серебряном волке, которую воочию ни разу не лицезрел и имел удовольствие лишь строить её психологический портрет по рассказам спутника, который сначала умалчивался, а потом, под умелые махинации рыцаря, всё чаще сам стал заводить разговоры сам. он, разумеется, до сих пор уклонялся от бесед о делах личных, и они много говорили только о обществе разных планет. однажды охотник похвалил его за изысканность, и аргенти (хотя сам он подчас резко боится этого общества, но так жадно подхватывает каждое доброе слово о нем, что это граничит с шовинизмом) тотчас пришел в прекрасное настроение и начал ему поддакивать.         – я особенно рад слышать такие речи именно от тебя, – сказал он в заключение. – во-первых, ты более других видел и имел возможность сравнивать, а во-вторых, ты изрядный пессимист.     блэйд улыбнулся в своей кофе и на губах осталась еле видная пенка.     – я не уверен, что и это мое суждение не пессимистично, – ответил он ему.     – как так? не понимаю.     – видишь ли, на столь рафинированной культуре можно бы написать, как на ящиках со стеклом или фарфором: «fragile». тебе, духовному сыну афин, мне, другому, третьему, десятому приятно жить среди людей с такой тонкой духовной организацией. но если вздумаешь что-нибудь строить на таком фундаменте, то предупреждаю: балки полетят тебе на голову. ты как же полагаешь – эти дилетанты не окажутся побежденными в борьбе за существование, борьбе с людьми, у которых крепкие нервы, мощные мускулы и толстая кожа?     аргенти со свойственной ему стремительностью вскочил с места, забегал по комнате, потом яростно накинулся на партнера, хотя в этом была вина его чересчур впечатлительных нерв.         – утонченность – только одна из черт наших людей, и черта положительная, как ты сам признаешь. не воображай, что у нас ничего больше нет за душой, милый друг!         – не знаю, что у вас «за душой», но знаю, что нигде во всем мире не замечается такого отсутствия равновесия между культурами различных классов, как в той планете. одной стороны – расцвет или, может, уже отцветание культуры, с другой – полнейшее варварство и темнота.     они заспорили, и блэйд до самых сумерек просидел у него на корабле. он сказал, что, если тот будет навещать его чаще, рыцарь берется познакомить охотника с представителями средних слоев общества пенаконии – эти люди не чересчур изысканны и не страдают дилетантизмом, а в то же время они далеко не такие темные, как он воображает. словом, он ему покажет людей здоровых духом, которые что-то делают в жизни и знают, чего хотят. они же спорили запальчиво, перебивая друг друга, тем более что после кофе выпили по несколько бокалов услады. когда блэйд уже спускался вниз, аргенти, стоя на лестнице, еще кричал ему вслед:     – не держи на меня обиду, милый друг, и приходи почаще! завтра, например... у меня...у меня к тебе важная весть...! — и сердце его замирает, когда охотник, по всей видимости, тоже хочет что-то ему сообщить. блэйду же, все-таки думается, что, в общем, прав он, а не рыцарь. ведь неоспоримый факт, что у них, на земле грез, классы разделяет пропасть, которая делает абсолютно невозможным всякое взаимное понимание и сотрудничество. аргенти придется согласиться с ним, что общество состоит из людей в известном смысле чересчур культурных и людей совершенно некультурных. так блэйду по крайней мере кажется. изделия из севрского фарфора – и простая, грубая глина, а между ними – ничего. одни – «tres fragile», другие – овидиевы «rudis indigestaque moles». разумеется, севрский фарфор рано или поздно разобьется, а из глины будущее вылепит то, что ему угодно. на следующий день аргенти искал его сам, его белые плечи выступали из волн тюля (или газа, или кто его знает, из какого там материала), как плечи венеры, встающей из пены морской: на каждом повороте он искал блэйда глазами и то, что говорили ему остальные, слушал рассеянно. бедный мальчик ничего не умеет скрыть, и разве слепой не заметит, что у него на душе. а с блэйдом так кроток, уверен и так счастлив, когда он подходит к нему! охотник ловит себя на мысли, что этот юноша все больше ему нравится, и он начинает сдаваться: он часто задается вопросом, глупее ли него аргенти или мудрее? блэйд из всех поставленных жизнью задач не решил ни единой, он – ничто. скептицизм его заел, он до сих пор не знал счастья и уже устал. а аргенти – человек с интеллектом, развитым не менее, чем у него, и притом он трудится. его жизненная философия – основа его счастья. ключ к философии аргенти – его жизненные догматы, ведь он когда-то сказал, что красота это не цель и не удовольствие, а образ жизни, а в этот раз вовсе ляпнул: «есть вещи, перед которыми отступает мой скептицизм, их я не критикую и никогда не стану критиковать. таким догматом для меня как рыцаря красоты стало общество, а для меня как человека – мой эон». и блэйд, слушая его, думал тогда: «нет, видно, у меня ум смелее, я не отступаю перед анализом даже и таких чувств». сейчас же он видит, что эта смелость ни к чему его не привела. и к тому же он так очарователен, этот его догмат с длинными ресницами! твердость его явно слабеет, ведь пару недель назад он ненавидел фанатиков идрилы и высказывал прямо свою позицию, не раз вызывая грустную мину на чужом лице. то, как сильно эти две души влечет друг к другу, нельзя объяснить одним лишь законом естественного отбора. нет, есть в этом нечто большее, и блэйд даже знает, что именно. но сначала хочет услышать версию от рыцаря, который уже поднимается на борт собственного корабля и бросается в объятия вновь, когда дверь с громким характерным стуком закрывается. — ты пропал вновь в свой агатовый мир на долгие месяцы. знаешь, это было подло с твоей стороны, там ведь и связи совсем нет.. не стоит так переживать за своего эона, во всяком случае, стелларон - это не та штука, с которой ты должен сталкиваться. — мой бесценный, наши разлуки это всё ещё то, чего моя душа выносит с конфликтами, — аргенти коротко оглаживает линию чужой скулы и терепетно касается губами его уст - на одно недолгое мгновение. — но ты звучишь так, будто хочешь что-то рассказать, правда? блэйд же, в свою очередь, будто получив разрешение, прижимает рыцаря к себе ближе и театрально протягивает легкое «хм». — возможно, несколько поцелуев от одного красивого последователя идрилы смогли бы развязать мне язык... а ты как считаешь? аргенти в ответ только сдержанно тянет улыбку, сам льнется яшмовыми губами к его и тогда блэйд делает пару шагов вперед, заставляя рыцаря поддаться его влиянию, он с мягким нажимом прикасается к его талии и практически вынуждает лечь на диван неподалеку, нависая сверху. в бесконечном окружении звезд ничего красивого. по крайней мере, так думает блэйд, а ему чудесным образом аргенти привил любовь ко всему эстетичному и изящному, потому охотник думает о том, что смогло бы внести краски в эту смутную картину и о том, как красиво смотрелись бы длинные ноги аргенти на его плечах. а тот, судя по всему, вторит его желаниям и взглядам на искусство, позволяя с губ - на вкус же лепестки роз - мокрой дорожкой опуститься на открытую шею. блэйд хочет похоронить рассудок в склепе догматов аргенти, хочет утонуть в искрах его глаз, когда нежно кусает ключицу, выступающую через раскрытую его же руками рубашку и краем глаза ловит момент, когда разгоряченный рыцарь хватается за белоснежную ручку дивана, что-то невнятно бормочет, отчего-то ближе жмется к спинке, а потом и вовсе больно впивается ногой в бок охотника, заставляя всё же обратить внимание на себя. — блэйд... — аргенти резко втянул воздух в лёгкие и произнес на выдохе, который подозрительно был похож на стон. — блэйд! — второй раз был тверже и громче, заставляя его всё же поднять взгляд мутных алых глаз на стыдливо румяное лицо рыцаря. — я уже подарил тебе несколько поцелуев... ты не хочешь говорить? блэйд коротко кивает и отстраняется, позволяя партнеру всё же удобнее сесть и, опустив взгляд, спрашивает нетерпеливо, будто его это действительно волнует - в следующий раз он просто не решится. — с того дня прошло так много времени, а мы... мы ни разу не испытали интимную близость. скажи, я чем-то тебя пугаю? «заблудшая птица», как выражается словацкий, вернется к ней, как возвращаются к тишине и покою, вернется тем скорее, чем тяжелее будет ей одиночество и блуждания. ох, как же это не похоже на привычные задания, когда блэйд наносил и парировал удары и он ощущает, как его сердце пропускает один такой, когда с губ аргенти вылетает едва слышный вздох, а потом он бережно берет его лицо в свои ладони и самым сердечным образом отвечает честно настолько, насколько позволяет себе: — нет, нет, милый, всё не так! если тебя это волнует... если... если ты правда хочешь... ничто так не покоряет, не трогает, не привлекает сердца мужчины, как сознание, что он любим. просто поразительно, до чего этот радует охотничий глаз художника, когда так невинно опускает смущенный взгляд, задетый глубже, чем до слёз, будто сам блэйд! правда, не такой истомленный, чтобы позабыть: он хватает рыцаря, совего рыцаря, под бедра, и, совсем не разбираясь в лабиринте бесконечных дорог, доходит до спальни, неважно чьей, будь она гостевая или той, которую аргенти лично выделил для охотника, главное, что в ближайшей тумбочке находится лубрикант и аргенти падает на смятые простыни с непривычным неприятным чувством под животом. в мерцании еще горевших ламп комната казалась такой синей, что он пж удивился. еще больше блэйд был поражен, когда увидел аргенти в этом освещении. казалось, он стоит в лазурном гроте на капри. какие тона были на его обнаженных руках и плечах! и (что поделаешь, нервы блэйда на него стали чересчур впечатлительны) в эту минуту он был окончательно покорен, аргенти так завладел его сердцем, как будто его красота была его заслугой. сцеловывая каждую мелкую дрожь на его груди и впалом животе, блэйд, пригвожденный к месту длинными ногами аргенти, мог только массировать его колечко круговыми движениями, пока тот, разнеженный и уже почти доведенный до края, напоминающий собой лишь сгусток эмоций, чувствительный, как оголенный нерв - усилиями блэйда и для блэйда одного, сам неаккуратными движениями бедер спешил насаживаться на своё удовольствие. и если блэйд не слеп, глаза его говорили то же, что музыка его голоса, когда фаланги двух пальцев разъехались в разные стороны и одна из них особенно удачно проехалась по взбухшему комку, вынуждая разгоряченного рыцаря поддаваться навстречу и выгнуться дугой, открывая для партнера новые способы стимуляции. так, например, блэйд припал теплыми устами к твердому соску, свободной рукой оглаживая живописные изгибы чужих позвонков и талии. прекрасный лик и облик наготы аргенти оседал у блэйда где-то под ребром и плавно скатывался к животу, перевязывая всё узлом так, что находиться в штанах было просто невозможно. одно благо, что аргенти додумался дрожащими пальцами стянуть с него верх. вероятно, только для того, чтобы прижаться ещё больше и впиться отросшими ногтями в алебастровую гладь, поскольку, не заиетивши прибавление ещё одного пальца, махинация для рыцаря стала невыносимой и почти на уровне пыток. хотя он давно уличил партнера в садистких наклонностях, но убедился в этом только сейчас, застыв в болезненном возбуждении и готовый принять в себя внушительные размеры. уже давно: ноги, до этого замкнутые за чужой спиной, теперь перебрались на плечи. вернее, только одна: вторую блэйд придавил ладонью. — аргенти, — его зовут сквозь пьянящую пелену, вытаскивая из пропасти между небытием и реальностью. и вынужденный проснуться, рыцарь переводит закрытые мутной пенкой уже выступающих слез, глаза на партнера. в тот только больле жмется к его щеке, зарывается в изгиб шеи. — скажи, что ты тогда хотел мне рассказать? и застывший аргенти может только выдавить из себя пронзительный стон, когда толкается истекающей естественной смазкой головкой в жаркое нутро. отнюдь, он не следует воображению блэйда и наперекор нежно обхватывает скользкими ладонями его плечи, прежде чем насадиться глубже, заставить плоть проехаться по чувствительной стенке и плясать звездам перед глазами. он сам не до конца понимает, что происходит вокруг, когда его хватают за нижнюю челюсть и вынуждают встать с потных простыней: весь запыхавшийся и растрепанный, аргенти видит впереди только худощавого юношу, на плечи которого лепестками роз ложатся алые локоны. он недоумевающе смотрит на блэйда не видящим взглядом, задавая немой вопрос, на что тут же получает ответ: — хочу, чтобы и ты сам мог посмотреть на своё очаровательное лицо. как оно становится еще милее, когда я набиваю тебя своим членом. и хотя для аргенти это был первый опыт, блэйд для себя таковым не назовет, он сам порой успевал удивляться вещам, которые о себе ранее не знал, охотник обращается с ним так, будто это не первая ночь, которую они решили посвятить друг другу, а, во всяком случае, десятая, не меньше. иначе он не объяснит себе такое поведение. иначе сам аргенти просто сойдет с ума: он покрывается кровью до кончиков ушей, пронзительно стонет и прикрывает свои влажные ресницы. это чертово зеркало давно было пора убрать: иногда любовь рыцаря высматривать в своём внешнем виде изъяны доводили его до крайности. в этом он убеждается ещё больше, теряясь в сюрреалистичности ситуации: волосы аргенти разлетелись по всей кровати, сам же он переместил руки на простыни, сжав их как белый флаг, признавая собственное поражение в этой дуэли: рыцарь красоты сдается. аргенти сдается. несколько резких и без доли грубости толчков, стремящиеся прямо в распухшую простату, доводят его до края, вынуждая болезненно сжаться на члене блэйда. белесая жидкость покрывает его впалый живот, стекает с собственного бедра и в любой другой ситуации аргенти настоял бы сменить постельное бельё, тут же принять душ, но не тогда, когда несколькими толчками его нагоняет блэйд и одним мощным толчком изливается сам, наконец выпуская челюсть рыцаря из своего цепкого захвата и теперь он может вдоволь надышаться плотным влажным воздухом. они падают на кровать одним мертвым грузом, находя утешение в объятиях друг друга: блэйд, как бы извиняясь за своё особенно жестокое поведение, поглаживает его по спутавшимся волосам, пока сам аргенти, нагоняя сбившееся дыхание, в горячей лихорадке прячет лицо в темных локонах, прижимается ближе, практически хнычет, пытаясь осознать реальность. и единственное внятное, что вылетает из его уст, это «проблема, о которой я хотел тебе рассказать, решилась прямо сейчас», прежде чем отдаться неге сна под родной хриплый смех.