Mage Slayers

      — Да тихо ты! Учись держать язык за зубами.       Камиль то ли кивает, то ли ловит спазм напряжённой шеей. Возит ослабшими бёдрами по простыне, цепляется пальцами за спинку кровати, натягивает высохшим языком полоску синей ткани во рту — завязана она плотно, и узел у Камиля на затылке мягко впечатывается во влажную кожу. Илья хмыкает, качает растрёпанной головой, снова её опускает, и Камилю кажется, что дерево в его руках сейчас печеньем раскрошится по постели.       — Я не могу, — с трудом мямлит он обезоруженным ртом. — Это невозможно, с-сука...              — Боже, блядь, какой ты нетерпеливый.       Голос Ильи, обычно тихий и ровный — из тех, что заставляют людей наклониться ниже, чтобы прислушаться, — в пустой спальне звучит непривычно веско, тяжело, почти вибрирует где-то у Камиля в бёдрах с каждым звонким согласным. Прибивает к кровати крепче, обволакивает уши. И будит под рёбрами желание сдаться с нулевой и сделать всё, что прикажет его обладатель.       Сосёт Илья так же, как играет в Квиддич: уверенно, спокойно, с гладким и каменным лицом, без единой щербинки эмоции. Раньше каждый пацан, который брал у Камиля в рот — а их было немало, и все, разумеется, слизеринцы, — делал это с энтузиазмом отличника на контрольной: громко стонал, чавкал, через силу пытался заглотить глубже и чуть из штанов не выпрыгивал от стараний, даже если был полностью голый. Илья совсем другой. Он держит себя так, будто делает одолжение всем вокруг в любой ситуации: и на поле с кваффлом в руках, и на лекциях, и на коленях с членом во рту.       Вот и сейчас Камиль только замечает, как изредка поднимаются уголки его губ в ответ на редкие короткие стоны. Улыбаться во время минета — одна из суперспособностей Ильи, счёт которым Камиль давно потерял. Ещё он умеет, например, в Легилименцию — по крайней мере, желания Камиля сейчас угадывает безошибочно. Обнимает яйца горячим языком, размазывает по ним слюну, рукой заползает под поясницу, спускается ниже, сжимает ягодицу, оттягивает в сторону, а потом снова накрывает член ртом и втягивает щёки. Камиль ломает брови, прогибается, подстраивается под его движения, позволяя себя раскрыть, и молчать становится уже физически больно. Тело сантиметр за сантиметром выходит из-под его контроля: колени словно сами собой раздвигаются в стороны, пальцы ног поджимаются, руки падают на простыню. Ещё одна еле уловимая улыбка в карих радужках откликается тянущей воронкой у Камиля внутри, и он уже впивается челюстями в треклятый галстук, готовясь ловить последний стон, как вдруг внизу живота резко становится холодно.       — Невозможно — это смотреть, как ты пишешь эссе по трансфигурации без рубашки, знаешь? — мурлычет Илья довольно и дует на головку.       Камиль не выдерживает и проезжается зубами по ткани — чувство такое мерзкое, что его аж передёргивает, и волна возбуждения на минуту откатывает от его члена.               — Я тебя прикончу, клянусь. С метлы нахуй скину в следующем матче, — рычит он, а тёмные глаза смеются ему в ответ уголками морщинок.       — Пиздец страшная угроза. Жаль только, что играть в Квиддич тебе больше нельзя.              — Выучу заклинание.              — Для этого надо сначала научиться читать. За месяц вряд ли успеешь.              — При-ду-рок, — рвано стонет Камиль, наугад пихает Илью ступнёй и попадает, кажется, по жопе.        Ошибка фатальная, по идиотизму уступает только решению завести друзей за пределами подземного факультета. Жопа Ильи на Камиля действует, как Конфундус, и обращать на неё внимание сейчас никак нельзя. Нельзя думать о том, какая она мягкая, как приятно утопают в ней пальцы, как охуенно впечатывать в неё пятки, пока Илья втрахивает его в стол в пустом кабинете зельеварения на «‎‎отработке». Помнится, тогда из радио орали биты «‎Странных сестер», а сквозь них в уши доносилось хриплое: «Что, слизеринский принц, всё-таки сдал свою задницу предателю крови с Рава? А если твои чистокровные друзья об этом узнают? Что бы они сказали, увидев, как ты подо мной стонешь?»...              Нет, так долго молчать не получится. Надо зажмуриться. Вдохнуть, выдохнуть, повторить. Слюна дорожкой стекает от головки вниз по стволу, Илья подбирает её пальцем и отправляет себе в рот. Пиздец. Сосчитать до десяти. Перечислить законы Гампа. Илья снова спускается к яйцам и на этот раз оттягивает их губами. Мерлин, за что... Мерлин. Мерлин родился в году, когда... когда Илья определённо не возил языком по нежной коже у Камиля на внутренней стороне бедра...              Камиль не сразу слышит шаги и щелчок двери — любые звуки извне доходят до него медленно, словно просачиваются сквозь толстую губку в ушах. Реакция тела не подводит: ледяные спицы адреналина моментально пронзают его от колен до локтей, и Камиль вскидывается. Хочет подобрать ноги к груди и закрыться, но широкая ладонь с силой давит на бедро, а рот насаживается на член почти до самого основания.       — Ты ебанат? Там люди, — еле слышно шепчет Камиль.              В ответ Илья щурится, пожимает плечами и, мантикора его подери, ускоряется.               Надо прекратить это прямо сейчас. Оттащить его от своего члена, не шуметь и не шевелиться, пока посторонние не уйдут. Не ловить необузданный дикий кайф от страха и возбуждения, мешающихся под кожей. Не смотреть в пронзительный взгляд из-под тяжёлых бровей, не умолять мысленно не останавливаться и брать глубже...              Но прекратить невозможно. С Ильёй получается только нестись в потоке мощного водопада, игнорируя любые сомнения, и гадать, куда он тебя прибьёт. Поэтому Камиль не сопротивляется. Бесшумно набирает в лёгкие воздух, комкает простыню и, чтобы хоть как-то отвлечься, вслушивается в слова за балдахином. Говорит, кажется, Ваня:       — ...этим красножопым ублюдкам надо показать, что они тут не главные, хоть и бегают за директрисой на поводочке и клянчат у неё подачки, как шавки.       — Ты психуешь из-за ерунды, — голос Миры звучит устало, и Камиль его понимает — болтовня с Москаленко утомит даже профессора Бинза. — Подумаешь, одну тренировку перенесли.        — Ну конечно, для тебя это ерунда. Вы, грязнокровки, неспособны понять важность Квиддича, — фыркает Ванёк.       — Как скажешь, Пьюр.       — Прекрати меня так называть.       — Прекрати называть магглорождённых грязнокровками — и поговорим.       Дальнейший диалог для Камиля сливается в бессвязный бубнёж на незнакомом ему языке. Потому что другой, отлично знакомый ему язык, мажет по животу в самом уязвимом месте; губы втягивают кожу, оставляя там маленькую метку; пальцы, что до этого сжимали его задницу, пробираются глубже и едва касаются входа самыми кончиками; и Илья, не изменившись в лице даже на полтона, снова вбирает член в рот.       Камиль молчит из последних сил, но неозвученных стонов и криков становится слишком много у него внутри. Они вздуваются под рёбрами, мешают дышать, разгоняют кровь по наэлектризованному телу. Он вот-вот кончит, и никакая жалкая преграда в виде рейвенкловского галстука его не заткнет. Илья, кажется, тоже осознаёт это: в глазах мелькает ещё одно «‎боже, блядь», — немое, но очень красноречивое, — и в следующее мгновение во рту Камиля оказываются три пальца. Тот обхватывает их жадно и целиком, отзеркаливает чужие движения на своём члене, впивается в них зубами сквозь губы и ткань — только бы не откусить, — и спускает Илье в рот.       И, к своему ужасу, не сдерживает гулкое мычание в глотке.               Он едва успевает заправить член в штаны, как в следующую секунду сквозь щель между занавесками протискивается голова Миры. Он хмуро измеряет их внимательным и непроницаемым взглядом. Сначала Камиля — тот весь каменеет и чувствует, как глаза расползаются в огромные блюдца, а губы бормочут жалкое «‎пожалуйста». Затем Илью, который вместо того, чтобы испугаться, прикинуться мёртвым или хотя бы виноватым, дерзко и с вызовом смотрит в ответ.        И глотает.       За те несколько секунд, что Мира изучает сцену преступления, Камиль успевает вспомнить все известные ему маггловские молитвы, составить завещание и попрощаться с родителями. Что теперь будет? Их сдадут Ваньку с потрохами? Тот вытащит свою зеркалку, наделает колдо и будет шантажировать? Придётся сдаться Москаленко в пожизненное рабство, делать за него домашки, чистить его метлу, работать его чирлидершей на матчах...       Голова исчезает, и Мира шёпотом сообщает:       — Там Камиль спит, пойдём отсюда.       — Вечно он дрыхнет посреди дня, коматозник, — ворчит Ваня, но понижает голос.       — Иди, я догоню.       Судя по звукам, Москаленко уходит, не задавая лишних вопросов. Камиль сдерживает облегчённый выдох и благодарит небеса за то, что его распределили именно на Слизерин. Всё-таки на их факультете личное пространство — это святое. Змейки могут сколько угодно шипеть, плеваться ядом и строить козни, но никто никогда не вмешается не в своё дело.       Едва дверь закрывается, Мира распахивает занавески. Камиль молниеносно вскакивает, втягивает шею и только сейчас вспоминает, что его рот всё ещё предательски связан сине-бронзовым галстуком. Он сдёргивает его и кидает на кровать, откуда Илья подбирает его с недовольным: «‎Это моё, вообще-то», а затем неторопливо поднимается и складывает руки на груди.       — Мира, я… — начинает оправдываться Камиль, но Мира морщится и дёргает рукой:       — Не утруждай себя. Всё и так ясно, как зелье живой смерти. Избавьте меня от подробностей, плиз. И выметайся отсюда, — последнюю фразу он плюёт Илье в лицо.        — Вы должны быть на тренировке, — невозмутимо отвечает тот.       — И что мне теперь, извиниться?       — Было бы неплохо.       Камиль толкает Илью в бок.       — Спасибо, Мира, я тебе этого не забуду, клянусь, проси чего хо...       — Чем дольше ты об этом говоришь, тем ярче я представляю картину, которую совсем не хочу представлять, — перебивает Мира. — Как ты вообще протащил его сюда?       — Мантия-невидимка из магазина близнецов Уизли. Всего три галеона. Дёшево и сердито, — довольно заявляет Илья.       — Я не с тобой разговариваю, стервятник. Повторяю: проваливай, пока я не сдал тебя Роману Андреевичу.        — Не стервятник, а ворон. И что ты скажешь своему любимому декану? Что твой сокурсник ебётся в собственной постели, пока в спальне никого нет?       — Илья, пожалуйста, просто прекрати пиздеть, а? — просит Камиль.       Тот закатывает глаза, но всё-таки замолкает. Выуживает мантию-невидимку из вороха постельного белья, чмокает Камиля в щёку, и из пустоты, где только что стоял Илья, слышится «‎Завтра повторим?».       — Иди вперёд. Так и быть, я тебя прикрою, а то мне ещё влетит, если спалишься, — говорит Мира, направляясь к выходу. — И только попробуйте завтра повторить. Почему вы не ебётесь в Выручай-комнате, как все нормальные люди?        — В этом нет спортивного интереса, — отвечает Илья.       Мира наугад толкает его кулаком. Звучит возмущённое: «‎Ау!». Камиль бессильно падает на кровать и закрывает руками лицо.       Всё-таки в слизеринской привычке выбирать круг общения исключительно из своего факультета есть какой-то смысл.