Кому ты нужен

      Ливень хлестал по щекам, и хотелось расплакаться, как брошенная девушка в попсовом клипе. Вообще, попсу он уважал и не видел в этом ничего постыдного. Да и стесняться больше было некого. Все «уважаемые люди» остались там — за закрытыми дверями этого огромного прекрасного здания, гордо носящего имя великого поэта. Хотелось думать, что великий поэт был бы очень разочарован происходящим. Даже не разочарован — разозлён, и до такой степени, что рвал бы и метал, писал эпиграммы, открывал подпольные кружки, может, даже создал канал на ютубе или (пусть ему не вертится в гробу) в тиктоке и собрал бы вокруг себя неравнодушных единомышленников. Или уехал бы за границу, как давно сделали все здравомыслящие люди, которым было, куда уехать.       А как стоило поступить тем, кому не было?.. Стоять под ливнем, сдерживая злые слёзы, и пытаться зажечь несчастную сигарету, прикрывая её от капель?       Как так выходит, что если случилось несчастье — то не одно, а сразу скопом, как будто нужно отыграться на несчастном человеке прямо сейчас по всем фронтам? Почему? Просто — почему?..       Сигарета не зажглась. В трясущихся руках она смялась и, наконец, переломилась пополам. Табак, опилки, мусор, бумага и дьявол знает, что ещё в ней было — всё понаприлипало к мокрым пальцам и посыпалось на тротуар. Не всем же скрывать дождём слёзы — кто-то должен глушить им проклятья. — Сигарету хотите? — спросил чей-то голос, и тут же, как по волшебству, появилась сигарета. — Спасибо…       Желание курить победило смущение, и неожиданное подношение было принято. — День тяжёлый? — спросил голос, предлагая зажигалку.       Зажигалка была не нужна, но самостоятельно закурить всё равно бы не получилось, а голос (и его обладатель, которого до сих пор не получалось нормально разглядеть из-за сумерек и пелены дождя) заботливо прикрывал рукой язычок пламени, так что отказываться показалось глупым. — Не то слово.       Первая волна никотина ударила сильно. Второй затяг подействовал чуть более отрезвляюще. Третий чуть отпустил злость на весь мир и позволил просочиться любопытству и взглянуть на обладателя голоса и ниспосланных сигарет.       Было на что взглянуть. В тёмно-фиолетовом вельветовом костюме, элегантной, но глупой шляпе и ещё более глупых и совершенно не элегантных солнечных очках стоял мужчина средних лет. Всё, вкупе с пугающей ухмылкой, указывало на городского сумасшедшего. Намётанный годами работы с иностранцами глаз и явный европейский акцент заключали — турист. — Давно здесь? — поинтересовался Миша перед четвёртой затяжкой. — В Санкт-Петербурге? — спросил, в свою очередь, турист. — В России.       Турист, похоже, чуть расстроился, что в нём так быстро разоблачили иностранца, из-за чего на секунду стал похож на обиженного ребёнка. — Неделю, — ответил он и не стал спрашивать, что его выдало.       Помолчали. — Германия? — Германия. Вы являетесь лингвистом? — Не являюсь, нет. И даже не являлся, — докуренная сигарета была затушена о край урны и выброшена. — Я филолог. По крайней мере, по образованию, — добавил он, подумав. — А у вас мягкий «эрь». — Вы имеете в виду, что я говорю неправильно?.. Он, похоже, огорчился, что выглядело забавно на лице взрослого человека. Тем более, что на этом лице были не менее забавные очки. — Не неправильно, нет. Просто… иначе. Как немецкий русский. У вас хорошая речь. — Спасибо вам тогда за комплимент, — ухмылка снова вернулась на это странное лицо. — А вам — за сигарету.       Уходить не хотелось — ждала пустая квартира и полное отсутствие перспектив, а причин оставаться дольше вроде бы и не было, но помог турист, как показалось, чувствовавший что-то похожее. — Меня зовут Воланд, — представился он. — Я Михаил. Можно — Миша. — «Мишя»? — переспросил Воланд, и благодаря его «иному произношению» и всё той же детской искренности «Мишя» рассмеялся впервые за день. — Я опять говорю неправильно? «Иначе»? — Иначе, да. — «Михаил» у меня получается говорить лучше?       Это действительно звучало лучше, но что-то новое, а оттого заманчивое было в этом его «Мише», так что соглашаться на официального «Михаила» почему-то не хотелось. Тем более, после сегодняшнего казалось, что он уже и права на это как будто не имеет. Ни на имя, ни на официальность, ни на что в этой глупой стране. — Я согласен на «Мишу», — вынес он свой вердикт и протянул руку. — Очень приятно. — Мне тоже.       Рука Воланда оказалась мягкой и тёплой. Несмотря на сырость и сильный ветер, рукопожатие вышло приятным и немного нежным — чувствовалось отсутствие какого-то русского желания показать этим простым жестом свою силу и мужское превосходство. Мысль показалась Мише немного нацистской, но его и так сегодня врагом Родины заклеймили, а двум смертям не бывать. — Вы были заняты, Миша? — спросил Воланд, подумав. — Вы не выглядели занятым, но если я вас отвлекаю…       Миша невесело хмыкнул. — Занятий у меня теперь нет. С недавних пор, — он, прищурившись, посмотрел на наручные часы, — уже как полчаса я уволен с работы.       Они, не сговариваясь, посмотрели на здание университета. — Вы работали профессором филологии, — вынес вердикт Воланд. — Последние десять лет. Сразу по окончании магистратуры пошёл отдавать научный долг месту, которое меня обучило. Это, видимо, было моей первой ошибкой, поскольку этому самому месту я очень быстро оказался не нужен. — Какая была вторая ошибка тогда? — Думать. Устно и письменно, — не задумываясь ответил Миша.       Воланд прищурился. — Я ощущаю, что у вас есть интересная история, которая следует за этими словами. Не хотите рассказать мне о ней где-то в другом месте?       Оглядевшись, Миша осознал, что они, разговаривая, прошли какую-то часть пути и бессознательно он вёл нового знакомого дорогой домой. Оставалась пара кварталов — и вот она — обшарпанная хрущёвка, где на втором этаже не горит свет, потому что никто его там не ждёт. — Я слишком навязчивый? — уточнил Воланд встревоженно. — Немного, — прямо ответил Миша. — Вам повезло, что я тоже. Хотите зайти ко мне на чашку чая?       Воланд улыбнулся. — Спасибо, хочу.

***

      Воланд оказался приятным и, вообще-то, ненавязчивым собеседником. Он рассказал, что это его третий визит в Россию, что мать его была украинкой, что он «без ума любит русскую культуру, а литературу — в особенности». Миша добавил, что ему повезло встретить филолога, пусть даже и безработного. Поговорили о книгах. Воланда привлекал Достоевский, а Толстой не вызывал никаких эмоций. Миша отвечал, что именно Достоевский вдохновил его на учёбу в Петербурге, хотя в Москве был не менее хороший институт для поступления. Упомянули Булгакова, о котором Воланд знал катастрофически мало — только имя и названия трёх самых известных произведений. — Меня назвали в честь него, — вздохнул Миша, покачивая остатками чая в кружке. — Фамилиями не сошлись, но моего отца звали Афанасием, и мама — она всю жизнь проработала учителем русского языка и литературы — решила, что меня, как и моего тёзку, ждёт великая судьба, — он вздохнул снова и посмотрел в окно на чернеющие улицы. — Она оказалась права: судьбы у нас и впрямь похожи. — Вы говорите загадочно. Я ведь ничего не знаю ни о вас, ни о вашей тёзке. — «О вашем», — поправил Миша. — «тёзка» в этом случае мужского рода. Извините, профессиональная привычка. — Не извиняйтесь, мне нравится узнавать новое. — Ну так слушайте. Похоже, вы теперь моя единственная публика для лекций, — он уселся поудобнее в кресло и посмотрел сосредоточенно, как будто и впрямь готовился выступать перед аудиторией. — Осуждавший всем своим творчеством последствия революции, он был этой самой революцией принят. Сталин хвалил его «Дни Турбиных». Это пьеса. Даже состоял в Союзе советских писателей. Одновременно с этим его пьесы снимали с постановок, романы и повести называли антисоветскими. Ценили как литератора и совершенно не уважали как человека. Он не был «винтиком системы» — так тогда было принято оценивать людей. — Почему он не уехал? — поинтересовался Воланд. — Многие литературные люди, я знаю, уезжали за границу. — Ему было отказано в выезде. Отказано в постановке, отказано в печати, отказано в свободе. Булгаков умер от болезни почек, но убило его именно такое отношение. Сама обстановка. Сама Советская Россия. — Это печально.       Воланд и впрямь выглядел искренне расстроенным, и Миша с удовольствием отметил, как приятно видеть, пусть и в последний раз, благодарно внимающую публику. — Вы правы. С другой стороны, даже когда Булгаков умирал, его творчество продолжало жить. «Мастер и Маргарита» дописывался на смертном одре и всё-таки был дописан, опубликован и принёс Булгакову мировое признание. Писателя убить можно. Его душу — если писатель настоящий — душу не убьёшь. Даже если очень стараться. А Россия старалась. — Вашу душу тоже пытались убить? — осторожно поинтересовался Воланд.       Он уже допил свой чай и с интересом слушал каждое слово. Его нелепые очки были сняты, отчего живой взгляд голубых глаз оказался на свободе.       Миша снова невесело улыбнулся и осушил кружку одним глотком. — Почему же «пытались»? — спросил он. — Я же сказал: нельзя убить душу настоящего писателя. А я… Да что — я? «Винтик». — Не может «винтик» говорить такие слова. — Что я тогда? Болт со сломанной резьбой? Отвёртка?! — он посмотрел на нахмуренное лицо Воланда и смягчился. — Простите мне мои строительные метафоры. Я — то, что не нужно сейчас российской власти. То, что говорит, что думает. А думает оно, что мы движемся не в том направлении. Моя вторая ошибка — вы спрашивали о ней — в моих высказываниях, в научных трудах, поддерживающих не тех, кого, видимо, стоило, описывающих недозволенные ныне вещи. Знали ли вы, что один из романов Достоевского совсем недавно мог быть запрещён? Как и Пруст? Хэмингуэй? Мураками? Знали ли вы, сколько иноагентов теперь у нас в России? Я думаю, сами иноагенты не знали, что они иноагенты. Их запрещено читать, преподавать, анализировать. Некоторых — де-факто, некоторых — уже де-юре. Сегодня — один, завтра — одиннадцать. Как преподавать русскую литературу в стране, которая истребляет русскую литературу? Мы растём на классике. Я не могу позволить новому поколению умереть на этой же классике. Не мог, — исправился он и замолчал.       Воланд тоже молчал, осмысливая услышанное. — Вас тоже назвали иноагентом? — спросил он тихо. — Нет. И на том, наверное, спасибо. Всего лишь уволили, новые статьи сняли с публикации. Оставили, зато, старые. Те самые анализы классики. У меня есть статья по романам Достоевского. И творчеству Булгакова, кстати, если вам на досуге нечего будет читать. Теперь они всё равно никому больше не будут интересны.       Воланд кивнул на предложение, но остальное проигнорировал. — Из нас двоих я больше похож на иностранного агента, чем вы, Миша. — Даже тут я не нужен, — пошутил тот. — На кого же тогда похож я? — На человека, который любит литературу. Русскую литературу. Россию. — Россию сейчас? — Миша поморщился. — Едва ли. — Любите, — безапелляционно заявил Воланд, — не то, что происходит в России, а то, что было, что будет. Вы создаёте будущее, вы учите людей. — Учил. — И будете учить. Ваша работа — дьявол с ней — найдёте новую. Вы нужны своей стране, людям своей страны. Ваше дело, ваши мысли — они должны жить дальше. Как ваша тёзка. Простите, ваш тёзка.       Миша с удивлением посмотрел на собеседника. Воланд выглядел настолько убеждённым, настолько вовлечённым в их дискуссию, будто готов был хоть сейчас идти отдавать Мишино резюме в любой другой институт. Это было приятно и непривычно, и оттого по-особенному грело душу. Миша искренне улыбнулся. — Ваша вера в моё будущее попахивает оккультизмом. А вера в будущее России — патриотизмом.       Но Воланд не отреагировал на шутку, а может, и не понял само выражение. — Верьте мне, Миша.       Миша вздохнул и отчаянно захотел поверить. Собрать остатки растоптанной сегодняшним днём гордости, крохи несчастной надежды, что всё наладится, что когда-нибудь, пусть, не сейчас, не завтра, но когда-то у него всё в жизни снова станет хорошо — и у России этой несчастной, многострадальной, ни разу не учившейся на своих ошибках. Просто поверить. Странный был человек — этот турист Воланд, полуиноагент, полупатриот России. Странный и завораживающий.       Миша прищурился. — У меня есть томик Булгакова. Тот самый «Мастер и Маргарита». Хотите почитать?       Воланд тоже улыбнулся и поднял свою пустую кружку. — Хочу.

***

      Два дня прошли в однотонном безделье, что, как и предполагал Миша, сказалось негативно на его психическом состоянии. Разительная перемена между работой, подготовкой к занятиям, написанием и подготовкой к публикации статей и праздной ленью ударила сильно. Чувство ненужности не отпускало. Хуже него было только чувство понапрасну занимаемого места. Не в институте — будь он трижды проклят, не в научных кругах, а в мире.       Разговоры с Воландом помогали. Обменявшись номерами телефонов, они созванивались каждое утро, а по вечерам сидели у Миши дома и пили чай. Воланд приносил пирожки из полюбившейся ему пекарни на углу и как-то раз поделился, что пекарша (по совместительству, кассирша), уже узнаёт его и называет Володей. — Я, по-моему, ни разу не упомянул, что и у вас есть тёзка у Булгакова, — сказал Миша в третий вечер. — Воланд — имя Дьявола, прибывшего в Москву.       Брови «тёзки» приподнялись. — Вы не упоминали, действительно. Вы посчитали моё имя таким распространённым?       Миша улыбнулся. — Вовсе нет. Просто — поверьте — этот факт совершенно вылетел у меня из головы. А ведь вы должны быть похожи даже внешне. Какое совпадение. — Я подозреваю, моя мать выбрала это имя, опираясь на вашу литературу. На Булгакова. — Вы никогда не спрашивали? — Она умерла, когда мне ещё не исполнился год. Отец иногда называл меня… как это слово?.. маленький дьявол? дьявол-ребёнок? — Дьяволёнок? — подсказал Миша, посмеиваясь. — Весьма своеобразное ласковое имя для ребёнка.       Воланд тоже рассмеялся, ничуть не обидевшись. — Наверное, я мало был послушным. Я всегда думал, мама назвала меня так, потому что ещё при рождении это заметила. Интересно узнать спустя столько лет, что была другая причина, — он помахал томиком «Мастера и Маргариты». — И его самого вы найдёте довольно интересным. Вам правда подходит это имя. Хотя поистине дьявольского в вас я так и не увидел.       Воланд вдруг пристально посмотрел на Мишу и перестал улыбаться. — А вам хотелось бы?       Чуть растерявшись от разительной перемены, произошедшей в выражении лица нового знакомого, Миша пожал плечами. — Полагаю, я бы не сильно удивился, окажись вы Дьяволом. Что тогда, при Булгакове, при его Мастере, что сейчас — России нужны перемены. Нужна встряска.       Ухмылка на лицо Воланда вернулась, и Миша ещё раз поразился, как ему сразу при знакомстве не пришла в голову мысль о потрясающем сходстве. — Это вам нужна встряска, Миша, — заключил, наконец, Воланд и захлопнул книгу. — Пойдёмте куда-нибудь сегодня? — Куда бы вы хотели? Театр? Музей? Галерея? Что вы ещё не успели увидеть в Петербурге? — Что-то особенное, где мало людей и ничто не будет отвлекать меня от ваших рассказов. Мне нравится слушать, как вы говорите о русской литературе.       Миша задумался. Идея возникла в его голове почти сразу, но к её воплощению были несомненные вопросы. Он прищурился и с сомнением посмотрел на Воланда. — Как вы относитесь к небольшому нарушению закона?       Брови Воланда поднялись выше, но сам он заинтересованно улыбнулся. — Повлечёт ли это за собой мою депортацию в Германию? — Не думаю. Однако штраф нам определённо светит. Если нас, конечно, поймают. — Вы заинтриговали меня.       Миша улыбнулся. — Мы едем на кладбище.       Дорога заняла около часа. В такси ехали молча, только периодически заговорщицки переглядывались. Миша всё время думал — а если не выйдет? Если их поймают ещё на входе? Если он добавит Воланду не новых впечатлений, а новых проблем? Но отступать уже не хотелось, тем более, что сам Воланд выглядел более чем уверенным в предстоящем мероприятии.       Некрополь остался таким же, каким Миша запомнил его в студенческие годы. Тихий, аккуратный, недоступный благодаря высокому узорчатому забору и КПП. У входа горели фонари, но на территории самого кладбища освещения не было. Если затея выгорит — оно не понадобится — Миша до сих пор наизусть помнил каждое надгробие. — Нам сюда. Он повёл Воланда по тротуару вдоль забора, пока не свернул ещё дальше — за кусты, где было особенно темно благодаря ещё густой августовской листве. — Уверены? — уточнил он, оборачиваясь.       Воланд только усмехнулся. — После вас.       Не давая себе времени на раздумья о, по сути, довольно ребяческом поступке, Миша схватился за прутья забора, поставил одну ногу, вторую, перебросил отяжелевшее со времён студенчества тело на другую сторону и спрыгнул на землю. Выражение лица Воланда стало чуть более удивлённым и каким-то восхищённым, и Миша смутился. Не мешкая больше, вскоре рядом с ним приземлился и сам Воланд, грациозно поправляя полы пиджака. — Ведите, — скомандовал он, не переставая улыбаться.       Чуть нервно оглядываясь по сторонам, Миша вышел на мощёную дорожку — не главную, а одну из дальних, где их гарантированно не будет видно ни с главного здания, ни с КПП. Приглушённым голосом он начал свой рассказ.       Надписи на многих памятниках были потёрты или стёрты безвозвратно, какие-то могилы остались вообще без памятника, лишь с деревянной дощечкой. Некоторые, напротив, содержали и мемориальный камень с эпитафией, и небольшой памятник. Было много государственных деятелей, о жизни и даже роде занятий которых Миша ничего не знал, о чём теперь жалел, поскольку Воланд слушал внимательно, не отрывая взгляда от своего экскурсовода, отчего порой забывал смотреть под ноги и сходил с дорожки, наступая на особенно противно трескавшиеся ветки. — Приближаемся к Достоевскому, — оповестил Миша, закончив краткий экскурс по творчеству Баратынского. — Теперь особенно тихо — мы близко к выходу.       Они не сговариваясь огляделись, но не заметили ничего подозрительного. — Вон тот высокий памятник за осиной — это его. Могила Достоевского, кстати, одна из самых неинтересных, если можно так выразиться. Не была утеряна, не подвергалась реконструкции. Эпитафия из Иоанна и серьёзный бюст — ему самому бы понравилось. — А вам?       Миша непонимающе посмотрел на Воланда. — А что — мне? — Что вам нравится здесь? Вы явно не впервые совершаете такое ночное… культурное мероприятие. Что вас здесь привлекает?       Задумавшись на секунду, но так и не найдясь с ответом, Миша пожал плечами. — Как и всех, я думаю. Приобщаться к культуре. Когда знаешь столько о жизни человека, тем более о том, каким великим он был, хочется удостовериться, что ли, что он действительно… был. Здесь хорошо думается. Особенно ночью. — О чём же вам хорошо думается?       Они остановились позади памятника и посмотрели друг на друга. В глазах Воланда горели искорки любопытства, и Миша впервые за эти три дня осознал, что уже очень давно никто настолько искренне не интересовался им самим. Не его знаниями, а просто мыслями. А ещё он впервые за эти три дня понял, что они с Воландом одного роста, что его глаза вблизи ярко-голубые даже в ночных сумерках, а мягкая улыбка делает выражение лица невероятно манящим. — Об их жизнях, — ответил он, не сводя взгляда с Воланда, — о моей. О том, что мы изучаем их, значит, делаем себя сопричастными, даже в малой степени. Даже просто будучи здесь, мы уже становимся ближе, — он вдруг запнулся в словах и неловко закончил, — к культуре.       Улыбка Воланда стала чуть шире, отчего показался ряд белых зубов. Миша засмотрелся на эти тонкие губы и только поэтому не пропустил тихий шёпот: — Спасибо, что привели меня сюда. Мне нравится становиться ближе. К культуре.       Похоже, что-то всё же изменилось со времён студенчества. Вероятно, смотрители музея спустя столько лет осознали наличие проблем охранной системы и немного её модернизировали, потому что спустя секунду, как Миша с Воландом повернули с могилы Жуковского на следующую аллею, впереди раздался громкий окрик: — Эй!       Миша вздрогнул и на секунду застыл. Перед ними, метрах в десяти, светя фонариком, стоял тучный мужчина в чёрной форме. «Чёрт», — в первую очередь подумал Миша. «Шухер», — подумал он чуть медленнее.       Мужчина в форме быстрыми шагами направился в их сторону. Первое, что почувствовал Миша, когда его мозг вышел из оцепенения, была чужая рука в его руке. Вторым он почувствовал настойчивый рывок в сторону. Ноги работали быстрее мозга, и вскоре он и Воланд уже бежали к забору, подгоняемые криками «Стоять!» и «Эй, вы!». — Чёрт-чёрт-чёрт, — бормотал Миша, полуперелезая, полуперепрыгивая через забор. — Да, я уже здесь, — успел пошутить Воланд, тоже запыхавшийся.       Времени на оценку его состояния не было, но краем глаза Миша успел увидеть его ухмылку. Он был в порядке — это радовало. Позади всё ещё слышались крики охранника — это удручало. Воланд, так и не отпустивший мишину руку, вдруг застыл посреди улицы. — Не с места, — скомандовал незнакомый голос.       Выглянув из-за плеча Воланда, Миша понял, что они влипли. Перед ними с пистолетом, смотрящим (спасибо и на том) в землю, стоял полицейский. — Добрый вечер, господин офицер, — спокойно произнёс Воланд, медленно поднимая руки.       Миша вышел из-за его спины и встал рядом. Их стремительный побег закончился непредсказуемо быстро.       Такой же быстрой оказалась поездка в отделение. Миша сидел рядом с Воландом на заднем сидении полицейской машины (впервые в своей жизни) и судорожно пытался придумать, что делать дальше. Права им не зачитали, как и причину задержания, хотя на такой случай, наверное, должен быть протокол — Миша не был уверен, просто сказали, что «везут оформлять». Выглядящий до смешного спокойным Воланд всю дорогу смотрел в окно, лишь изредка бросая на своего будущего сокамерника нечитаемый взгляд.       Полицейский, отвёзший их в отделение, передал их двум другим, бросив только «влезли на территорию музея» и уехал. Один из двоих — тот, что помоложе — приказал следовать за ним, отвёл в камеру, запер её и тоже удалился. Весь процесс занял около трёх минут и сопровождался только тяжёлыми вздохами полицейских, вынужденных возиться с двумя придурками явно некриминальной наружности, загремевшими в КПЗ из-за полуночного желания посмотреть на старые могилы. По лицам практически всех встреченных было ясно, что их считают идиотами.       Оставшись наедине за толстыми прутьями решётки, Миша с Воландом переглянулись и, не сговариваясь, рассмеялись. Мишин смех звучал нервно, а вот Воланд, похоже, был весьма доволен происходящим. — Вы как? — спросил он.       Миша пожал плечами. — Непривычно. — Присядем?       Миша оглянулся на лавку у стены и снова пожал плечами. — Вы на удивление хорошо это воспринимаете, — отметил он, садясь рядом с Воландом.       Тот усмехнулся. — Не знаю, какое я произвёл на вас впечатление, но это является не первым моим задержанием полиции.       Миша оценивающе посмотрел на его прямую осанку, на спокойное выражение лица и заговорщицкую ухмылку. — Знаете, я почему-то совсем не удивлён.       Воланд тихо рассмеялся. — Вы, я вижу, в такой ситуации впервые? — спросил он. — Да, и хотелось бы, чтобы этот раз оказался и последним.       Не отводя глаз, Воланд смотрел на него и, видимо, посчитал, что Мише нужно утешение, хотя тому казалось, что держится он вполне уравновешенно в контексте ситуации. Тёплая ладонь, накрывшая его руку, стала неожиданностью. — Они нас оштрафуют и отпустят, — сказал Воланд. — Мы не совершили ничего слишком непристойного.       То ли от выбора формулировки, то ли от контакта с кожей, Мишу бросило в жар, и он со смущением почувствовал, как щёки заливает румянец. «А вы хотели бы?» — едва не ляпнул он, но сдержался.       В замке зазвенел ключ, и рука Воланда исчезла. — Задержанные — на выход, — скомандовал уже знакомый полицейский, который так и не удосужился представиться. — За мной, на оформление.       В кабинете, куда их привели, сидела девушка, совсем молодая и явно надевшая на себя маску собранного профессионализма прямо перед их приходом. Подняв глаза, она замерла. Миша, шедший за Воландом, замер тоже. — Вот чёрт, — пробормотал он, не сдержавшись. — Здравствуйте, — растерянно сказала девушка.       Миша не слышал, как полицейский вышел, закрыв за собой дверь. Он опустился на стул для посетителей или, в их случае, для арестантов, и уставился в стол как нашкодивший ученик в кабинете директора. Воланд сел рядом. Повисло напряжённое молчание. — Добрый вечер, моё имя Воланд, — услышал он, но глаз не поднял. — Маргарита, — ответила девушка на автомате, но, видимо, собралась и ответила уже по уставу. — Рядовой Королёва. Можно ваши документы? — Очень приятно, Маргарита. Мои документы остались в отеле. — Мои со мной, — вздохнул Миша и вытащил паспорт из кармана пиджака. — Здравствуйте, Королёва.       Он, наконец, поднял взгляд и успел увидеть приветственный кивок. Девушка приняла паспорт, но не спешила его открывать. — Михаил Афанасьевич, — неуверенно начала она, — вы что тут делаете?.. — Сижу, — Михаил Афанасьевич пожал плечами. — Мы по некрополю гуляли, — добавил он, понимая, что ей ещё предстоит заполнять протокол. — Ночью?.. — Ночью, — он кивнул.       Помолчали. Маргарита, наконец, достала бланк, раскрыла паспорт и начала что-то записывать, попутно глядя в экран компьютера. — Откуда вы знакомы? — спросил Воланд, с самого начала любопытно за ними наблюдавший. — Я вёл МХК у их группы, — ответил Миша и пояснил, — мировую художественную культуру. — Как интересно! — Скорее унизительно, — пробормотал Миша. — И недальновидно, — заметила Маргарита. — Михаил Афанасьевич, это же пойдёт в ваше личное дело. В универе — в университете, — исправилась она, — обязательно узнают! У вас же ни одного привода до этого не было, а тут — административка. И ради чего?..       Миша посмотрел на неё пристально. По девушке было видно — и правда волновалась. Видимо, не зря он столько нервов угробил на их поток, максимально далёкий по будущей профессии от произведений искусства, если о нём так заботятся бывшие студенты. — Спасибо, Королёва, но вы зря беспокоитесь. Я с недавнего времени уволен из нашего универа — университета. Так что оформляйте со спокойной душой. — Как — уволены?! За что? — За взгляды, противоречащие политике действующего правительства, — видя, что она собирается расспрашивать дальше, он поспешил добавить. — И, пожалуйста, без конкретики, а то я себе не на административку, а на реальный срок наговорю.       Маргарита послушалась. Какое-то время она сидела молча, и писать, и печатать перестала, и только смотрела задумчиво на своего бывшего преподавателя, осознавая услышанное. Воланд тоже молчал, лишь изредка поглядывая то на друга, то на девушку. — Уважаемая Маргарита, — не выдержал он, — я вижу, как вас мучает эта проблема. — Воланд… — перебил Миша, сразу поняв, что он пытается сделать.       Маргарита тоже поняла и скрестила на груди руки, приготовившись слушать. — Я понимаю всю важность работы полиции, — продолжил Воланд, ничуть не смутившись двух осуждающих взглядов. — И, тем более, понимаю, как много у вас работы по поимке особенно важных правонарушителей. Но неужели мы одни из них? Михаил Афанасьевич просто знакомил меня с русской культурой. — На закрытой территории в запрещённое для посещений время, — отметила Маргарита. — Да, — Воланд даже не смутился. — Но стоит ли этот необдуманный поступок, чтобы испортить репутацию вашего учителя? — Да, стоит, — не выдержал Миша. — Воланд, не просите за меня. Это был мой необдуманный поступок и моя ответственность. А моя репутация — чёрт с ней! Вы сами знаете, что мне больше не рады в любом государственном институте. Так что, Королёва… Простите, рядовой Королёва, делайте, пожалуйста, свою работу.       Он устало откинулся на спинку стула и отвернулся к окну. На сердце было паршиво. Из-за того, что так глупо поступил, что Воланда втянул в это, что бывшую студентку встретил при таких обстоятельствах. На репутацию и на то, что теперь пойдут разговоры, было плевать — он не лукавил — просто было неприятно. Всё его существование в эту секунду было Мише неприятно.       Он смотрел в ночную темноту за окном и не видел, как Воланд с Маргаритой переглянулись. — Не буду я составлять на вас протокол, — нарушила тишину Маргарита.       Её голос звучал тихо и неуверенно, и Миша рассердился. — Я же сказал!.. — начал он, оборачиваясь, но Маргарита отмахнулась. — Знаю я вас! Знаю, что вы ни во что себя не ставите, и в универе так было! Сколько вы зачётов нам поставили просто так, даже тем, кто на парах ваших не появлялся или кофе пил, пока вы про Древний Египет рассказывали. Интересно рассказывали, я же помню! А когда кто-то не слушал, вы только вздыхали, и потом всё равно зачёт ставили. Не уважаете вы себя, Михаил Афанасьевич! Нельзя так.       Она смущённо замолчала. Миша посмотрел на неё удивлённо, не ожидавший такой вспышки и такого психоанализа. Ему стало даже совестно как-то, и добавилось неприятное ощущение смеющихся за спиной студентов. — Вам же мой предмет и не нужен был, — попытался он оправдаться, — зачем мне вас заваливать? — За это мы вас и любили! — горячо воскликнула Маргарита и смутилась снова. — Вы и студентов понимали, и работу свою делали хорошо. Ваши пары были самые интересные, правда! — И какое это имеет отношение к протоколу? — устало спросил Миша. — А такое. Вы нас прощали весь семестр, глаза закрывали на наши пропуски — вот я тоже глаза закрою и вас отпущу в честь первого раза. Больше не нарушайте, так сказать, — она повернулась к Воланду, сидевшему, как заметил Миша, с чересчур довольным видом. — И это не из-за вашей речи. Вы очень убедительный, но я такие по три раза в день слышу. — Я понимаю, — Воланд кивнул. — Всё равно спасибо. — Пожалуйста. Идёмте, я провожу.       Не говоря больше ни слова, они вышли из кабинета, и Маргарита провела их через турникет к выходу. К дверям как раз подъехала патрульная машина, и двое дежурных протиснулись мимо маленькой процессии, чтобы принять нового задержанного. — Ладно, хоть этот нормальный, — бросил один из них, косясь на Мишу с Воландом.       С этим можно было поспорить. Миша сравнил свой потрёпанный, но деловой костюм, чуть помятый, но, как обычно, элегантный наряд Воланда и пьяное тело, которое с трудом вываливали сейчас из машины. Видимо, для полицейской ночи «нормальным» считалось другое.       Когда «тело» увели, Маргарита подошла к патрульному. — Саш, этих двоих в отчёт не вноси, пожалуйста, — попросила она тихо. Тот без вопросов кивнул. — И ещё: можешь их подбросить к пушкинскому? Вам всё равно по пути. — Королёва! — возмутился Миша, уставший от того, что с ним нянчатся. — Королева, — шепнул стоящий рядом Воланд.       Миша вздохнул. — Только высади их где-то за пару домов, ладно? Мало ли что соседи подумают. — Всё правильно они подумают, — не выдержал, наконец, Миша. — Королёва, прекратите это. Мы возьмём такси. Спасибо вам за всё, но вы больше не моя студентка. Не нужно всего… этого. — Простите, но нужно, — отрезала Маргарита. — Кто-то же должен напоминать вам, что вас ценят. Если уже наш универ с этим не справился, — добавила она тише. — Мне очень жаль, кстати. А теперь садитесь в машину. Пожалуйста.       Сил спорить и сопротивляться не осталось. Да и что он теряет? Остатки гордости? Бред какой. Воланд дождался усталого Мишиного кивка и сел на заднее сиденье, оставляя в подобии уединения бывшего профессора и его бывшую студентку.       Миша взглянул на неё: красивое лицо, собранные в косичку тёмные волосы, по фигуре сидящая полицейская форма — Маргарита уже не была той энергичной девушкой с искорками во взгляде (тот тип студенток, от которого Миша старался держаться подальше), а стала уверенной в себе женщиной, осознанно и явно правильно выбравшей профессию, знающей цену себе и, как она утверждала, окружающим. — Спасибо, вам, Королёва, — сказал он, чувствуя себя побеждённым, — Маргарита.       Женщина улыбнулась. — Пожалуйста, Михаил Афанасьевич.       Когда машина отъезжала от участка, Миша до самого поворота видел фигуру, стоявшую на ступеньках.

***

— Мне нужен алкоголь, — сообщил Миша, снимая ботинки.       Патрульный Саша довёз их молча — спасибо ему за это — и оставил, как и просила Маргарита, не у самого подъезда, а за домом. Пока они шли, у Воланда был шанс попрощаться и вернуться в отель ночевать, но он не отставал от Миши до самой квартиры. — Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Воланд.       Миша поднял руку, без слов прося тишины и ушёл на кухню. Воланд хмыкнул и по-хозяйски направился в гостиную. Когда Миша вернулся с коньяком и двумя бокалами, он уже снял пиджак и развалился в кресле, откинув голову на спинку. Его внимательные глаза лениво следили за движением в комнате. — Я предположил, что вы пьёте, — Миша расставил бокалы и разлил коньяк. — Правильно предположили.       Первый бокал выпили молча и не чокаясь. У Миши не было сил общаться, даже просто поддерживать вежливую беседу. Спасибо Воланду, который, похоже, это уловил и молча потягивал свой коньяк. В холодильнике осталась открытая банка солёных огурцов, так что остальные порции закусывали ими. Миша был далёк от алкоголика, но сейчас видел себя именно им: в одной руке бокал, в другой — откусанный огурец с капающим на брюки рассолом. Хотелось хихикнуть и закурить — истеричность дня брала своё. Выбрав второе, Миша взял в брошенном на вешалку пиджаке сигареты и предложил Воланду. Когда стало жарко от влитого в пустые желудки алкоголя, открыли окно и курили, смотря на рассветающий город. — Она немного влюблена в вас.       Хриплый голос Воланда после такой долгой тишины испугал, но Миша (и коньяк в нём) даже не вздрогнул. — Королёва? Да, многие студентки так делают. Не в смысле, в меня… хотя, и в меня тоже. Просто они только школу закончили, им восемнадцать стукнуло, вот они и видят в любом мужчине потенциально заинтересованного жениха. То, что им приходилось слушать меня по три часа в неделю, не помогало. — А вы потенциально незаинтересованны? — спросил Воланд снова. — Вы Михаил Афанасьевич, она Маргарита. Вы подходите друг другу.       Миша хмыкнул. — Эту шутку вся её группа обшутила. Нет, я не заинтересован. Да и она не в моём вкусе.       Докурили молча. Когда закрыли окно и чуть менее твёрдыми походками вернулись к столику, Воланд сел не в своё кресло, а на диван, так что Миша мог чувствовать тепло его тела своим бедром. — Вы женаты? — спросил он, сам удивившись вопросу. — У вас столько колец, что я не могу разобрать, есть ли среди них обручальное.       Воланд улыбнулся. — Нет, не женат. Тоже, знаете, не нашёл никого «в моём вкусе».       Понимающе кивнув, Миша покрутил в руке бокал с очередной порцией коньяка, предпочитая смотреть не на собеседника, а на напиток. Пьяный язык хотел признаться, но остатки здравомыслия сопротивлялись. — А я был, — сказал он, наконец. — Её звали — зовут — Аня. Мы учились вместе в школе, вместе пошли в институт, в одну группу, поженились ещё на первом курсе. Столько лет встречались — были уверены, что судьба. — Ошиблись? — Почему же. Может, и правда судьба. Все мы на чём-то учимся. К четвёртому курсу мы оба осознали, что совершенно разные. Ане хотелось свободы, жизни для себя, путешествий, чего-то красивого. Мы развелись, и она уехала в Милан. Сейчас она замужем и вроде бы счастлива. — А вы?       Лицо Воланда чуть расплывалось по краям, и всё, что Миша видел чётко — его глаза. Кристально голубые, они смотрели как будто в самое сердце. Всегда считавший себя больше прозаиком, нежели поэтом, в этих глазах он был бы не прочь утонуть. — А я остался преподавать. Мне всегда хватало этой квартиры, она осталась от родителей; моей работы; книг. Как оказалось, немного мне для счастья нужно.       Взгляд Воланда стал испытующим. — То есть вы счастливы?       Миша оставил бокал, устало потёр глаза и откинулся на спинку дивана. А потом, удивив сам себя, съехал головой на плечо Воланда. Тот, если и удивился, виду не подал. Его пиджак пах деревьями, пылью и сигаретами, а плечо было на удивление мягким и удобным. Усталость дня накатывала стремительно, и глаза закрывались сами собой. — Вы счастливы, Миша? — спросил Воланд снова, уже тише. — Нет, — выдохнул он в ответ и провалился в сон.

***

      Утро встретило ярким солнечным светом и чириканьем птиц за почему-то открытым на проветривание окном. Миша разлепил глаза и тут же их зажмурил. Во рту был привкус мёртвого кота, а голова гудела и кружилась. Пролежав какое-то время без движения, он набрался сил, чтобы открыть глаза ещё раз и осмотреться.       Спал он на диване, по-прежнему в брюках и рубашке, из-за чего тело чесалось там, где одежда перекрутилась за ночь. Под головой была подушка, положенная, видимо, Воландом, взамен его плеча. Самого Воланда не было ни видно, ни слышно — всё намекало, что он уже ушёл.       Прошлую ночь Миша помнил хорошо, о чём теперь жалел. Он поплёлся на кухню, выпил воды, закинулся таблеткой от тошноты. Голова не болела — уже плюс. От отвратительного привкуса во рту не помогла даже чистка зубов. От презрения к себе — тоже. Выкурил сигарету, стараясь ни о чём не думать, но непрошенные мысли всё равно лезли. Снова хотелось одновременно жалеть себя и ненавидеть, и непонятно было, какое чувство сильнее.       Глупостью было пытаться заинтересовать Воланда вчерашней прогулкой — всё равно ничего не вышло. Если раньше Миша ещё мог поддерживать вид человека, несправедливо обиженного жизнью и государством, то после вчерашнего он был просто смешон. Настолько, что даже бывшая студентка сочла необходимым его пожалеть.       Жалость-жалость-жалость.       Миша никогда не считал это плохой эмоцией, но сейчас от неё было тошно. Меньше всего он хотел, чтобы его сейчас жалели. Чтобы Воланд его жалел. Он должен был заинтересоваться, удивиться, восхититься — решить, что Миша чего-то стоит.       А стоит ли он на самом деле?       Закурив вторую сигарету, Миша почувствовал ещё большую тошноту. Таблетка, похоже, была просроченная. Он затушил и выбросил окурок, и сел за пустой стол. Мысли не уходили. Вчера не случилось ничего действительно ужасного — даже плохого, если на то пошло, так почему он чувствовал на своих плечах такую тяжесть, как будто сделал что-то непоправимое?       Хотелось что-нибудь разбить. Может, своё лицо.       Не вынося давящей тишины квартиры, Миша накинул помятый пиджак и вышел. Праздно гулять по пустующим в это время дня улицам не хотелось — лишнее напоминание, что все занятые люди сейчас на работе, и только он, в числе прочих бездельников, шатается без определённого места занятости. Ноги отнесли к ближайшему магазину и остановили у стенда с алкоголем. «Почему бы и нет», — решил Миша в порыве вдохновения, и понёс к кассе бутылку водки. Не первая его импульсивная ошибка.       Подумав ещё, подобрал по дороге банку маринованных огурцов. Хотелось, как ни странно, вернуться во вчерашний вечер, когда в нём ещё был Воланд, и в полной мере прочувствовать оседающее в горле отчаяние. Или водку.       Паспорт у него давно не спрашивали, и этот раз не стал исключением, но мысли, которым многого было не надо, перескочили на идею, что он уже давно не молод, что ему через пару-тройку лет стукнет сорок, что жизнь наполовину прожита, и эти годы, как показали недавние события, прошли впустую.       В квартире за короткие пятнадцать минут его отсутствия ничего не изменилось, только стало более душно. Миша скинул костюм на пол, презрительно отметив за собой нежелание делать что-то аккуратно, надел старые спортивные штаны и сел на диван. В комнате не было зеркала, и это, наверное, было к лучшему.       Водка и огурцы стояли на столике рядом с пустой бутылкой из-под коньяка. Миша смотрел на них, чувствуя, как мысли постепенно исчезают, наконец-то оставляя его в блаженной тишине. «Может, так и ощущается алкоголизм?» — подумал он рассеянно.       Первый глоток обжёг горло только на выдохе, и Миша с каким-то упрямством запил его вторым. С этого момента пошло легко. Чтобы ещё больше заглушить мысли, он включил телевизор, как минимум десяток лет пылившийся в углу, но что он показывал, Миша не мог разобрать.       Мысли начали путаться. Вчерашняя прогулка — сияющие глаза Воланда в темноте — Мише не могло просто показаться, что его взгляд скользнул вниз по лицу, к губам. И его рука — на Мишиной руке, на плече, на бедре — или он это придумал?..       Затуманенный взгляд выловил среди мелькающих в телевизоре сцен чей-то поцелуй. Какими были бы губы Воланда? Тонкие, почти бескровные, как будто не созданные для поцелуев. Миша не заметил, как дотронулся до своих губ. Интересно, захотел бы Воланд его поцеловать?       Заместо поцелуя Мишиных губ коснулось стекло бутылки — он не заметил, когда отказался от стакана. Руки не тряслись, но с координацией начались явные проблемы, и часть алкоголя пролилась на подбородок и стекла на футболку. Не обратив на это внимания, Миша сделал щедрый глоток.       Руки у Воланда тёплые. Как бы они ощущались на его коже? Коснувшись своей щеки влажной от водки ладонью, Миша нащупал колючую щетину. Когда он последний раз брился?.. Надо было привести себя в порядок — вдруг Воланд сегодня вернётся?       В порыве непонятного энтузиазма Миша приподнялся, покачнулся и снова упал на диван. Головокружение было адское. Кое-как собравшись, он доковылял до ванной, непрерывно держась за стены и даже, кажется, сбив с комода у входа пару предметов.       Из зеркала на него смотрело очень пьяное лицо с очень мутным взглядом. Миша прищурился и едва не ткнулся носом в зеркало. Это его рассмешило, и он хихикнул. Умывшись, он нанёс пену и взял бритву. Руки не слушались, и он покрутил ставший чужим предмет в пальцах, пытаясь заново вспомнить, как его нужно правильно держать. Лезвие чуть не полоснуло кожу ладони, но обошлось. В глазах всё плыло, и Миша не мог оценить результат своих трудов, но с верхней губой, щеками и подбородком он закончил. Оставалась шея, но, когда он чуть запрокидывал голову, в глазах начинало темнеть, и добриться никак не получалось. Наощупь, прикрыв глаза и изо всех сил стараясь не шататься, Миша провёл бритвой по шее снизу вверх, но пальцы дёрнулись, и ровной полоски не получилось. Он вздохнул и попробовал ещё. И ещё.       Когда он открыл глаза и сосредоточился на своём отражении, к горлу подступила отпустившая было тошнота. Пена на шее — её остатки — была розовая от выступившей крови. Миша перевёл взгляд на бритву, недоумевая, почему она вдруг решила его подвести. Снова посмотрел в зеркало, покачнулся, едва успел удержаться рукой за дверной косяк. Глаза его отражения были большими и напуганными. «Почему у меня ничего не получается?» — спросил он себя, шмыгнул носом, втянув немного пены, из-за чего в носу защипало, и бросил бритву в раковину.       Обтерши лицо полотенцем, Миша вышел из ванной и пошёл обратно в гостиную — к включённому телевизору и недопитой водке. Оставалось ещё полбутылки, но пить перехотелось. Он забрался на диван с ногами, положил подбородок на колени и уставился на экран. После краткого мига алкогольной эйфории наступило онемение.       Прошёл час, потом два и три. Может, прошло не больше пары минут. Время для Миши текло неравномерно. Ему казалось, он сходит с ума. «И это вот так чувствуют себя алкоголики?..» — снова подумалось ему.       Водка кончилась, а вот опьянение осталось. В голове было настолько мутно, что все цвета сливались в серый. Комната кружилась, как будто всё каталось на какой-то карусели. Мысли о собственном бессилии в жизни и даже обо всех недавних неудачах отступили на второй план, а вот о Воланде — остались. Миша и сам не мог понять, почему новый знакомый и почти друг (а друзья ли они после трёх дней разговоров?..) занимает его настолько сильно. Но вот, где он: напивается от возможной идеи его разочаровать.       Объективно, Воланд был красив. Ростом выше среднего, с хорошей кожей и приятными чертами лица. Его манеры и интеллект делали его ещё более привлекательным в глазах общества. Субъективно же (на скромный и немного пьяный взгляд) Воланд был совершенно в Мишином вкусе. «Его вкусу», по сути, многого было и не надо: хватило капли заинтересованности, пары улыбок — и всё — Миша «поплыл». А ещё глаза закатывал на студенток, засматривавшихся на более-менее привлекательных преподавателей, при том совершенно не зная их в жизни.       От нечего делать Миша взял с комода телефон. Пропущенных не было, да и кто мог теперь позвонить ему? Однако откуда-то взялись непрочитанные сообщения. Увидев имя адресанта, Миша почувствовал, что сердце как-то неритмично стукнуло. «Доброе утро, Миша, — писал Воланд. — Как вы?»       Сообщение было отправлено в девять часов утра, а сейчас — Миша поднял глаза на время — близился полдень. «Добрвй денб, — напечатал он непослушными пальцами. — Я нвпился».       Подумав немного, насколько получалось под алкоголем, он допечатал имя Воланда после приветствия. Что-то особенное мерещилось ему в таких обращениях, что-то личное. Нажав «отправить», Миша уставился на окошко их немногословного полупустого чата в ожидании ответа. Как ни странно, он пришёл быстро: «Это можно заметить».       Миша перечитал своё сообщение и понял, что Воланд имел в виду. «Вы злитесь на меня», — отправил он, не раздумывая. «Вы не будете против, если я приеду?» — пришло следом.       С неимоверной скоростью набирая «дв», Миша даже не успел огорчиться, что Воланд не ответил на вопрос. Минут пять спустя он по-прежнему сидел с ногами на диване и держал телефон в руке, тупо смотря в экран. Сообщение было прочитанно, но проигнорированно. Воланд с одинаковым успехом мог быть как в пути, так и спокойно направляться по своим делам, ведь они не договорились о времени. Решив, что предосторожность не помешает, Миша огляделся.       Гостиная, даже на его мутный взгляд, выглядела убого. На полу валялась сброшенная одежда, опрокинутые с коридорной тумбочки вещи виднелись через дверной проём, а журнальный столик напоминал алкогольный натюрморт, только с ударением не на искусство, а на пьянство.       Поняв, что ему есть ещё куда падать в глазах Воланда, Миша решил убрать хоть что-то к его приходу, но давление решило иначе, и он упал на диван, едва попытавшись с него подняться. Будучи пьяным достаточно редко, а пьяным до такой степени, наверное, только однажды, Миша не знал, что предпринять, чтобы из этого состояния выйти. Он чувствовал себя как в старших классах, когда после «посиделок с одноклассниками» в подъезде нужно было идти домой к родителям.       Сумев всё-таки собрать сначала себя с дивана, а потом — вещи с пола, Миша подхватил со столика пачку сигарет и встал у открытого окна. Жаркий, слабый августовский ветер ничуть не помогал горящему лицу, и после сигареты лучше не стало. Миша не отрывал взгляда от тротуара и успел заметить знакомую фигуру, направляющуюся к подъезду. Когда Воланд позвонил в домофон, Миша уже ждал, чтобы открыть ему дверь. — Как ваши дела сегодня? — вежливо поинтересовался Воланд, явно стараясь игнорировать Мишино состояние.       У них не прижилась традиция рукопожатий, и теперь Миша сильно об этом жалел. — Сейчас намного лучше, — не подумав, ответил он.       Воланд посмотрел, удивлённый не то этим заявлением, не то прямотой, и улыбнулся. — Это говорите вы или спирт в вас? — спросил он лукаво.       Миша смутился и не ответил. Его кольнуло обидой, что его искреннюю радость видеть друга приняли за опьянение и сочли недолговечной.       Прошли в гостиную, оставшуюся без её главных составляющих — пустых бутылок, и устроились на диване. Воланд расположился с комфортом, будто никуда и не уходил со вчерашнего вечера, а вот Миша чувствовал себя в неуютном ожидании, будто что-то должно немедленно случиться и испортить их уединение. — Какой был повод? — спросил Воланд, приподняв в интересе бровь. — Почему вы опять пили сегодня? — Почему вы ушли вчера вечером? — вырвалось у Миши.       Бровь Воланда дёрнулась ещё чуть-чуть. — Вы уснули, и я не мог спросить разрешения остаться, — ответил он, наконец.       Язык Миши действовал быстрее мозга, и со скоростью света генерировал то, что просило сердце. — А сегодня останетесь? — Вам бы этого хотелось? — Очень.       Взгляд Воланд прожигал кожу, Миша чувствовал его на своём лице — горячий, оценивающий. Он посмотрел в ответ. — Чем вы занимались весь день? — спросил Воланд, меняя тему. — В основном, пил. — В таком случае вы не Мастер, сегодня вы Бегемот, — Воланд достал из внутреннего кармана пиджака книгу. — Я почитаю вам, а вы постараетесь не думать обо всём, что портит вам настроение. Согласны? — Согласен.       Миша улыбнулся. Повинуясь своим желаниям, он соскользнул головой на чужие колени и посмотрел вверх, ожидая реакции. Выражение лица Воланда осталось мягким, а взгляд, скользнувший со страницы романа на Мишино лицо, сделался нежным на секунду. Или пьяному мозгу просто почудилось.       Время текло незаметно. Воланд в какой-то момент закинул затёкшие, видимо, ноги на журнальный столик, но ни разу не остановил чтение, и Миша, уютно убаюканный его вкрадчивым низким голосом, задремал.       Проснулся он от лёгкого поглаживания по щеке. — Вам пора спать, — прошептал Воланд, убирая руку.       Вставать не хотелось, но Воланд настойчиво пошевелился и передвинул Мишу в сидячее положение. Голова кружилась, но сознание после сна немного прояснилось. — Сначала душ, — решил Миша и замялся. — Всё ещё не против остаться на ночь?       Воланд тепло улыбнулся. Если бы он только знал, что его улыбки в последнее время делают с Мишиным сердцем… — Я от своих слов не отказываюсь. — Тогда пойдемте, я покажу вам спальню.       За годы холостяцкой жизни Миша привык спать на диване, и последняя пара дней это отлично доказала, так что вопроса со спальными местами даже не возникло. Оставив Воланда в комнате, Миша взял сменные вещи и пошёл в душ. Ему просто необходимо было смыть с себя этот день и лишние мысли. Желания обдумывать происходящее сейчас не было совершенно.       Ещё смывая шампунь с волос он почувствовал знакомую слабость и шум в ушах, и домывался под прохладной водой и второпях. Выйти из ванны, вытереться и наскоро одеться он успел, а вот дойти до комнаты, чтобы упасть на диван — нет. Понимая, что шум в ушах становится только сильнее, Миша схватился рукой за стену и почувствовал, как ноги подкашиваются. От падения на холодный пол спас Воланд. Видимо, сам Бог послал его из туалета на помощь, иначе не избежать Мише сотрясения. — Что с вами? — услышал Миша обеспокоенный голос.       Шум в ушах стоял невыносимый. — Давление, — смог ответить он. — Простите. — Не извиняйтесь. Что я могу сделать?       Воланд всё ещё поддерживал его, прижимая к себе, чтобы облегчить вес, и Миша, конечно, был ему благодарен за спасение от жёсткого пола, но и немного злился. Руки Воланда были сильными, а сам он пах так приятно, что отпускать не хотелось. Миша прижался ближе, от всего сердца надеясь, что его поведение можно списать на слабость тела. Это и была слабость тела, по сути, просто иного рода. Он не мог вспомнить, когда его последний раз кто-то обнимал. Тем более, кто-то настолько приятный. — Стоять можете? — спросил Воланд после паузы. — Я могу вас отпустить?       Миша помотал головой, отчего в ушах зашумело только сильнее. — Я не хочу, чтобы вы меня отпускали, — прошептал он. — Буду ненавидеть себя завтра. Сейчас можем мы так постоять ещё чуть-чуть? Пожалуйста?       Воланд не ответил. Миша прекрасно мог представить презрение на его лице, но ничего не мог с собой поделать. Пусть презирает, пусть жалеет, лишь бы не отпускал ещё немного. — Идёмте, Миша.       Без возражений он поплёлся в спальню, поддерживаемый сильными руками. Его действительно пока не отпускали. — Садитесь.       Он послушно смотрел, как Воланд скидывает пиджак, расстёгивает воротник и манжеты рубашки и ложится на другую сторону кровати. — Идите сюда, — и Миша, который с недавних пор осознал, что не в силах его ослушаться, упал в чужие объятия.       Было тепло и комфортно. Голова всё ещё кружилась, и создавалось ощущение, что это всё прекрасный долгожданный сон. — Я не хочу просыпаться, — поделился Миша шёпотом.       Воланд тихо рассмеялся, отчего его грудь под Мишиной щекой задвигалась. — Я буду здесь, когда вы проснётесь. Обещаю.       Рука коснулась Мишиных мокрых волос, нежно пригладила растрепавшиеся пряди, чтобы не лезли в лицо. Другая рука накинула на их сплетённые тела плед и осталась лежать поверх, весомо ощущаясь на спине. Сознание плыло на уютных волнах, и Миша не мог соображать здраво. — Я гей, — неожиданно даже для себя прошептал он Воланду в ключицу.       Грудь Воланда дрогнула от усмешки. — Я тоже, — нежно ответил он.       В голове с каждой секундой всё больше мутнело, глаза уже не открывались. — Я очень хочу вас поцеловать, — прошептал Миша невнятно. — Тогда до завтра, — услышал он сквозь сон. — Спокойной ночи, Миша.

***

      Ощущения от пробуждения были отвратительные, и Миша, не понаслышке знакомый с похмельем, уже знал, что весь день будет таким же. Он едва разлепил губы, чтобы глотнуть воздуха, и только потом открыл глаза. Прямо перед ним лежало чьё-то плечо, в которое Миша так уютно уткнулся носом во сне. Вчерашний день вернулся в память достаточно быстро, отчего захотелось снова уснуть и больше не просыпаться. С одной стороны, Миша не жалел, что наговорил всё это вчера, потому что иначе он никогда не набрался бы смелости сделать первый шаг. С другой же, хотелось выпрыгнуть в окно, пусть даже со второго этажа, чтобы не умереть от смущения, когда Воланд проснётся. — Доброе утро, — произнёс спокойный голос Воланда, и Миша вздрогнул. — Прошу прощения, я не хотел вас напугать.       Сделав над собой усилие, Миша поднял голову и посмотрел на чужое лицо. Оно было немного помятое, но глаза были, как обычно, ясные, совершенно не заспанные. — Вы вообще спите? — смущённо пробормотал Миша.       Плечо Воланда дёрнулось от мягкого смешка. — Периодически.       Разрешая себе вольность, Миша снова уткнулся в него носом, закрыл глаза и позволил голове кружиться и дальше. — Как вы себя чувствуете? — Как генератор плохих решений. — Хотите обсудить вчерашнее? — в вечно спокойном голосе Воланда вдруг послышался намёк на неуверенность.       Миша вздохнул и поморщился. — Меньше всего я хочу обсуждать вчерашнее, — плечо напряглось, — но нам нужно, да?       Повисла короткая пауза, прежде чем Воланд тихо произнёс: — Мы можем просто забыть об этом. Моя командировка рано или поздно закончится… — Когда? — Миша так резко поднял голову, что в глазах потемнело.       Лицо Воланда не выражало эмоций, но глаза — потемневшие и какие-то на удивление грустные — говорили достаточно. — Я ещё не уверен. Но скорее «рано», чем «поздно».       Они помолчали снова. Вот так, без храбрящего алкоголя в крови, было невероятно сложно решиться хоть на что-то, даже несмотря на все сигналы, на намёки, которыми они обменялись вечером, на то, что Воланд остался на ночь и позволил спать на своём плече. — В таком случае, — Миша подрагивающими пальцами нашёл руку Воланда и легонько сжал, — позвольте мне умыться, и мы поговорим.       Лицо Воланда расслабилось, на него вернулось привычное полу-лукавое выражение. Он притянул к себе их руки, поднял Мишину ладонь к своему лицу и прижался к ней губами. — Я подожду.       Миша не был уверен, как ему удалось выбраться из постели (на которой остался лежать Воланд!) и добраться до ванной. И пришёл он в себя, уставившись в зеркало. Отражение, не мигая, смотрело на него расширенными глазами. Миша его понимал. Поцелуй Воланда (поцелуй Воланда!) жёг руку. Поднеся её к лицу, Миша увидел только дрожащие пальцы. Следующее, что он осознал — он бездумно прижимается губами к горящей коже. Смущённо отдёрнув руку подальше от лица и больше не смотря в зеркало, Миша включил воду.       Когда Миша вернулся, Воланд, уже умытый (видимо, на кухне) и причёсанный, в брюках и рубашке сидел на стуле и печатал что-то в телефоне. Подойти к нему такому — собранному и официальному — было ещё сложнее. Но когда он заметил Мишу и поднял голову, его взгляд потеплел. На ватных ногах Миша подошёл к столу и остановился. Воланд теперь мог коснуться его, если бы протянул руку. Он и правда коснулся: сначала запрокинул голову, чтобы заглянуть в Мишино лицо, прочитал там что-то (вероятно, вселенскую неуверенность), затем поймал его за руку и притянул ближе. Миша моргнул и оказался в крепких объятьях. — Вы не можете не знать, как я к вам отношусь, — прошептал Воланд, и его дыхание обжигало где-то в районе солнечного сплетения. — Ваше сердце не имеет права биться так часто. — Только вы имеете наглость приказывать моему сердцу, — прошептал Миша ему в макушку. — Вы всё ещё хотите меня поцеловать? — Я был пьян… — начал Миша, но почувствовал, что Воланд отстраняется. — Нет-нет, в смысле… Да!.. — Дышите, — посоветовал Воланд, снова расслабляясь, и провёл руками по Мишиной спине.       Он послушно вдохнул побольше воздуха. — Я прошу прощения за то, как вёл себя вчера и что говорил, и уверяю вас, что мне не свойственны подобные приступы алкоголизма. Но — да — я хочу вас п-поцеловать.       Задержав дыхание, он посмотрел вниз. На лице Воланда читалась настолько неприкрытая нежность, что Миша почувствовал, как нещадно краснеет. — В таком случае позвольте вас уверить, что я, в свою очередь, не имею привычки, будучи трезвым, оставаться на ночь с выпившими людьми, если не испытываю к ним романтических чувств. Поэтому я тоже хотел бы вас поцеловать, — он прищурился. — А ещё узнать, чем вызвана ваша привлекательная нерешительность. Мне казалось, я был достаточно очевиден. — Я боялся, что вы просто хотели меня утешить.       Воланд рассмеялся. Поднявшись со стула, он взял в ладони Мишино лицо и перевёл взгляд на губы. Миша чувствовал, как его кожа давно превратилась в полыхающий костёр. — Вы видите во мне склонность к самопожертвованию, которой нет. Я делал всё это, потому что вы мне интересны. Привлекательны. Я хотел бы узнать вас с разных сторон. Со всех, которые вы мне позволите.       Между их телами всё ещё оставалось пространство, и Миша не в силах это выносить, положил свои руки Воланду на бёдра и притянул к себе. — Я позволяю.

***

      Погода стояла прекрасная: тепло и солнечно, и только иногда на небо набегали облака, давая уставшим от яркого света глазам немного отдохнуть. Миша с Воландом, когда смогли, наконец, оторвать друг от друга руки и губы, отправились обедать достаточно торопливым шагом, поскольку время перевалило за полдень, а завтрак они благополучно проспали. — Я очень мало о тебе знаю, — сказал Миша, когда они расположились на открытой веранде кафе.       С их места открывался прекрасный вид на площадь, которую окружали магазины и рестораны. В центре площади высился непонятной формы фонтан из тёмно-зелёного камня и табличкой у подножия. Со своим не самым лучшим зрением Миша не видел, а скорее угадывал надпись «Электричество. Купание запрещено» и теперь со скептическим неодобрением смотрел на плещущихся в низкой воде детей и на их родителей, рассевшихся на скамеечках по периметру площади. — Что тебе интересно? — спросил Воланд, отпивая из своего бокала.       Он взял красное вино, которое периодически оставалось каплей на его тонких губах, и Миша, и без того не сводивший с них глаз, то и дело порывался эти капли слизнуть. Однако он держал себя в руках и шумно отхлёбывал свою воду. — Всё, чем ты готов поделиться, — он подумал и перешёл на немецкий. – Когда ты понял, что тебя привлекают мужчины?       Воланд выгнул бровь, но смеяться над Мишиным акцентом не стал. — Ещё в детстве. Я учился в школе-пансионе, где ты и учишься, и живёшь. И когда мои одноклассники бегали к девочкам, мне это было не интересно, мне всегда хватало посмотреть на моих соседей по комнате, — улыбка мелькнула на его губах и исчезла. — Я никогда не скрывал это от отца. Он не поддерживал, но и не пытался меня как-то переубедить. Мы не были очень близки, — он пожал плечами в ответ на Мишин сочувствующий взгляд. — В школе я так и не попробовал найти себе кого-то. Тогда времена были не очень дружелюбные. Зато в университете многие, даже в то время, «экспериментировали». Я успел побывать и с парнями, и с девушкой. Мне хватило одной, чтобы понять, что я гей.       Миша кивнул и приготовился к следующему вопросу: — У тебя был кто-то серьёзный?       Воланд мягко посмотрел на него и покачал головой. — Нет. Самые долгие мои отношения длились месяц. Его звали Уве. Мы встречались периодически для секса, пару раз сходили на ужин, но никогда не говорили о чувствах. Я не испытывал ничего, кроме дружбы, он тоже. Когда Уве переехал в другой город, мы даже не созванивались. Были и другие. Не много, но были. Однако до тебя ни одного из них мне не хотелось видеть или слышать так часто.       Миша покраснел и отвёл взгляд. Воланд снова мягко рассмеялся над ним. — Что насчёт тебя? — спросил он, откидываясь на спинку плетёного стула. — Кто-то, кроме Анны, привлёк твоё внимание? — Ты, — не задумываясь ответил Миша. — Спасибо, — спрятавшись за стаканом, Миша не видел, а чувствовал его улыбку. — Тогда кроме нас с Анной? — Я был с мужчиной, если ты об этом спрашиваешь. Пару лет назад узнал о сайтах знакомств, встретился с одним — его звали Лёша. — Тебе не хотелось, чтобы твой первый опыт с мужчиной был по любви? — Хотелось, конечно. Не уверен, что ты знаешь об этой части России, но найти здесь кого-то для однополых отношений проблематично. — Ваши устаревшие законы…       Миша кивнул, потом пожал плечами — подобные мысли уже даже не расстраивали, в душе давно поселилось тихое разочарование. — Я сдался. Мне было уже за тридцать. Единственные мои отношения закончились осознанием, что я притворялся тем, кем не являюсь, и могу умереть, так и не узнав себя и своё тело. Так что я встретился с Лёшей. Это было… хорошо. После него был ещё один мужчина — почти парень. Секс был… скорее удовлетворение, нежели что-то ещё, — он поднял взгляд. — Как ты понял, что тебя не интересуют отношения, так я понял, что меня не интересует секс с незнакомцами. — Я не говорил, что отношения меня не интересуют, — заметил Воланд. — Они меня не интересовали, пока я не встретил тебя.       Смущаться дальше было некуда, но Миша всё равно это сделал. — Да ты романтик, — буркнул он. — Я прямолинеен. Единственное «прямое» во мне, — он нахмурился и перешёл на русский. — Подожди, по-немецки эта шутка звучит не так забавно, как по-английски.       Миша всё равно рассмеялся.

***

— Куда мы идём? — спросил Воланд наконец.       Он терпеливо следовал за Мишей по каким-то подворотням минут десять, пока любопытство не взяло верх. — Уже недалеко. — Чего мне хотя бы ожидать? — снова спросил Воланд.       Миша на секунду задумался. — Громкой публики.       Ещё через минуту послышалось первое «мяу». Заметив их приближение, из-за гаража вылезла тощая коричнего-серая кошка и заспешила навстречу. За ней высунулась вторая, чуть более осторожная. Вскоре мужчины были окружены пятью или шестью котами примерно похожего размера и окраса, каждый из которых мяукал так громко, как мог. — Сколько их здесь вообще?.. — глаза Воланда округлились. — С каждым днём всё больше, — Миша достал из пакета сухой корм и поискал глазами пластиковую миску. — Волонтёры периодически забирают одного-двух на кастрацию и передержку, чтобы потом пристроить, но сюда всегда прибиваются новые, — он снял с ноги одну особенно активную кошку, пытающуюся первой добраться до еды. — Да-да, меня давно не было, не нужно так на меня орать.       Коты проигнорировали его просьбу, и Миша поспешил насыпать корм в найденную перевёрнутой миску. В ещё одну, наполовину опустевшую, он налил воды, а бутылку с остатками положил рядом. — Идём, пока соседи из окон не повысовывались.       Кошачий крик прекратился, но на смену ему пришло шипение из-за дележа еды. — Как они к этому относятся? — спросил Воланд заинтересованно. — На удивление терпимо. Но не будем испытывать судьбу.       Воланд остановился у стены и повернулся к Мише, ловя его за руку. — Вы делаете доброе дело.       Миша отмахнулся. — Это всего лишь корм и вода. — Это неравнодушие и забота, — возразил Воланд и переплёл их пальцы.       Покраснев и потупившись, Миша решил не спорить. Он большим пальцем погладил чужую ладонь и поднял глаза. Лицо Воланда было близко, но недостаточно, и Миша, быстро глянув по сторонам, прижался коротким поцелуем к его губам. Отстраниться быстро не получилось: это были губы Воланда — у Миши не было выбора, и поцелуй затянулся. Никто не возражал. Где-то на периферии всё ещё слышалась кошачья возня и хруст корма, но всё Мишино внимание было направлено на быстрые движения чужих тонких губ, на руки, забравшиеся под пиджак, на пальцы, торопливо очерчивающие контуры мышц на спине. — Э! — послышалось откуда-то сбоку, и Миша дёрнулся, отскакивая. — Педики!       Вслед за этим прозвучал громкий свист и шаги. Из подворотни, откуда Миша с Воландом пришли, выходила группа парней лет семнадцати-двадцати и уверенно приближалась к ним. По привычке Миша просканировал их лица: не его ли это студенты, но нет. В целом, было сомнительно, что эти люди вообще где-то учились. — Сигаретка есть? — спросил один из них.       Мишино сердце дрогнуло и застыло, а затем заколотилось так быстро, что кровь забегала по венам с неимоверной скоростью. Наткнуться на гопников в России — обычное дело; наткнуться на гопников в России в 2024 году — необычное дело; наткнуться на гопников в России в 2024 году, пока целуешь такого же мужчину, как ты сам — к статье (примета такая). — Сигарета есть, — сквозь гул в ушах Миша услышал спокойный голос Воланда.       Он в оцепенении наблюдал, как подошедшие парни расхватали сигареты из предложенной пачки и по очереди затягивались, передавая друг другу зажигалку. — От души, братан, — выпуская дым, сказал всё тот же, Первый. — А что ещё есть? Пиво есть? А то у нас с пацанами не хватает. — Пива нет, — Воланд покачал головой, — но удачи вам в поисках.       Он сделал шаг в сторону, но парни окружили их стеной, не давая пройти. Их было шестеро, они курили и посмеивались, с любопытством рассматривая Мишу с Воландом. — Вы, что, эти? «Не пьём, но курим и сосём»? А, может, деньжата есть? — спросил Первый опять и зачем-то добавил, поднимая руку ладонью от себя, отчего Миша вздрогнул ещё раз. — Исключительно на пиво! Смех и разговоры его друзей становились всё громче, а кольцо их смыкалось всё сильнее. — Деньги есть, на пиво — нет, — отрезал Воланд, и Первый нахмурился.       Их диалог отдавал сюрреализмом, и Миша уже не мог дождаться, когда он кончится хоть чем-то. — А у этого вашего? — Первый кивнул на Мишу, который каким-то образом оказался задвинут за спину Воланда. — У него тоже. Он всё потратил — вон — на кошачий корм.       У Миши всё внутри похолодело. Если за Воланда он готов был отхватить, то за своих котов он будет драться, пусть даже никаких навыков самообороны он и не имел. Воланд и Первый одновременно перевели взгляд на группу котов. Вокруг миски осталось трое самых голодных. Одного из них — чёрного, облезлого, Миша помнил хорошо: тот в их первую встречу едва не снял с протянутой руки всю кожу. Хотя бы за его безопасность можно было не переживать — тот себя в обиду не даст. — О! Кошаки! — воскликнул кто-то из парней, отчего «кошаки» дёрнули ушами и повернули головы на звук. — Кис-кис-кис.       Кольцо вокруг поредело, когда некоторые двинулись в сторону кормушки. Появилась проплешина, из которой открывался вид на подворотню, но Миша туда даже не взглянул. Всё его внимание было сосредоточено на кошках, которые и не подумали сдвинуться с места, только начали есть с удвоенной скоростью. Не отдавая себе отчёта в действиях, Миша двинулся следом за парнями, готовый ко всему. Перед собой он видел спину Первого, который из всех повысовывавшихся голов выбрал именно чёрного. — Здорово, кот, — сказал Первый, приседая на корточки, — а ты что такой смурной? Имя есть? У тебя есть имя, а?       А дальше, к изумлению Миши, пошло какое-то невнятное воркование низким хриплым голосом. А затем — к ещё большему изумлению — кот оставил в покое миску и подошёл к парню, бодая головой его колено. Не переставая что-то тихо говорить, парень подхватил кота на руки и повернулся к остальным. — Пацаны, я себе братана нашёл! Смотрите, какой гусь! — Серый, это кот… — ответил кто-то, и послышалась пара безобидных смешков. — Ты что, его заберёшь? — спросил другой. — Он же лишайный. — Не слушай их, — Первый посмотрел на кота. — Я тебя отмою, будешь самый пиздатый на районе. Ты же будешь самый пиздатый? Как тебя всё-таки зовут, а?       И к Мише, который от удивления уже открыл рот, повернулись в вопросе несколько голов. — Бегемот, — брякнул он первое, что пришло в голову. — Что-то не похож ты на бегемота, — заметил Первый, проводя рукой по тощей чёрной спине. — Это из «Мастера и Маргариты», — подал голос Воланд. — В книге так звали одного чёрного кота. — О-о-о, я знаю-знаю. Мы проходили в школе. Это этот, Достоевский! — Булгаков… — пробормотал Миша. — Ага, он. Ну что, Бегемотище, пошли ко мне жить?       Бегемот никак не отреагировал, только посмотрел на парня и улёгся удобнее на его руке. — Пацаны, идём за кормом. — Ещё лоток надо, — посоветовал кто-то. — И наполнитель. — Можем песка набрать на площадке. — Моя в песок не срёт, ей мама какой-то зелёный чай покупает, чтобы не воняло. — Мои этот зелёный чай в рот ебали, мы другой берём, я покажу.       Группа гопников и кот Бегемот направились на выход, и Миша с Воландом двинулись следом. — Ну что, давайте, мужики, — сказал Первый, оборачиваясь у дороги. — Спасибо за сиги. «Спасибо, что не отпиздили», — хотел сказать Миша, но сдержался. — Удачи с Бегемотом, — пожелал Воланд. — Не соситесь на улице, — посоветовал кто-то, и парни ушли.       Миша ещё несколько секунд смотрел им вслед, а затем обернулся к Воланду. — Домой? — спросил тот невозмутимо. — Или в психушку. Мне сейчас нужнее.       Как только за ними закрылась дверь квартиры, Воланд притянул Мишу в объятья. — Ты как? — спросил он тихо.       Миша вздохнул и уткнулся носом в чужое плечо. Адреналин выветрился ещё во время их прогулки домой, и теперь в теле чувствовалась только отдалённая слабость. — Был уверен, что всё закончится иначе, — честно ответил он. — Я бы не позволил тебе пострадать.       Заглянув ему в глаза, Миша не нашёл ни капли лжи или пустого хвастовства. Он прищурился. — Что бы ты сделал? — Будучи геем, я приехал в Россию из Германии. Миша, я умею драться.       Миша хмыкнул. — Их было шестеро. — Ещё я достаточно сильный       С сомнением оглядев его подтянутую фигуру, Миша хмыкнул ещё раз. — Не веришь в меня?       Отстранившись, Воланд ухмыльнулся и вдруг схватил Мишу за бёдра и поднял над полом. Слишком громко в тишине квартиры прозвучал Мишин немужественный визг. Запаниковав на секунду, Миша вцепился руками в плечи Воланда, а ногами обвил талию. — Теперь ты мне веришь? — с улыбкой спросил Воланд, прижимаясь коротким поцелуем к Мишиным губам. — Теперь я тебя хочу, — ещё честнее поделился Миша.       Продолжая довольно улыбаться, Воланд сделал пару шагов вперёд, пока Миша не почувствовал спиной стену коридора. Поцелуй стал интенсивнее. Воланд перестал дразнить, как он обычно делал, сначала прошёлся языком по Мишиным зубам, погладил нёбо, подразнил язык, а потом обхватил его губами и пососал. — П-поставь меня, — попросил Миша, когда ему позволили дышать.       Воланд послушался. Но не успел он отступить, как Миша развернул его спиной к стене и сам прижался поцелуем. В этом у него было достаточно опыта, но он с обидной уверенностью чувствовал, что делает недостаточно. Руки Воланда оглаживали спину под пиджаком, и Миша сбросил его на пол, потом помог и Воланду остаться в рубашке. Благодаря вечно расстёгнутым верхним пуговицам, открывался вид на тонкую белую шею, к которой Миша поспешил прижаться губами.       Видимо из-за Мишиной спешки Воланд тихо рассмеялся, и тут же поплатился, когда его укусили в шею. Смешок превратился в полузадушенный стон. — Я всегда знал, что есть в тебе что-то от вампира, — немного задыхаясь, произнёс Воланд. Пришёл Мишин черёд улыбаться, и он, на волне смелости, стал опускаться по шее ниже. Одну за одной расстёгивая пуговицы, он прижимался к открывшейся коже поцелуями, а затем лёгкими укусами. Не было времени осознать новый фетиш на сексуальное пожирание партнёра, но громкие рваные выдохи Воланда горячими импульсами стекали прямиком в Мишин член. — Снимай.       Забыв о манжетах, Миша попытался стащить рубашку, но Воланд, видимо, сам успел их расстегнуть, и теперь остался в одних брюках, в которых топорщился заметный бугорок.       Когда больше ничто не стояло между Мишиным ртом и грудью Воланда, он потерялся окончательно. Розовые соски, ещё не тронутые, стали его красной тряпкой. Он прижал один большим пальцем и легонько провёл из стороны в сторону. Бёдра Воланда дёрнулись вперёд, в пустоту, и Миша победно улыбнулся. Неудобно нагнувшись, он прижался губами ко второму соску и сразу прикусил. Сверху послышался громкий высокий стон. Руки Воланда, до этого почти невинно оглаживающие Мишину спину, спустились к бёдрам и потянули вперёд. Ровно член к члену они не встретились, но трения о чужое бедро хватило, чтобы Миша вскрикнул и схватился за плечи Воланда, стараясь не упасть. Его рот тут же поймали жадным поцелуем. Между ног всунулось чужое колено, толкнулось, устраиваясь удобнее напротив Мишиного члена. — Блять, — простонал Миша.       Пряжки ремней мешали, позвякивая и зацепляясь. Прежде чем он успел что-то с этим сделать, руки Воланда наощупь расстегнули сначала одну, потом вторую, затем пуговицы и ширинки. Мозг Миши едва улавливал эти действия, пока сам Миша пытался потереться о руку, почувствовать её там, где горело и тянуло. Когда с ремнями было покончено, Воланд, наконец, скользнул пальцами Мише в штаны, почти не задев ноющий в трусах член, мягко сжал мошонку и провёл за ней, чуть дальше между ног. Задушенно вскрикнув, Миша распахнул полуприкрытые глаза, но ничего не увидел перед собой, кроме голой шеи, и вцепился в неё зубами. Он услышал вымученный смешок Воланда, но уже себя не контролировал. Его руки блуждали по чужим плечам, по спине и шее — везде, куда дотягивались; губы прослеживали краснеющие отметки на ключицах, шее, даже на линии челюсти, а зубы оставляли новые. Ноги ныли от неудобного положения, зато бёдрам было хорошо: толкаясь в подставленную руку, Миша каждый раз проезжался членом по тонкому запястью, всё сильнее чувствуя подступающий оргазм. — Подожди секунду, — услышал он голос Воланда сквозь шум в ушах и собственные стоны. — Если я остановлюсь, это будет последнее — а-ах — что я сделаю в своей жизни.       Воланд рассмеялся и всё равно высвободил руку. Миша не успел возмутиться, как почувствовал её на голой коже живота, скользящую вниз, под резинку трусов. — Сильнее, — попросил он, из последних сил держа расплывающиеся мысли.       Сильнее обхватывая член кольцом пальцев, Воланд на пробу провёл пару раз вверх-вниз, но на сухую было неудобно, почти неприятно. Мише в его состоянии было на это почти-неприятно почти плевать, но Воланд заметил, как он поморщился и снова высвободил руку. — Смазка есть? — спросил он. — Смазки нет, — вздохнул Миша. — Понял.       Воланд кивнул, развернул Мишу спиной к стене и грациозно опустился на колени. Когда он не менее грациозно взял в рот, Миша совсем не грациозно вскрикнул. Растопыренные пальцы зашарили по стене, в надежде ухватиться хоть за что-нибудь, но только бесцельно царапали обои. Воланд поймал его руку и притянул к своей голове, не переставая сосать. Он не облизывал головку, не играл с длиной, даже придерживать пальцами ему не понадобилось. Этот человек многих талантов обхватил член кольцом губ и насаживался, принимая всё глубже. — Можно?..       Миша вплёл пальцы в короткие волосы на затылке и на пробу толкнулся. Когда головка скользнула в горло практически без сопротивления, Миша понял, что пропал. Очередной раз погружаясь в жаркий рот, он слишком сильно стиснул пряди волос, отчего Воланд застонал. Вибрация прошла по горлу прямо в член, и Мишины бёдра бесконтрольно толкнулись вперёд. Мошонкой он почувствовал чужой подбородок, и как его обхватили тонкие пальцы. Угол был неудобный из-за болтающихся на бёдрах штанов, но рука Воланда смогла пролезть дальше. Чувствуя, как палец скользит к сжатому колечку мышц, Миша вздрогнул. «Я не могу больше, я сейчас кончу, тебе нужно отодвинуться», — хотел он сказать. — В-воланд!.. — сказал он.       Тот и не подумал отстраняться. Миша мог только надеяться, что он понял предупреждение, потому что остановиться уже не получалось. Оргазм накатил волной жара в паху и удовольствием настолько сильным, что в ушах зазвенело. Выстреливая спермой Воланду в горло, Миша почувствовал, как кончик пальца кружит у сжатого ануса, и из последних сил в дрожащих ногах чуть опустился, насаживаясь. Глаза давно закрылись, и он упал бы, продолжая кончать, но Воланд придержал за бедро свободной рукой. Снимаясь с члена, он провёл языком по всей длине и лизнул головку. Миша взвизгнул и дёрнулся, размазывая последние капли спермы где-то по щеке. — Иди сюда, я держу, — услышал он и открыл глаза.       Воланд помог ему опуститься на пол, и Миша откинулся головой на стену, с усилием пытаясь вернуть себе чёткость зрения. Воздух остужал влажный от слюны член, но никак не помогал горящему от прилившей крови лицу. — Ты пиздец, — заключил Миша хрипло. — Я хочу тебе отсосать.       Он дрожащими пальцами притянул за подбородок лицо Воланда и поцеловал. Вкус собственной спермы ещё ощущался на губах, но было плевать и на это, и на смущение, и на всё, что угодно. Значение имело только удовольствие Воланда. — Давай рукой, я долго не продержусь, — предложил тот хрипло.       Миша кивнул, притянул его к себе и усадил спиной к своей груди. Воланд позволил себя вертеть и откинулся головой Мише на плечо, а руками обхватил его колени. — Дай мне руку, — попросил он.       Миша протянул ладонь. Воланд поднёс её к лицу и широко лизнул от запястья до кончиков пальцев. — Если я умру от спермотоксикоза, это будет твоя вина, — пробормотал Миша ему в ухо.       Оттянув одной рукой штаны и трусы Воланда, другой он скользнул внутрь и обхватил член. Дрочить в таком положении было привычно, но отвлекало шумное дыхание на плече, и Миша усиленно пытался не сбиться с ритма, пока прижимался губами к вспотевшему виску Воланда. — Подожди, — попросил тот.       Он приподнялся, чтобы стянуть штаны с бельём ниже по ногам и оставил их болтаться в районе коленей. Так он не мог шире развести ноги, зато у Миши освободилась рука. Он провёл ей по подрагивающему животу, огладил грудь, нашёл пальцами сосок и сжал его. С такого близкого расстояние было лучше слышно, как тихо и беззащитно Воланд стонет от удовольствия. — Я точно умру, — сам себе сказал Миша и ускорился.       Долго Воланд действительно не продержался. Его бёдра и без того постоянно подмахивали ласкающей руке, а твёрдый член подтекал. Когда Миша оставил в покое покрасневший сосок и ущипнул другой, Воланд вскрикнул и выстрелил спермой. Прозрачные полосы упали на грудь, на живот, на Мишину руку, выжимавшую остатки оргазма, пара капель удачно долетела до торчащего соска, и Миша собрал их большим пальцем, отчего Воланд снова вздрогнул. Кончая, он уткнулся в Мишину шею, согревая её шумным дыханием.       Когда последние отголоски удовольствия стихли, а напряжённые ноги безвольно протянулись по полу, Миша повернул голову, находя поцелуем расслабленные губы. Воланд лениво отвечал, больше облизывая, нежели по-настоящему целуя. — Как ощущения? — Как желе, — ответил Воланд, с трудом восстанавливая дыхание. — А мог бы сейчас кончить мне в рот. — Ты тоже хочешь меня убить, да?       Воланд поднял сонный взгляд, и Миша снова прижался к его губам. — Я хочу целовать тебя пять тысяч лет.       Воланд улыбнулся ему в рот. — Сначала заставь меня подняться с этого пола.       Оценив их положение и собственные силы, Миша отметил, что замечание, в целом, разумное. — Стоило добраться до постели хотя бы в первый раз. — Зато у нас был первый раз. И будет первый раз в постели. Только сначала нужно отдышаться.       Миша скептически на него посмотрел. — Ты меня переоцениваешь.       Воланд чмокнул его в губы. — Я в тебя верю. Поднимаемся, нам нужно в душ.       Они едва соскребли себя с пола, но под горячими струями воды Миша действительно почувствовал себя лучше. Первый раз в постели пришлось отложить, зато первый раз в душе случился быстрее, чем ожидалось. Миша не жаловался, особенно после того, как ему всё же позволили отсосать. Из последних сил плетясь к кровати, в которой уже устраивался Воланд, Миша решил, что на сегодня с него хватит, зато на завтра осталась прекрасная возможность других «первых разов». И на послезавтра. И на сколько там ещё дней вперёд, пока Воланд не вернётся в Германию.       Мысль о его отъезде неприятно кольнула приближающимся расставанием. Они могут столько всего не успеть. Миша остановился перед кроватью, где Воланд приглашающе откинул простыню. Ладно, может, он себя недооценил с «никакого больше сегодня». Никакого «сейчас» — точно, а вот потом… Была всего середина дня. Время у них есть.

***

      Неделю всё было хорошо. Они гуляли, читали, наслаждались обществом друг друга. Каждое утро Миша просыпался с мыслью, что скоро Воланд уедет. За это короткое время они успели настолько срастись друг с другом, узнать, что настолько совпадают характерами и привычками, что мысль о скором расставании казалась какой-то невозможной. Конечно, приходили мысли поехать вдвоём, погостить у Воланда какое-то время, но потом всё равно придётся вернуться в Россию, искать работу, как-то жить дальше. Да и к чему эти разъезды туда-сюда? Воланда командируют снова, и Миша — что? — поедет за ним, как жена военного? Или как домашний питомец, которого не с кем оставить? Просыпаясь утром с головой Воланда на соседней подушке, Миша с горькой нежностью понимал, что — да, поедет. И как жена, и как питомец. Будет таскаться за ним хвостиком, перебиваясь фрилансом, в котором ничего пока не смыслит. Но Воланд не звал с собой, а Мише было стыдно навязываться.       Они сидели в зале ранним вечером, когда в дверь позвонили. Воланд, с книгой в руке, поднял голову и выгнул бровь. До этого никаких гостей в его присутствии не было. Как, впрочем, и в его отсутствие. Так что Миша тоже растерялся.       На пороге стояла Маргарита. — Здравствуйте, Михаил Афанасьевич. — Королёва?.. Что вы здесь делаете? — он спохватился. — Здравствуйте, проходите.       Маргарита улыбнулась и шагнула в прихожую. Вслед за ней, не дожидаясь приглашения, вошла другая девушка. Её лицо, высокий рост, короткие рыжие волосы — чуть светлее, чем у Маргариты, показались Мише смутно знакомыми. — Здравствуйте, — сказала она, — вы меня помните? — Галина?.. — предположил Миша. — Да! Можно просто Галя. — Мы по делу, Михаил Афанасьевич, — сказала Маргарита после паузы. — Мы собрали подписи!       Миша непонимающе нахмурился. — Подписи, чтобы вас восстановили в университете, — добавила Галя. — Кому они нужны?.. — не очень вежливо хмыкнул Миша. — Простите, конечно, и спасибо за старания, но даже вся ваша группа никого не переубедит. — Три тысячи! Мы собрали три тысячи подписей!       Галю нисколько не смутил его скептицизм. Она едва не подпрыгивала на месте от воодушевления. Маргарита спокойнее пояснила: — Мы начали с нашего потока, потом прошлись по всем курсам, а затем обзвонили ваших бывших студентов. Не всех нашли, конечно, но — три тысячи, Михаил Афанасьевич!       Переводя взгляд с одного девичьего лица на другое, Миша пытался уложить в голове услышанную информацию. Пытался, но не получалось. — Три тысячи человек подписались на эту авантюру? — переспросил он. — И в понедельник мы идём к ректору. — Мы уже были у него, конечно, — добавила Галя смущённо. — Но нас послали. — Я… — Миша растерялся, — не знаю, что сказать. Вы же понимаете, что это ничего не изменит?       Уперев руки в бёдра, Маргарита осуждающе на него посмотрела. — Вы отказались за себя бороться, Михаил Афанасьевич. Кто-то же должен! Если три тысячи их не убедят, мы соберём ещё! — Они увидят, как вас ценят, — добавила Галя уверенно.       «Как меня ценят…» — повторил Миша про себя.       Когда они ушли, он вернулся к Воланду. Тот ждал его на прежнем месте, только книгу отложил на столик. — Слышал? — спросил Миша риторически. — Что ты думаешь об этом? — спросил в ответ Воланд.       Миша хмыкнул. Он взял со столика сигареты и пошёл открывать балкон. — Что это не сработает.       Он успел поймать огонь и затянуться, глядя на улицу внизу, когда к нему вышел Воланд. — А если сработает? — тихо спросил он, приобнимая за талию. — Вернёшься в университет?       Поразмыслив, Миша честно пожал плечами. — Я не знаю. Наверное, я должен буду. После стольких усилий.       Краем глаза он поймал удивлённый взгляд. — Почему ты сомневаешься? Я думал, это то, чего ты хотел. — Я тоже так думал. — А теперь? — настаивал Воланд. — Теперь я как будто увидел, что есть другие возможности, — мысли о «жене военного» и «домашнем питомце» не покидали, и Миша затянулся снова. — Я рассматривал своё увольнение как наказание, но сейчас это ощущается как… свобода? Понимаешь, о чём я? — но Воланд покачал головой. — Раньше у меня были обязанности перед студентами, перед университетом, перед Россией, в конце концов. А теперь я могу делать, что хочу. Уехать, куда захочу. Даже с тобой в Германию. Ты можешь показать мне твой Франкфурт, — он смутился. — Если захочешь, я имею в виду.       Воланд прищурился и развернул его к себе. Миша не выдержал долго его взгляд. Самое время было почувствовать близость отказа и предложение «не забегать так далеко», но он слишком хорошо узнал Воланда за это время и понимал, что тот так не поступит. — Если ты так завуалированно спрашиваешь, не собираюсь ли я сделать наши отношения туристической интрижкой, то — нет, я не собираюсь. Я бы с радостью показал тебе мой Франкфурт…       По лицу Воланда было заметно, что он что-то не договаривает, и Миша нахмурился. — Но?.. — Но я кое-что тебе не рассказал. Сначала я ждал подходящего момента, а потом не знал, как сказать об этом, чтобы не выглядело, как будто наши отношения построены на обмане.       Затушив докуренную наполовину сигарету, Миша заглянул Воланду в глаза и нерешительно взял за руку. Их пальцы уже привычно переплелись. — Ты меня напугал, — пошутил он.       Но Воланд и сам выглядел немного напуганным. — Просто, пожалуйста, держи в уме всё, что я сейчас сказал, ладно? — Ладно. Ты не планировал меня обманывать, но каким-то образом всё равно это сделал. — Примерно так, — он кивнул. — Зато, возможно, то, что я расскажу, поможет тебе принять решение, что делать дальше. Только, боюсь, я не знаю, в какую сторону. — Ты пугаешь меня всё больше.       Воланд вздохнул, потом посмотрел на улицу, потом на Мишу, и заговорил. — Я работаю в университете Гёте во Франкфурте, на факультете искусств. Помимо прочего я хорошо владею несколькими языками и навыками коммуникации.       Он сделал паузу, и Миша кивнул. — Пока всё это я знал. — Из-за этого меня часто отправляют в командировки в другие страны. Как сейчас. — То есть ты в России в командировке, а не как турист. Это я понял тоже. И в чём её цель? — У нас эту работу называют «охота за головами», — Миша нахмурился. — Я приезжаю в страну, нахожу специалистов, достаточно квалифицированных для нашего университета, и убеждаю их сменить работу и место жительства.       Миша начал понимать, почему Воланд назвал это «обманом». — То есть ты приехал за мной? — спросил он тихо. — Да. Я не знал, что тебя собираются уволить, но знал, кто ты и где работаешь. Когда мы встретились, это было не случайно, я ждал тебя около твоего университета и собирался заинтересовать тебя достаточно, чтобы ты согласился у нас работать.       Миша помолчал, обдумывая. — Как-то плохо ты меня уговаривал. Чаще ты говорил, что я принадлежу России, что здесь моё место. Это какой-то психологический трюк? — Скорее это мой непрофессионализм, — он ухмыльнулся, но как-то горько. — Всё с момента нашего знакомства пошло не по плану. Я должен был убедить тебя, что в России твоему таланту не место, а в итоге ты убедил меня в обратном. Теперь я не знаю, стоит ли тебе уезжать. Тем более из-за меня.       Миша внимательно посмотрел на него. Воланд замолчал и затянулся сигаретой, схваченной, видимо, из Мишиной пачки, давая время всё обдумать. — То есть ты не стал убеждать меня уехать работать с тобой, потому что… — Потому что влюбился в тебя.       Миша задохнулся чужим сигаретным дымом, отступил, выпуская чужие пальцы, и какое-то время не мог откашляться. — Извини, — сказал Воланд, смотря на его страдания.       Его рука зависла у Мишиной спины, но так и не прикоснулась, как будто Воланд не был уверен, позволено ли ему теперь. Миша взглянул на него сквозь выступившие от кашля слёзы. — Ты влюблён в меня?.. — переспросил он ошеломлённо. — Я думал, это заметно, — Воланд, осторожно наблюдая за Мишиной реакцией, снова взял его руку в свою. — Мы знакомы слишком мало, это ещё не любовь, я не знаю, какого это — жить с тобой, решать проблемы вместе, делать что-то бытовое. Но я хотел бы узнать. Ты умный, красивый, добрый, внимательный, очень привлекательный. Я влюблён в тебя и очень хочу узнать, какого это — любить тебя по-настоящему.       Миша не мог найти слов, поэтому вместо ответа просто притянул к себе Воланда за шею и поцеловал. — Ты не делаешь проще моё желание не уговаривать тебя уехать со мной, — шёпотом поделился Воланд ему в губы.       Миша счастливо рассмеялся. — Когда ты должен вернуться в Германию? — Поскольку моя командировка завершена, так или иначе, мне нельзя оставаться дольше. На следующей неделе. — Как раз должны быть известны результаты женских стараний. То есть, если меня вернут в институт, встанет выбор: оставаться здесь или ехать с тобой?       Воланд помотал головой. Он протянул руку и нежно заправил отросшую прядь волос Мише за ухо. — Нет. Не делай этого из-за меня. Твой выбор — два университета. Твоя работа. Твоя карьера. Мы… Мы как-нибудь сложимся?..       Миша послушно закивал, и Воланд кивнул тоже. Они обнялись, греясь друг о друга. Мишины мысли бегали одна за другой и не могли остановиться. Всё, что ему нужно было сейчас — Воланд-Воланд-Воланд. Но он прекрасно осознавал, что период этой сладкой влюблённости пройдёт рано или поздно, и тогда придётся как-то строить дальнейшую жизнь, и вполне вероятно, что рассчитывать ему нужно будет только на себя.

***

— Куда ты меня ведёшь? — В бар.       На этот раз Воланд предложил выбрать место, и Мише, честно говоря, было страшно. Они больше не обсуждали вчерашние новости, ни позже вечером, когда ложились в постель, ни после секса, который, как оказалось, ничем не уступал сексу во всех остальных местах, а иногда был даже лучше, если брать в расчёт быстро устающие ноги и прекрасную позу, в которой радовалась и Мишина новооткрытая оральная фиксация, и его член, который Воланд умело сосал.       В барах они пару раз уже были, в них Миша не находил ничего интересного, к тому же его тяга к алкоголю пропадала, когда Воланд находился рядом. Так что любопытство сейчас подогревалось вопросом, ради какого конкретного бара они ехали через пол-Петербурга.       Они прошли мимо итальянского ресторанчика, под аркой, через двор, и подошли к обычному подъезду. Дверь казалась чуть солиднее, чем у всех остальных, но больше ничего примечательного не наблюдалось. С сомнением посмотрев на Воланда, Миша решил всё же промолчать. — Нам туда. — Тут домофон, — решив, что хоть это его остановит, возразил Миша.       Чуть позже, когда они развернутся и пойдут домой или куда-нибудь перекусить, он поинтересуется, где Воланд отыскал место, которого не существует. — Тут нет домофона, — сказал Воланд.       Посмотрев во второй раз, Миша понял, чем ещё отличалась эта дверь. Домофона действительно не было, и они беспрепятственно вошли внутрь. В конце короткого коридорчика стоял высокий широкоплечий мужчина, которому не хватало только надписи «вышибала» на груди. Затея начала казаться не просто сомнительной, а откровенно пугающей. Коридор был мало похож на подъезд внутри и больше — на холл, действительно, бара, но само ощущение подпольности так и висело в воздухе. — Добрый вечер, — поздоровался Воланд, когда они подошли ближе. — Мы ищем Центральную Станцию. — Документы, — спокойно ответил мужчина.       Следуя примеру Воланда, Миша раскрыл свой паспорт. — Проходите.       Мужчина открыл ещё одну дверь, и они прошли в коридор поменьше, с чёрными стенами и шторами вместо следующей двери. И очередным вышибалой рядом. Тот, по крайней мере, не стал ничего у них требовать, а просто приглашающе отогнул шторку. Отсюда отчётливо была слышна быстрая музыка. — Что это за бар такой, где фейс-контроль как в казино? — шёпотом поинтересовался Миша, уже изрядно нервничающий.       Воланд не ответил и повёл его вперёд, где двигались, танцуя, десятки людей. Оглядываясь по сторонам в первый раз, Миша всё ещё раздумывал над своим вопросом. Присматриваясь внимательнее, он нашёл на него ответ и подавился воздухом. Среди публики были преимущественно мужчины лет двадцати-тридцати, но отсутствие дам не мешало им танцевать — они находили партнёров друг в друге. Одна пара парней обнималась на танцполе до того откровенно, что Миша отвёл взгляд, но наткнулся на другую пару, которая целовалась почти у сцены, никого не стесняясь. — Понял, — сказал он, бездумно оглядывая людей вокруг.       Когда его взгляд снова сфокусировался на Воланде, тот улыбался. — Хочешь выпить? — спросил он. — Очень.       Они заказали коктейли, которые как-то вычурно назывались. То, что потягивал Миша, было «минетом где-то там», а Воланд пил что-то ядовито-зелёное — названия Миша не услышал. — Как ты нашёл это место? «Как оно ещё существует?» — хотел он спросить. — Гугл-карты, — Воланд пожал плечами. — Искал возможность поцеловать тебя, не скрываясь за занавесками.       Это должно было прозвучать мило, но Мишу неприятно уколола мысль, что из-за него — из-за законов его страны — Воланд потерял возможность, пусть и на время, быть самим собой. — Миша, — позвал Воланд, заметив смену настроения, — я люблю целовать тебя за занавесками. Если бы не было другого выбора, я был бы согласен целовать тебя только дома.       Увидев на его лице только искренность, Миша облегчённо улыбнулся. — Мне здесь нравится, — поделился он.       Воланд улыбнулся в ответ. Они допивали коктейли, рассматривая обстановку и людей вокруг. Никогда раньше Миша не видел геев — реальных геев — так близко. Только открыв для себя, что его привлекают исключительно мужчины, он смотрел сериалы и порно, лазил на разных сайтах, вычитывая истории таких же, как он сам, но даже держа в уме, что он точно не одинок, что существуют такие же, вынужденные скрываться, всё равно не мог сопоставить интернет и реальность. Даже после случайных мужчин, после Лёши и Виктора, оставалось ощущение, что это только они, что за стенами его квартиры одиночество и людская неприязнь. Здесь, в этом баре, Миша чувствовал… понимание. Он не знал никого из этих людей (он надеялся на это), но было спокойно, почти как дома.       Как на заказ включилась песня, чуть медленнее, чем остальные. — Потанцуем? — он встал с барного стула и протянул руку Воланду.       Тот снова улыбнулся, отчего его глаза сложились в полумесяцы. — С удовольствием.       Они прошли в часть зала, где ещё не толпились обнимающиеся парочки, и тоже обнялись. Как все нормальные люди. Как будто им позволено. Миша не мог перестать улыбаться Воланду в плечо. Набравшись храбрости, он легонько прижался губами к открытой коже на шее. Над ухом послышался жаркий выдох, и Миша улыбнулся. Руки Воланда, который долго не думал, скользнули со спины на ягодицы, и Миша задохнулся. По привычке бросив по сторонам обеспокоенные взгляды, он понял, что не одни они тут распускают руки. Никто, естественно, не пытался заняться публичным сексом, но те двое у стены обнимались слишком ритмично, а двое других, совсем близко к Мише с Воландом, гладили друг друга под футболками. — Тут безопасно, — прошептал Воланд в самое ухо. — Чуть менее прилично, чем в обычном баре, но это потому что люди здесь хотят успеть всё, пока могут. — Поэтому ты меня сюда привёл? — поинтересовался Миша. — Чтобы мы всё успели, пока можем?       Воланд посмотрел на него мягко и покачал головой. — Чтобы ты увидел, что ты не одинок. Даже несмотря на ваши законы, места, как это, ещё существуют. И продолжат существовать, нужно только их найти. Ты можешь быть здесь собой, можешь познакомиться с кем-то…       Его голос едва заметно дрогнул, и Миша прочитал по его лицу невысказанное «…когда я уеду». Сердце обожгло сожалением, потом признанием, а затем непреодолимым желанием успеть-успеть-успеть. Оглядевшись, Миша разорвал объятья и схватил Воланда за руку. Заталкивая его в туалет и прижимая к раковине, Миша уткнулся носом в чужую шею и глубоко вдохнул. — Не хочу думать о будущем, — прошептал он, прижимаясь губами к коже, — не сейчас.       Воланд нашёл ртом его губы и лизнул. — Тогда чего ты сейчас хочешь?       Миша развёл коленом его ноги и прижался ближе. — Чтобы у тебя с собой была смазка. — А как же?.. — Воланд кивнул на что-то за Мишиной головой.       Там красовалась табличка с надписью «просьба с*ксом в туалете не заниматься». Мишины глаза расширились, и он усмехнулся. — А дальше? — дочитав табличку, он хитро посмотрел на Воланда.       Ниже печатной надписи кто-то ручкой приписал «или хотя бы не стонать слишком громко и не мешать остальным». — Ты же будешь вести себя тихо? — Миша поднял на Воланда голодный взгляд.       По ощущениям он был готов его съесть прямо здесь. Он не был уверен, откуда взялась эта безрассудная храбрость, а ещё не был уверен, что будет делать со вставшим членом, если Воланд сейчас откажется. — Буду, — тихо ответил Воланд и потянул Мишу к одной из открытых кабинок.       В нынешнем состоянии Мише было плевать, если бы они были не одни, но каким-то чудом туалет пустовал. Не отрывая губ от шеи Воланда, Миша торопливо расстёгивал ремень на его брюках, проклиная чувство стиля и то, что он не мог надеть треники. — Повернись, — скомандовал он тихо. — И обопрись на… что-нибудь.       Воланд усмехнулся и достал из кармана пиджака флакон смазки, прежде чем повиноваться. С Воландом Миша дважды был сверху, тоже дважды — снизу, и не имел особых предпочтений, но сейчас ему до боли хотелось вытрахать лишние мысли из себя и из него, чтобы Воланд и думать забыл об отъезде, и осталось только «глубже» и «сильнее».       Расстегнув и приспустив штаны с бельём, Миша открыл флакон и вылил смазку на ладонь. Воланд за это время принял удобную позу, опершись на что-то за унитазом и пошире расставив ноги. От открывшегося вида Мишин член тяжело качнулся, испытывая такую же необходимость оказаться в Воланде, как и его обладатель. Смазав сначала себя, Миша провёл скользкими пальцами по кольцу мышц. То, как оно сжалось и расслабилось, подействовало как наркотик. Мишин мозг коротнуло, и пальцы были предоставлены сами себе. Коротко погладив, они скользнули внутрь: сначала один, проверяя реакцию, затем второй. Сопротивления не было — спасибо регулярному сексу, и Миша задвигал рукой, всё глубже погружаясь в манящую тесноту. — Ещё один, — попросил Воланд, оборачиваясь.       Его щёки покраснели, а глаза стали такими привлекательно тёмными, что Миша потерялся в них на секунду и сбился с ритма. Воланд прогнулся сильнее, и медленно в него вошло уже три пальца. Избегая пока простаты, Миша растягивал податливые мышцы, пока хватало терпения. — Я готов, давай, — скомандовал Воланд.       Голос его звучал нетерпеливо и как-то задушенно, и Миша, толкнувшись напоследок ещё раз, вытащил пальцы. Он смазал член и приставил головку ко входу, но замер. Послышался хлопок двери, а музыка на секунду стала громче. Кто-то вошёл в туалет и направился к соседней кабинке. Впервые пришло понимание, что то, чем они тут занимаются — вообще-то административное правонарушение. Миша замер, его обожгло стыдом. Он с замиранием сердца вслушивался в звуки вокруг.       Но Воланд, которого такие незначительные проблемы, похоже, не беспокоили, не оборачиваясь, протянул руку, нащупал Мишино бедро, скользнул к сжатому в кулаке члену и направил его ко входу в своё тело. Он не насаживался, но ясно дал понять, чего хочет. Почувствовав на себе чужие пальцы, Миша вздрогнул и непреднамеренно толкнулся внутрь. Когда в мягкой жаркой тесноте оказалась головка, остановиться было невозможно.       Не обращая больше внимания на человека за тонкой стенкой, Миша погружался в тело Воланда лёгкими толчками. Член пульсировал и просил большего. Воланд, охотно подмахивающий, хотел большего тоже, и кто был Миша такой, чтобы отказываться? Толкнувшись до упора, Миша вцепился пальцами в бёдра Воланда и принялся вбиваться, молясь только, чтобы член случайно не выскользнул, потому что остановиться хоть на секунду казалось невозможным.       Руки Воланда переместились на стену впереди, и Миша, чуть сбавив темп, притянул мужчину к себе ближе. Спиной Воланд теперь опирался на Мишину грудь, и это было не самой удобной позой, но, похоже, идеальной для попадания по простате. От нового толчка Воланд хрипло застонал, и Миша автоматически зажал ему рот ладонью. Они замерли, прислушиваясь, но звуков снаружи не было. — Ты же обещал вести себя тихо, — прошептал Миша Воланду на ухо и укусил за мочку.       Рукой он почувствовал очередной стон. Губы Воланда неожиданно раскрылись, а высунувшийся язык лизнул пальцы. Больше не думая, Миша членом погрузился глубже в его тело, а тремя пальцами — в рот. Вокруг них тут же сомкнулись влажные губы. Когда Воланд принялся сосать, не менее энергично, как если бы делал минет, Миша скользнул свободной рукой к его покачивающемуся при толчках члену и принялся дрочить. Из-за шума в ушах и жарких полустонов-полувыдохов Воланда он понятия не имел, сколько шума они издают. Всё, что имело значение — приближающийся оргазм. Миша был на грани, и член Воланда уже подтекал, и долго они не продержались.       Кончая, Воланд с силой прикусил пальцы и задрожал, выплёскивая сперму в подставленный кулак. Миша не остановился — он просто не мог — и продолжал вбиваться в него, даже слыша над ухом тихое поскуливание от переизбытка чувствительности. Воланд вздрагивал при каждом толчке, но пальцы изо рта не выпускал. Миша убрал руку от его обмякающего члена. Не думая о том, что сперма запачкает рубашку, что им в таком виде ещё домой возвращаться, Миша провёл ладонью по животу, по груди и ущипнул сосок. Воланд дёрнулся и снова заскулил, толкая Мишу за грань оргазма. Он кончал в тело Воланда, вцепившись зубами ему в загривок, и чувствовал, как вокруг члена кольцом пульсируют мышцы.       Был ли в туалете кто-то посторонний, когда они приводили себя в порядок, Миша понятия не имел. Как они добирались до дома — тоже. Всё, что он запомнил — тёплые пальцы Воланда в своей руке на заднем сидении такси; обжигающий поцелуй, когда за ними закрылась дверь квартиры; свои губы на чужом члене; тонкие пальцы, растягивающие и подготавливающие чересчур медленно и осторожно; потом — там же — горячие поцелуи и быстрые движения языка. А дальше Миша кончился. Вероятно, Воланд его трахал, потому что Миша успел охрипнуть от стонов, но из памяти это стёрлось. Осталось только удовольствие. И Воланд.

***

      Воскресенье Миша провёл в нервном одиночестве. Воланд ушёл сразу после завтрака и пообещал вернуться вечером. Так он оставлял Мише время на размышления, но размышления не размышлялись.       Первый час Миша провёл в постели, бездумно листая телефон. Затем встал, включил телевизор, вышел на балкон покурить. Вернулся, телевизор выключил и сел на диван. В квартире было одиноко и тихо. Если его восстановят в институте, так будет и впредь. Конечно, он может попытаться найти партнёра — в том же баре или в приложениях для знакомств. Но что, если он наткнётся на кого-то знакомого? Или если узнают, что он водит к себе мужчину? А если он так никого и не найдёт? Или если найдёт и осознает, что с Воландом никто не сравнится? Они совпали невероятно. Внешность Воланда, его манера речи, характер, потрясающий секс — Миша и не представлял, что способен влюбиться так быстро.       Что, если он и вправду уедет? Продаст квартиру (или, например, будет её сдавать), соберёт вещи, проверит, не вышел ли срок загранника, и уже через неделю будет с Воландом в Германии? Миша представил, как они съезжаются, как вместе по утрам ходят на работу в университет, как вечерами прогуливаются по незнакомым улочкам. Воланд показывает ему достопримечательности, которые Миша видел только в Интернете. А ночью занимаются любовью в их постели. Или не ночью. Или не в постели. Могут съездить в другой город, или даже в другую страну — благо, время у них наконец-то будет. Ещё Миша представил, как они всё меньше времени проводят наедине, как Воланд начинает возвращаться с работы всё позже, а потом говорит, что встретил другого. Или уезжает в очередную командировку и привозит другого мужчину — другого Мишу. Они ведь ничего друг другу не обещали. Не поэтому ли Воланд попросил выбирать не его, а работу.       Размышления в одиночестве никогда не приводили ни к чему хорошему. Миша вздохнул и включил ноутбук. Он вспомнил, что Воланд обещал переслать официальное приглашение на работу. На почте действительно уже было письмо с ссылкой на сайт университета. В письме указывались предполагаемая зарплата и количество академических часов. Миша посчитал и тихо присвистнул. Заманчиво. Помимо этого университет предоставлял временное жильё для иностранных студентов и преподавателей. Едва ли это выглядело как российское общежитие.       Университет выглядел дорого. Много техники, с которой Миша, честно говоря, не представлял, как работать. Большая наполняемость аудиторий. Полистав ещё, Миша бездумно открыл гугл-карты. Была у него такая привычка: когда становилось чересчур тоскливо, он запускал панораму улиц и «путешествовал» по разным местам, которые никогда не смог бы посетить. Германия выглядела мило. Не было того комфорта российских дворов, к которому Миша привык, но… уютно. Как будто он бы вписался.       Снова открыв письмо, он дочитал приписку: «Пожалуйста, ответьте на это письмо до 15.08.2024. В случае согласия, вы можете приступить к работе в этом или следующем семестре». Воланд должен был уехать четырнадцатого.       Снова вздохнув, Миша закрыл крышку ноутбука и огляделся. Всё в квартире было привычным, безопасным. От перемен он никогда не ждал ничего хорошего. Но что, если он упускает свой шанс? Воланд однажды спросил, счастлив ли Миша. Он не был. Одиночество, предательство, лишение работы, отсутствие хоть каких-то перспектив. А затем появился Воланд и его предложение. По сути, всё, чего Мише не хватало. Так чего он боялся?..       В дверь позвонили. На пороге стоял Воланд с небольшим букетом белых маргариток. Переводя взгляд с цветов на лицо Воланда, Миша понял, что не может перестать улыбаться. — Я хотел дать тебе пространство, — начал Воланд, заходя в квартиру, — но… не смог. Это тебе. И ещё я понял, что не сказал, как сильно я хочу, чтобы ты поехал со мной. Я знаю, ты должен выбирать непредвзято, это твоя карьера, но я… Я хочу быть с тобой. Я не хочу расставаться. Что бы ты ни выбрал, я пойму и поддержу, но… просто…       Он внезапно замолчал и опустил взгляд. Ни разу Миша не слышал, чтобы Воланд так запинался. И это было… из-за него? Воланд так же, как и Миша, боялся? — Я тоже не хочу с тобой расставаться, — прошептал Миша, отрывая взгляд от букета в своих руках. — Ты самое яркое, что случалось в моей жизни. Я не знаю, как возвращаться к работе, к тому, что было, если ты просто уедешь и исчезнешь. Оказалось, я могу существовать без института, но без тебя?.. Без наших разговоров и всего остального…       В глазах Воланда читалась неприкрытая надежда. — Это значит «да»? — нерешительно спросил он.       Миша улыбнулся и спохватился. — Подожди. Держи, — он вернул Воланду букет и потянулся к пиджаку, где должна была остаться визитка Маргариты. — Поставь, пожалуйста, в воду. Ваза была где-то на кухне. Наверное.       Без вопросов, но с немного опешившим лицом Воланд ушёл. Найдя визитку, Миша набрал номер и поднёс телефон к уху. — Алло? — услышал он спокойный голос. — Здравствуйте, Маргарита, — Миша вдохнул побольше воздуха и постарался, чтобы голос не дрожал от нетерпения. — Это Михаил Афанасьевич. — Здравствуйте! — У меня к вам просьба, — на кухне зашумела вода. — Поблагодарите, пожалуйста, от меня Галину. И всех, кто помогал вам с моим восстановлением в институте. И вам, Маргарита, огромное спасибо! — Но мы ещё не ходили к ректору, мы только завтра… — Не ходите, — перебил Миша и улыбнулся. — Не нужно за меня просить, это всё уже… — он хотел сказать «неважно», но решил не обесценивать искренние старания. — Я не вернусь. — Вы не вернётесь? — переспросила Маргарита. — Мне предложили работу за границей, и я собираюсь согласиться.       Позади послышались тихие шаги. — Вы переезжаете в другую страну? А как же…       Она замолчала. Миша подождал и улыбнулся. — Никаких «как же». Меня здесь ничто не держит. — А там? — спросила Маргарита тихо.       Миша обернулся. Воланд стоял в дверном проёме, держа в руках вазу, из которой жизнерадостно выглядывали нежные цветы. — А там — да, — мягко сказал Миша, глядя ему в глаза.       Он смущённо улыбнулся, понимая, что Воланд прекрасно всё читает по его лицу. — Тогда я рада за вас, — сказала Маргарита. Её голос звучал не слишком радостно, но искренне. — Спасибо. И за ваше беспокойство тоже спасибо. Я ценю это. — Да ладно уж, — её голос повеселел. — Вы только, может быть, звоните иногда? Или пишите, чтобы мы знали, как у вас дела. И приезжайте тоже — наши будут рады вас видеть.       Миша усмехнулся. — Хорошо. — И удачи, Михаил Афанасьевич! — И вам, Маргарита.       Он сбросил вызов и посмотрел на Воланда. — Ты правда согласен? — спросил тот.       Миша подошёл, взял из его рук вазу и поставил на пол у стенки, а затем крепко обнял за шею, для чего пришлось привстать на носочки. — Я правда согласен, — прошептал он Воланду в ухо.       Талию крепко сжали тонкие руки, и Миша почувствовал, как его приподняли над землёй. Он счастливо рассмеялся. — Тебе понравится Германия, — Воланд поставил его на пол и заглянул в глаза. — Я покажу тебе, где я вырос. И мои любимые места. И университет тебе понравится, у нас очень хорошая кафедра. Студенты иногда идиоты, но мы всегда можем их отчислить. И есть пансион — тебе предложили пансион? Ты можешь не снимать жильё, а жить рядом с университетом, в кампусе. Или можешь переехать ко мне, если хочешь. В смысле, мне бы этого хотелось. Но если ты не готов так…       Поцелуем Миша заткнул поток слов. Они отстранились только чтобы соприкоснуться лбами и дышать одним воздухом. — Не знаю, готов ли я, но я хочу. Я всего с тобой хочу. — Хочешь секрет? — прошептал Воланд. — Мне тоже страшно. Я тоже не знаю, что будет дальше. — Как ты с этим борешься? — Я нашёл страх, который сильнее всех остальных. Потерять тебя.       Заглянув ему в глаза, Миша увидел только искренность. — Хорошо, — прошептал он. — Если это зависит от меня — не потеряешь.       Воланд крепче прижал его к себе. — Хорошо, — прошептал он.