Торфинн свесил ноги с дерева и опёрся локтями о бёдра, перебирая в руках один из своих кинжалов. Ладонь то и дело сжимает рукоять до побелевших косточек, через мгновение расслабляется, только чтобы вновь сжать на вдохе. Его душит запах сырости и копоти, стоящей вокруг кострища в разбитом лагере, он морщится, когда от дыма начинают слезиться глаза. Но он не моргает.
Торфинн смотрит в спину Аскеладда и мечтает вонзить в неё нож.
Смотрит неотрывно и мечтает прожечь в ней взглядом дыру, испепелить стальной доспех, добраться до плоти и вонзить клинок, целясь точно в сердце.
Аскеладд расселся на сыром бревне, поодаль от грохочущей на всю лесную чащу команды. Один, даже не в компании Бьёрна.
Торфинн мечтает натянуть тетиву и пустить стрелу прямо в беззащитный светлый затылок. В такой поздний час никто бы даже сразу не спохватился.
Аскеладд сидит к нему в пол-оборота, так что Торфинн может внимательно, неотрывно наблюдать за его движениями. Как тот подносит рог с награбленным элем к губам и медленно отпивает, смакуя на языке тёмную жидкость. Как при каждом глотке подскакивает его адамово яблоко, Торфинн тоже
видит.
Не путать с «пялится».
Потому что если вдруг уйти в эту степь, Торфинна накрывает. И он делает новый надрез на внутренней стороне ладони. Лезвие легко проходит по коже, оставляя после себя неприятное жжение. Торфинн может это выдержать, он воин и ранения случались у него самые ужасающие.
Но этого достаточно, чтобы вновь собраться с мыслями.
Правильными мыслями.
Торфинн не помнит, когда всё это началось. Он даже не помнит конкретную причину, по которой каждую ночь он наблюдает за Аскеладдом. Помнит только то, как после каждой такой ночи саднили порезы на ладонях. После каждой такой ночи, он только укреплял свои желания.
Торфинн мечтает вонзить свой натёртый до блеска кинжал в это беззащитное, открытое горло.
Торфинн мечтает услышать хриплые звуки, которые будут вырываться из захлёбывающегося кровью горла.
Торфинн мечтает увидеть, как в глазах напротив пропадёт блеск жизни.
В глазах, так напоминающих ему родное морозное небо Исландии.
Торфинн злостно чертыхается, в этот раз надрез приходится глубже, до тёплой крови на ладони. Он почти задыхается от накрывающего его гнева. Завтра ему будет больно держать кинжал, сломя в голову бросаясь в бой по чужому приказу. И всё же он всегда будет держать кинжал на готове.
На готове вонзить его в чужое сердце.
Он резкой боли в глазах начинает щипать, но отвести взор от добычи — значит потерять момент для атаки. Вот только такая метафора не работает, когда дело касается Аскеладда.
Но отвести взгляд — значит проиграть внутреннюю борьбу. Проиграть убийце его отца, убийце, для которого он без колебаний перережет глотку кому угодно.
«И ему однажды перережу», — гневно твердит он себе эту мысль, выжженную на подкорке.
Из-за деревьев показывается Бьёрн. Торфинн не слышит их разговора, но он смотрит на то, как двигаются губы Аскеладда, и он совершенно неискренне пытается разобрать слова. Ему плевать на то, как дрогнуло его сердце, когда Аскеладд, отвернувшись от Бьёрна, снова взглянул на лунное небо.
Его глаза настолько чистые, что Торфинн видит в них отражение диска луны.
Ему мерзко от себя до дрожи, которую уже не получается скрыть. Злобная попытка схватиться за грудь, прямо туда, где бешено бьётся сердце, заканчивается хрустом сухой ветки. Достаточно звонким, чтобы его могли обнаружить.
В момент, когда Бьёрн и Аскеладд синхронно поворачиваются на источник звука, Торфинна там уже нет.
***
Торфинн стискивает зубы от желания стереть эту ехидную ухмылку с лица Аскеладда.
Аскеладд празднует очередной успешный налёт на уже дотлевающую деревню. Вокруг стоит такой гомон, что Торфинн невольно оглядывается по сторонам. Словно кто-то в этой глухой деревне мог следить за ними. Словно опасность может поджидать где-то за спиной. Спиной, с которой Торфинн не в силах отвести взгляд.
Только он, своими руками должен выбить последний вздох из Аскеладда.
Он должен защитить.
В этот день Торфинн впервые оставляет порезы на ногах, потому что рукава горят от боли при любом движении.
***
За неделю похода он обменивается лишь парой слов с Бьёрном, и то, только когда по своей неосторожности оголил ещё не заживший шрам на левом предплечье. Ему удалось ядовито отмахнуться, но не удалось скрыть свою очевидную нервозность от вездесущего ястребиного взгляда.
***
Действительно облажался Торфинн только тогда, когда его подвели собственные ноги и меч какого-то простого селянина ощутимо задел его бедро. Резкая боль, которая пронзила его в то мгновение, которая раз за разом сковывала движения, едва не погубила его прямо на глазах команды Аскеладда.
Уже чуть позже, отмахиваясь от неловких предложений помочь, Торфинн молил Одина, чтобы ни одна пасть не выдала Аскеладду, что произошло посреди битвы.
***
Причина нестерпимой боли проявилась в момент, когда Торфинн приложился спиной к ближайшему стволу дерева в лестной чаще. Спадающий адреналин медленно, но верно мутнил сознание, а вместе с тем боль в ноге становилась всё более невыносимой. О серьёзности ранения, которого он не успел избежать, так же говорило красное пятно, стремительно впитывающееся в одежду.
Бедренная артерия? Дела были бы совсем плохи, если бы его догадка была верна. Однако он ещё в сознании, достаточно ясном, чтобы не без трудностей стянуть с пояса ремень, предварительно освободив его от кинжалов, и соорудить подобие жгута. Торфинн вскрикивает от боли и с силой стискивает зубы, лишь бы не выдать себя. От нажима, с которым он затянул ремень, у него появились мошки в глазах, а голова стала ватной.
Торфинн дрожит, откидывает голову на кору дерева за спиной. Плохи его дела.
Он думает о том, что никто бы не стал его искать. Аскеладд не стал бы.
Аскеладд не спохватился бы за его отсутствие. Уже через день он бы вновь повёл свою команду дальше за горы.
Торфинн думает о том, что ненавидит Аскеладда всем сердцем.
Торфинн ненавидит мысль о том, что Аскеладд может умереть не от его рук.
Торфинн ненавидит мысль о том, что Аскеладд может умереть.
