collapse into me just once

они не помнили момент их первой встречи, знакомства. им казалось, что они всю жизнь перемигиваются, встречаются улыбками, являются не тайными, но безмолвными наблюдателями жизней друг друга. гарри, в половину восьмого утра уже собранный, отглаженный, выпивший чашку кофе, по кампусным коридорам шагает, пусть, где-то не очень глубоко в душе солнце утреннее и ненавидит, но улыбается ему, чтобы совсем в давяще-грустном не увязнуть. а на встречу ему шаркает хмурящийся хэнк, который глаза пучит да скоординировать свои движения пытается, чтобы носом по земле не проехаться и в ней же не остаться до первых невымученных улыбок (хэнк свято уверен в том, что таких не бывает). они скользят взглядами друг по другу, скалятся, кивают и расходятся — так каждое утро. они не знали, как подойти друг к другу. пока один импульсивно дергал цветы из клумб, чтобы испугаться подарить в самый последний момент, второй пил кофе в большой компании друзей и драматично вздыхал, мягко улыбаясь проходящим мимо сумасбродным девчонкам. пока один корпел над домашним заданием, ибо ещё немного, и его, возможно, исключат, второй сидел на случайной крыше, смотрел на звезды и представлял своё счастливое будущее. а когда они пересекались в коридоре между парами, то невыспавшийся хэнк с тетрадями в руках подмигивал странно умиротвореному гарри. тот чаще всего быстро отворачивался, пока его красные щеки не успели стать достоянием общественности. цветы он в итоге все-таки находил в своём шкафчике: кое-где с землёй и всё ещё колючий, смешанный недобукет из садовых роз да хризантем заставлял трумэна тихо смеяться. конечно же, цветы приводились в порядок, чтобы остаться лежать в раковине в ванной. они не знали, чем продолжить. когда сумасбродные девчонки отошли на второй план, перед глазами цвета солнечного какао осталась пара таких же, разве что разбавленных тёплым молоком. перед мозолистыми от долгих тренировок пальцами предстали практически постоянно развороченные чужие костяшки. перед сухими и потресканными губами оказались часто нервно облизываемые чужие. перед гарри трумэном стоит хэнк дженнингс, и они только что подрочили друг другу в подворотне у местного кафе. судорожное дыхание хэнка все еще касается шеи гарри, колено трумэна чувствует себя уверенно между бёдер дженнингса. «возможно, следует познакомить его с ребятами из книжного клуба» «возможно, я не разрушу это» ребята из книжного клуба не сильно впечатлены знакомством. в их глазах горит что-то о том, что секреты из подворотен и непутевые подарки должны оставаться непутево-секретными, а не выходить на свет и не пытаться улыбаться другим, на этот раз более честным, людям. но гарри всё равно пытается, он уверен в своём новом недопарне-передруге, с которым они до этого только переглядывались. да, он пропадает на несколько дней, иногда от него несёт пивом, сигаретами и кое-чем похуже за добрый десяток миль; да, у него разбиты пальцы, ребра и, видимо, то, что спрятано за последними, покрылось пылью и давно не показывалось на глаза. но он гарри трумэн, будущий полицейский, и он справится с этим, пока глаза напротив продолжают греть своим тёплым огнём. а хэнку, который на взаимность, в общем-то, не рассчитывал, приятно. хэнк пытается перестать пропадать, пытается решить свои накопленные проблемы, не выдать их всем вокруг и стать лучше. в пределах возможностей, конечно, но, кажется, что ему небо по колено, пока в него так невообразимо верят. хэнку не хочется подрывать это доверие, честно. поэтому хэнк остаётся на кровати возле гарри, когда друзья зовут его в очередной клуб. хэнк ходит на свои пары, но чаще на чужие, чтобы как можно больше видеться. хэнк газует на собственном байке, выделывается умением делать «вилли», как будто не каждый второй это практикует, и катает гарри по проселочным дорогам, выключив фары. хэнк не прекращает с неловкими подарками: жесты, которые могли бы быть удостоены какого-нибудь приза «дайджеста мыльных опер», вгоняют гарри в краску, что дженнингс находит слишком милым, чтобы действительно слушать протесты трумэна. а гарри своих друзей буквально носом в эти поступки тыкает, говорит что-то о том, что чувства могут людей менять. не так ванильно старается звучать, но уж как получается. потому что гарри глупо влюблен. гарри сам таскается за хэнком, зовет в кино и рестораны. гарри краснеет, слушает внимательно истории из чужой жизни и просто залипает. он ловит себя на мысли о том, что хэнк похож на грустного и вечно виноватого пса. раньше гарри собачником не был, но чувства могут менять людей, и всё такое. хэнку не хочется подрывать это доверие, честно. но стерильно-белые дорожки на грязных толчках всё ещё подсвечены розовым неоном, а бармен — «о, хэнк, давно тебя не видел. тебе как обычно?» — протягивает ядреный коктейль в отполированном стакане, даже не дожидаясь ответа. его знакомые с канадским акцентом скалятся, от них несёт — и вот хэнк вновь в течении. «из такого не выбираются» — как будто бы окончательно кивает дженнингс, когда нервная совесть перестает скрябать в груди. хэнк напивается так, что размытым зрением лиц вокруг не разглядеть. раньше с двух бокалов его не разносило, и он винит в происходящем привычку. её же хэнк винит даже тогда, когда оказывается в одной из комнат клуба с каким-то парнем на буксире. у парня практически чёрная — слишком тёмная на вкус дженнингса — радужка, у парня прямые короткие — «пф, за такие даже не зацепиться!» — волосы, и у них с парнем ничего не получается. хэнку это не нравится. хэнк раньше ни к кому не привязывался так сильно, чтобы сравнивать с перепихоном на ночь. хэнк заявляется в квартиру гарри около половины шестого утра, его тошнит прямо на цветы в раковине и спать он валится на коврик у входа. хэнк думал, что его утро начнется с ссоры, ругани, истерики. но будит его щелчок закрывшейся двери. у хэнка слишком раскалывается голова, чтобы действительно задумываться о том, что гарри просто проигнорировал его тушу, перешагнул и пошел дальше. на кухне дженнингса ждут стакан воды и таблетка, а в спальне — мягкая кровать. будит хэнка щелчок двери. расплывающееся в голове чувство дежавю мешает сосредоточиться на происходящем первую пару минут. но вот хэнк вскакивает с кровати и практически подбегает к гарри. желание извиниться борется с желанием сказать, что он ничего такого не сделал и вообще ничем трумэну не обязан. но ничего из этого так и не заставляет голосовые связки напрягаться. гарри проводит по комнате пустым взглядом, не задерживается на хэнке и идёт на кухню. хэнку это не нравится, он плетется следом. за следующий час в помещении никто не произносит ни слова. от гарри тухло несёт какой-то опустошенностью, и хэнку это не нравится. хэнка разрывает изнутри, он хочет, чтобы на него реагировали. и хэнк срывается. дергает гарри за предплечье на себя. шипит ему прямо в лицо. — это всё, что ты можешь сделать? слабак. — возможно, хэнк хотел сказать не это в самом начале, но сейчас он — одна сплошная ярость. гарри не реагирует даже на эту фразу. он поднимает взгляд, смотрит хэнку прямо в глаза — и это гребаное разочарование сквозит между ними, оседая у хэнка в лёгких. хэнк рычит ещё больше оскорблений, слюна капает на пол, движения становятся более резкими, он бьет трумэна в солнечное сплетение, а тот, не блокируя первый удар, отбивает остальные скорее инстинктивно. и хэнку это не нравится. хэнк тяжело дышит. он только что откинул гарри в сторону холодильника, а тот и не пытается вставать. просто смотрит, когда количеству разочарования в его взгляде следовало бы вылиться наружу, разорвать эту комнату, здание, выйти за границы материи и срастись со вселенной, ибо казалось, что никогда позже хэнк не сможет увидеть более яркого и полного чувства, как это. дженнингсу нужно показать что-то в ответ, что-то не менее объективно обстоятельное — и он плюет гарри в ноги. после чего натягивает свою кожанку и съебывает в новый клуб. гарри ощущает себя примерно никак. он не проводил исследование, но ему кажется, что даже червяк перед глазами очевидной смерти испытывает больше эмоций, чем трумэн сейчас. он думает, что предательство, на самом деле, можно пережить. он думает, что его друзья, возможно, были правы, и как ответ на эту мысль — телефонный звонок. — ох, гарри, привет! — на том конце привычно жизнерадостный голос его близкой подруги. — ты занят сегодня? может, сходим куда-нибудь? можешь и хэнка с собой позвать! — чем сильнее она улыбается, тем хуже звучит ее акцент, но гарри привык. гарри отказывается от встречи, добавляет голосу красок и не дает обиде выйти наружу, а джози всегда была излишне догадливой. меньше, чем через час, когда трумэн уже привел в порядок кухню, привел в порядок обувь в прихожей, привел в порядок свои синяки да царапины и остался единственным нездорово-разломанным предметом в квартире, раздается три стука в дверь. на пороге слегка покачивается джози в красивом вечернем платье, в одной руке у нее початая бутылка шампанского, а во второй пакет, в котором несуразно звенит ещё несколько. гарри натянуто улыбается. то, что поначалу мужчина принял за «ещё несколько», оказывается алкоголем разных мастей. и вот в его холодильнике со вчерашней пиццей делят место далмор и святой антуан, потому что «я не знала, что именно ты предпочитаешь, а приходить на спонтанную пьянку с кофе, как мне показалось, не лучшая идея». с джози, которая младше гарри на пару лет, он познакомился случайно и самым избитым образом: она потерялась в новой стране, в новом образовательном учреждении, начала немного теряться в самом трумэне, но у них всё закончилось быстро на его простой фразе о том, что он «хоть и би, но сейчас больше времени отдаёт тому, чтобы исследовать собственную сексуальность». джози его поняла. она всегда его понимала, что он до невозможного ценил. сейчас же она решила понять и снизойти до его проснувшейся неуверенности в себе. неуверенности, которая и оформиться-то толком не успела в сознании трумэна. девушка кудряшки гарри на затылке в своем маленьком кулачке сжимает да на себя тянет, лбами-носами-губами наконец с ним соприкасаясь. а он и отнекиваться не решается, отталкивать. он сам поддается, даже перехватывает на секунду, девушку за талию к себе тянет, пока та коленом уже опустевшую к тому времени бутылку джека дэниэлса не роняет, пока бутылка не скачет звонко по не самому ровному полу. они отрываются друг от друга одновременно, смеются неровно и также одновременно решают плечами пожать да забыть об этом. разве что, когда глаза у обоих уже слипаются, до гарри внезапным озарением доходит то, как девушка отвлечь его хотела, разубедить в том, что в сознании только формироваться начало. гарри аккуратно девушку в макушку целует, в ухо «спасибо» на выдохе, а джози просто понимает, как всегда понимала его раньше. неделя проходит довольно спокойно. гарри все занятия посещает, дышит заново полной грудью. друзья понимают, не напоминают, хотя вначале, когда гарри только с синяками появился, большой эд уж очень сильно рвался показать хэнку, как следует и не следует вести себя в обществе. сдерживали эти порывы всем клубом, а потом по вечерам вспоминали и посмеивались, пока излишняя бравада эда заставляла его сильнейше краснеть. разве что, оказалось, неделя эта была лишь затишьем перед бурей. бурей под названием «хэнк протрезвел, раскаивается и хочет вернуться». игнорировать просто появления хэнка достаточно легко. выкидывать подарки, лежащие под дверью, под окном, в шкафчике, на любимом месте в кафе тоже несложно. сложно наблюдать за тем, как и без того похожий на грустную собаку, дженнингс становится только хуже с каждым днем. словно ему действительно не все равно, и он не просто пытается что-то доказать себе, чтобы вернуться назад в пьяное амбре комфорта. сложно в это поверить. гарри честно пытается заставить себя не верить, пропускать мимо ушей, не разглядывать, не замечать. гарри честно пытается отпустить и жить дальше. оказывается, это сложно. оказывается, если после расставания где-то внутри всё ещё болит, то, возможно, расставаться и не стоило. так многие считают. гарри узнавал. гарри теперь знает. гарри решает попробовать простить. в любом случае, стоит ему только начать чувствовать себя в этих отношениях некомфортно, так они тут же расстанутся. гарри в этом практически уверен. его друзья в этом не уверены абсолютно. они говорят, что привязанность у них собачья. и чувства у них собачьи. один скулит, лишь бы его жалели, а второй не может перестать. гарри отказывается думать на эту тему. он хэнка к себе поближе прижимает и волосы ерошит, тот скулит. первые дни трумэн действительно напряжен. он постоянно приглядывает за хэнком, он должен видеть того хотя бы на периферии, чтобы не сомневаться. и только тогда, когда эта потребность ему самому начинает казаться нездоровой, а дженнингс так и не подает повода для сомнений, гарри более-менее расслабляется. конечно, вести речь о том, что было у них вначале нельзя — гарри считает глупым довериться вновь настолько сильно, но в это понятие глупости не входят многие вещи. например, они с удовольствием вместе гуляют и едят, хэнк вновь спит в кровати гарри. хэнк улыбается даже шире, чем тогда, и сам старается покидать трумэна как можно реже. настолько, что гарри иногда приходится самому пинать хэнка на именно дженнингсовские занятия (потом гарри уточняет у одногруппников хэнка полностью ли тот отсидел занятие). возможно, любовь в их отношениях истончилась. возможно, здоровой привязанностью тоже не пахнет. но ради чего-то они продолжают цепляться друг за друга. это «что-то» выше них, сильнее. и они просто подчиняются. по крайней мере, до тех пор, пока в их учебное заведение не переводится дейл купер. дейл купер, переворачивающий с ног на голову всё, до чего дотрагивается, а то и радо — ведь дейл купер достаточно интересный-харизматичный-умный-красивый, чтобы ради него расшибаться в лепешку. абсолютно непонятным для гарри является то, как они с купером смогли подружиться. он, скорее скептик, пусть и терпимый буквально ко всем мировоззрениям, — «конечно, ты можешь считать, что земля плоская, и я не собираюсь над тобой смеяться, а единоразовая короткая усмешка не в счет», — и по-детски наивно-восторженный дейл, который свято уверен в том, что сны сбываются, великаны существуют, а совы не то, чем кажутся. гарри кивает, гарри интересно. он оказывается так сильно втянут в куперовское сумасшествие, что не сразу замечает за собой записывание снов и особое внимание к разговорам об инопланетянах. гарри отчего-то уверен, что этот ужасающий хаосом порядок на голове дейла из гелей, муссов и лаков для укладки — истинно по-куперовски ебанутая замена шлема из фольги. трумэн уходит в это общение с головой. хэнк, сначала пытающийся дергаться, драться, заявлять права, быстро оказывается за бортом. ни гарри, ни он сам так и не сказали бы, что произошло быстрее — дженнингс перестал возвращаться в квартиру гарри, а раковина того перестала хранить в себе раскрошенные остатки лепестков или же сам гарри перестал откликаться на два ровных удара в верхнюю часть двери, как и на десяток неаккуратных ночных в ту часть, где обычно люди размещают дверь для собак — но оба одновременно решили, что с ними пора кончать. дейл, увидев этих двоих впервые, спросил, кто их склеил, с какой целью и не пытались ли они запить чувства растворителем? дейл, одним из первых узнав о том, что их отношения закончились, похлопал гарри по плечу и сказал, что каждый мужчина в своей жизни обязан попробовать нездоровые отношения. то ли для проформы, то ли для профилактики — трумэн не сильно вслушивался, так как всё, что говорит купер с такой широкой ухмылкой, — всего лишь слова ради слов и поверхностная поддержка ради поверхностной поддержки. гарри не обиделся, гарри знал, что дейл мысленно поставил на их с хэнком отношениях крест ещё после первой встречи и ожидал самого расставания, как школьник ждёт очередной летний рассвет. в один день дейл притащил на занятие потрепанную книгу об эзотерике. он махал ею перед глазами купера, не давая прочитать название, и всё болтал о душах, паззлах, соединениях и нитях. он сказал, что гарри и хэнк — детали скорее одинаковые, они совпадут, если их друг ко другу приложить передними, красивыми, сторонами. только вот миру тогда останется наблюдать лишь за серо-картонными оборотами этого тандема. поэтому, важно заявил купер, у них бы никогда ничего хорошо и не вышло. гарри, заразившись этой мимолетной романтической фантазией дейла, начал применять её к другим своим знакомым, но так и не понял: то ли купер — та самая деталь паззла, которая подойдет всем, то ли он сам собирает эту картину. сидевшие возле них и осторожно касающиеся друг друга джози и одри тогда рассмеялись. дейл зарделся и не ответил, но гарри заметил, что оба варианта ему скорее понравились. тем же вечером на кухне гарри и дейл поцеловались. это было не резко, не грубо и не от того, что они не знали, что делать дальше с тем, что между ними развивалось. это было чувственно, близко к фантомному «настоящему» и открыло гарри определение «душевного единения», о котором ему недавно долго рассказывал купер. трумэн не мог не сравнивать: там, где хэнк шутил, сглаживал подарками, разносился лаем по округе, дейл мягко улыбается, ведёт руками по спине гарри и практически мурчит ему на ухо; там, где хэнк напрягал и царапал, делил мир на черное и белое, на загадочные «мое» и «твое», дейл — само спокойствие — растягивается на диване, хлопает на место возле себя для гарри и действительно решает проблемы. и пусть их отношения только начались, пусть для гарри полное доверие кому-то ещё проблематично, что-то глубоко внутри подсказывает ему, что на этот раз, вместе с дейлом, на хрупкой почве мироздания, о которой купер так часто любит вспоминать, они смогут построить достаточно крепкий союз для того, чтобы продержаться хотя бы чуть-чуть дольше.