Король лев

Can you feel the love tonight

Я никогда не понимал, что к ней чувствую. Я даже не знаю, как она появилась в моей жизни – казалось, она была там всегда, с самого первого дня. Какого именно первого дня? Тоже не знаю… А теперь, вот, лежит рядом со мной, а я слушаю её спокойное, ровное дыхание. Девочка. Моя девочка, которую я то ли люблю, то ли ненавижу. - Всеволод Алексеевич, пора. – Говорит она строгим тоном, разрывая упаковку со шприцем. – Давайте-давайте, это нужно сделать на голодный желудок. Я ненавижу её за этот тон и за это «Всеволод Алексеевич». С отстранённой холодностью она вводит мне иголку в вену, лишь на миг подняв свои большие карие глаза – видимо, чтобы удостовериться, что мне не подурнело. Спокойные глаза – тоже, казалось бы, совсем без чувств. Одна только работа. Шприцы да канюли. Резкий запах медицинского спирта и зажатая в сгибе локтя ватка. - Всё. – Она забрасывает мусор в ведро, закручивает бутылочку. - Вам не плохо? Снова – быстрый, как молния, взгляд. - Нет, Сашенька. – Вздыхаю я. – Мне хорошо. А люблю я её за другое.   - Вы только посмотрите, ни слуха же, ни голоса! – Голосит девочка, хмуро уставившись в телевизор. – И чего на сцену вылез, спрашивается? Да таким голосом только «занято» из туалета кричать! Тихо посмеиваюсь, сажусь рядом. Телевизор в кухне маленький, его возможно только слушать. - А кто это? – Прищуриваюсь, чтобы навести резкость. Саша ритмично трёт морковку, её губы всё ещё продолжают что-то шептать на этом женском, недовольном. - Вроде как, прилично поёт… Про Родину… С последними моими словами со стола валится железная миска. Саша, чертыхнувшись, приседает, чтобы её поднять. - Это вы про Родину пели. – Говорит она, смешно высовываясь из-за складки скатерти. – А этот… И снова ругается. В миске были нарезанные кубиками кабачки – после падения на пол их судьба резко стала неопределённой. Хотя, наверняка Саша их помоет и отправит в кастрюлю. Взрослая бережливость – признак обделённого детства. - А ты какой мультик больше всего любила, когда была маленькая? – Спрашиваю я, чтобы наконец убрать с Сашиного лица хмурую маску. Она встаёт с корточек, несет миску к мойке. - Не помню. Шумит вода, Саша моет кабачки. Потом, покосившись на меня, сбрасывает их в мусорное ведро и возвращается к столу.  - Так уж не помнишь? Я улыбаюсь, пытаюсь заглянуть ей в глаза… Саша странная, да, но за это я её и люблю. Иногда, если хорошенько приглядеться к ней в такие моменты, можно увидеть её настоящую. Девочку. Девочку, которую она прячет под всей своей руганью, под врачебным халатом, и даже под любовью ко мне – старому певуну, который не потянет уже даже самую простую песню про Родину. - Ну, все, на самом деле. – Наконец, отвечает Саша. Она трёт морковку и всё так же не поднимает глаз. – Я же без гаджетов выросла. Поэтому смотрела всё, что крутят по телеку. Ну, и любила, соответственно. С последней фразой она слабо усмехается. Я тянусь через стол и беру её за запястье – тонкое, нежное, с незагорелой бархатистой кожей. Саша наконец-то поднимает взгляд – в нём звенит какая-то непонятная мольба. - Вы мне не верите, что ли? – Тихо спрашивает она, глядя на меня так, как будто мы говорим о чём-то действительно серьёзном. - Верю. – Говорю в ответ. А потом мягко тяну её к себе. Саша не сопротивляется. Она обходит стол и, выпустив тёрку из рук, неуклюже плюхается мне на колени. Я обнимаю её за тонкую талию, провожу рукой по спине. А потом целую. Я чувствую, как она тяжело дышит, и как часто бьётся её сердце. Да, я люблю её. Такую. Девочку. Я целую её долго, её губы мягкие и сладкие, а тело напряжено, как сжатая пружина. Она пытается выговорить моё имя, опять это дурацкое «Всеволод Алексеевич» - боже, как же я ненавижу этого мужика, который вечно стоит между нами… Он с микрофоном, одет, как на линейку, и снова стонет что-то про Родину у кого-нибудь на юбилее. А я – здесь. Целую мою девочку и не хочу её ему отдавать.   - Всеволод Алексеевич… - Тяжело выдыхает Саша, упираясь обеими руками мне в грудь. – Подождите… Её дыхание пахнет мятой, я буквально тону в этом аромате. - Что? – Смотрю ей прямо в глаза, теперь они сияют. – Саша… Тебе не нравится, да? Я тебе неприятен?     - Причём здесь это? – Она весело усмехается. Щёки её горят румянцем, на губах играет улыбка. Саша быстро встает с моих колен и поправляет слетевший с плеча шёлковый халат. - Вода в кастрюле кипит, не слышите разве? Я ржу, как старый никчёмный ишак. Кастрюля… А если бы не было кастрюли – что тогда, тётя доктор? Как бы вы меня отшили? Умеете же вы заявиться в палату в самый неподходящий момент… - «Король лев». – Уверенно заявляет Саша, забрасывая в дурацкую кастрюлю кусочки картошки. – В детстве мне больше всего нравился мультик «Король лев». - Почему? Саша вновь смотрит на меня – так, как будто я сам должен догадаться. - Ну, там про любовь. – Она смущённо отводит взгляд. – А ещё мне львы очень нравятся. Я снова ржу. Как идиот, как дурак… Почему у меня нет дочки, а? Тогда, возможно, я бы лучше понимал женщин… Тогда, возможно, и Саша для меня не была бы такой большой загадкой. - Слушай, а поехали-ка в Италию. – Говорю как можно более непринуждённо – так, чтобы не получить отказ сразу. - В Италию? – Саша хмурится. – Зачем? Изо всех своих артистических сил пожимаю плечами. - Да так… Говорят, там очень много львов. Практически на каждом шагу. Львы, львы, львы… Встаю со стула и подхожу к Саше. Она занята супом, а я вновь осторожно беру её за талию, прижимаю к себе и утыкаюсь носом в её ароматную макушку. - Так как, поедем? Так мы и оказались в Италии. В этом номере – в общем-то, небогатом, потому что Саша отказалась брать «пять звёзд». Всё эта её бережливость… - Зачем «пять звёзд», Всеволод Алексеевич? – Увещевала меня Саша в такси. – Мы на эти деньги лучше сувениров купим.  Ну что поделать – такая уж она. Я не спорю. Я закрываю дверь этого курятника на ключ и иду к Саше, которая переодевается с дороги. - Ой… - Спохватывается она, закрываясь только что скинутой рубашкой. – Стучаться же надо, когда входите. Я улыбаюсь, чувствуя, что уже её хочу. Вообще-то, я планировал всё по-другому. На вечер я заказал столик в ресторане (не очень дорогом, чтобы Саша чувствовала себя комфортно), потом мы должны были покататься на гондоле, где я должен был одеть на её тоненькую ручку совершенно чудный, как мне казалось в Москве, золотой браслетик с подвеской в виде льва. Ну, а потом, по приезду в гостиницу, у нас с Сашенькой должно было всё случиться (да простит меня девочка – дело не в ней, а в моём возрасте – я даже таблетки специальные приготовил, чтоб уж всё наверняка). Но, видимо, так себе из меня распорядитель… Я подхожу к Саше, и, крепко взяв её за голые плечи, начинаю целовать. - Всеволод Алексеевич… - Сдавленно выдыхает она, когда я «отпускаю» её губы и перемещаюсь на шею – нежную белую шейку с едва уловимым цветочным ароматом. – Ну что же вы… давление нужно измерить… - Молчи… – Властным рыком я отгоняю от нас злобную, надоедливую врачиху. Потом говорю нежно, с трепетом. – Сашенька… девочка… оставайся и ничего не бойся… Этот раз у нас не первый, нет. Саша уже отдавалась мне когда-то… Мы занимались с ней сексом в моей квартире на Арбате, потом было ещё несколько невразумительных разочков дома, в Прибрежном. Тогда девочка юркала ко мне в постель в полнейшей темноте и говорила, что всё сделает сама. И делала. После этого я засыпал, как младенец, даже не поцеловав её «на прощанье». Я вёл себя, как урод, как маленький ребёнок, который, едва выпустив изо рта материнскую грудь, уходит в свой мир до следующего раза. А Саша, она… Она делала вид, что так и надо. Что она довольна этим сексом а-ля «Ленин в Мавзолее», и что у всех пар он такой же, как у нас. Она готовила мне наутро вкусный завтрак и спрашивала, как мне спалось. Хорошо мне спалось, девочка… В этом-то вся и беда. Я спускаю с Сашиных плеч бретельки белого кружевного лифчика, и мне сразу же открывается её маленькая, с аккуратными тёмными пятнышками, грудь. Саша моментально конфузится, сжимается, однако я не даю ей уйти – я снова впиваюсь губами в её рот и подталкиваю к кровати. - Сегодня всё для тебя, девочка. – Жарко выдыхаю я Саше в лицо и, не теряя ни секунды, дёргаю пуговицу на её джинсах. Она прекрасна, когда обнажена. Как жаль, что я никогда этого не видел… Старый олух, догнивающий экспонат. Кожа у Саши белая и нежная, изгибы женственны и прекрасны… Я целую женщину с картины, которые висят в дорогих коллекциях, а она отдаётся мне, как неопытное дитя, как девочка – моя, моя, моя, тысячу раз моя. Смотрит своими большими глазами, а в них – целый мир… Мир любви и ненависти, мир таких разных состояний, что мне хочется плакать. Никогда ещё не видел такого. Никогда ещё такого не чувствовал. Женщины всегда были для меня бросовым товаром. Я был бросовым товаром для них… пока не оказался на свалке. Всё, дальше идти некуда. Только умирать. - Ай… - Саша вздрагивает, когда я касаюсь её там, где виднеется островок чёрных курчавых волосиков. - Что? – Сердце у меня в груди отбивает чечётку, рука замирает. – Тебе неприятно? Саша молчит, не отвечает. Потом закрывает глаза и поворачивает голову набок. Я понимаю, что могу продолжать. Женщины ничего не значили для меня. Ни-че-го. Даже жена. Зарина была нужна для статуса, потому что «так надо». Народный артист под ручку с супругой. Клац-клац-клац. Улыбаемся. Машем. «Сегодня День семьи, любви и верности! Всеволод Алексеевич, что для вас значит этот день?» - захлёбываясь, спрашивает молодая картавая журналисточка. Ничего. Ни-че-го. Но отвечаю, что очень много. Смотрю в нарисованные глаза жены и читаю в них тот же ответ. Через час мы будем в разных кроватях, а может, даже и в разных квартирах. Я вызову проститутку, а потом лягу спать. Я делаю Саше хорошо, она тихонько стонет и закусывает нижнюю губу. Она у неё уже вся красная. Интересно, что у неё сейчас в голове, кого она себе представляет? Всё того же Ленина из Мавзолея, или же лицо с плаката тридцатилетней давности? Хотела ли она, чтобы это лицо когда-нибудь побывало у неё между ног, или же идолами так просто не разбрасываются? Саша стонет всё громче, дышит всё чаще и тяжелей… Ей хорошо. Губы что-то беззвучно шепчут  - милые детские губки, зацелованные и чуть припухшие. А я уже расстёгиваю ремень на своих брюках. Женщины никогда ничего не значили для меня. Но Саша – она не просто женщина. Она – это какая-то смесь из красоты, любви, боли и страданий. Её хочется забрать себе всю, целиком, и хранить возле сердца. И чтобы ни врачихи, ни артиста больше не было с нами рядом. А были чтобы только мы – два человека, которые отыскали друг друга на самом краю бездны, за полшага до конца. Я вхожу в неё плавно и осторожно. Я пристально смотрю на её лицо, я хочу, чтобы она открыла глаза. - Саша… - Тихо зову я, медленно двигаясь. - Сашенька… Она лежит подо мной голая и беззащитная, я вижу её, я её ощущаю всем своим неповоротливым телом. Я не знаю, сколько ещё так продержусь. Может быть, я солью финал этой прекрасной истории про любовь, и на остаток дня свалюсь с давлением. Придёт докторша, поставит мне укол. «Вам вредны большие нагрузки» - скажет она, а потом на сцену опустится занавес, микрофон отключат и скажут «всем спасибо, все свободны». Из дурацких мыслей меня выбивает звук бьющегося стекла – это упала кружка с тумбочки. Сашины глаза распахиваются и судорожно бегают туда-сюда. Однако, не успевает она ничего сказать, личико её пронзает судорога, подбородок подскакивает вверх, открывая мою любимую белую шейку. Она стонет и впивается пальцами в мои дряблые плечи. Её тело напряжено до предела, мне даже трудно совершать толчки. Я понимаю, что довёл её до финала. Я, получается, хороший рассказчик, отменный распорядитель… - Всеволод… Алексеевич… - Говорит Саша с одышкой. – Это… это… Да, она часто дышит и смотрит исключительно в потолок. Я, выйдя из неё, тихонько доделываю своё дело на отельное покрывало. - Это что там разбилось? – Наконец, выговаривает Саша. - Не знаю. – Нехотя отзываюсь я. Девочка приподнимает голову, смотрит на меня, а потом на тумбочку. Только бы сейчас на встала, чтобы собирать осколки… - А что это было, вообще? – Вновь оживает её голос. Саша ждёт ответа и при этом стыдливо тянет на себя край покрывала. - Это… - Я по-дурацки улыбаюсь, делая то же самое. – Это ничего, Сашенька. Не обращай внимания. У дедушки свои причуды.  Остаток дня мы проводим, как надо – гуляем, катаемся на гондоле, едим в ресторане, потом снова гуляем. Я таки дарю Сашеньке браслет… Она ахает и говорит, что не надо было так тратиться. Дурацкая фраза из тех времён, когда мы все были бедняками. А сейчас мы – богатые. Мы гуляем под летними звёздами и наконец-то можем быть рядом с теми, кого действительно любим. - Ну что, может быть, домой? – Я поворачиваюсь к висящей у меня на локте Саше. Глаза у неё уставшие, её клонит в сон. Я бы сейчас с радостью взял её на руки, если бы не колено и не налипшие на меня эти дурацкие тридцать лишних лет. - Пойдём. – Мягко говорю я. - У меня для тебя есть ещё один сюрприз. - Ещё сюрприз? – Беспомощно выдыхает Саша, подняв на меня взгляд. – Может быть, завтра? Я тихо смеюсь и целую её в растрёпанную макушку. - Нет, сегодня. – Выношу я свой вердикт. – От тебя ничего не потребуется, обещаю. В курятни… ой, в гостинице мы принимаем душ и укладываемся в постель. Бельё, как ни странно, здесь чистое, свежее, хрустящее. Я притягиваю Сашу к себе, она послушно кладёт голову мне на грудь. - И? – В её голосе звенит такой знакомый мне женский укор. – Где сюрприз? Я усмехаюсь, берясь за пульт. - Сейчас будет. Саша тяжело вздыхает. - Ну-ну… Я всегда ненавидел женщин за это «ну-ну», а Сашу вдруг полюбил. Прямо сейчас. Прямо сейчас, когда по экрану бегут нарисованные зебры и антилопы, а потом большая и невероятно страшная на морду обезьяна поднимает кверху на своих костлявых лапах маленького львёнка. «Король лев», которого я никогда не видел. Странно, да. У меня не было детей, чтобы этим увлекаться вместе с ними. - Саш, ну ты хотя бы рассказывай мне, что здесь и как. – Прошу я по ходу дела. – А то ж я не знаю… Саша молча кивает. Мне кажется, что она плачет, но допытываться я не решаюсь. Я просто тихонько глажу её по одетому в пижаму плечу и смотрю вместе с ней этот мультик из её детства. Про любовь. И про львов, конечно же. Кто она для меня? Женщина, с которой у меня секс, или же маленькая девочка, с которой у меня что-то непонятное, щемящее, неудобное? То, чего никогда не бывало раньше… Не знаю. И, наверно, не узнаю никогда. Я никогда не понимал, что к ней чувствую, а сейчас в моей голове бьётся лишь одна определённая мысль: я не хочу её потерять. Я не хочу, чтобы она уходила, и сам не хочу уходить. И вот так, снова стоя на краю знакомой бездны, я говорю ей тихо… - Я люблю тебя. Но она меня не слышит, потому что уже спит.