Прогулка до завтрака

Михаил раздраженно отложил в сторону "Петербургские ведомости", поняв, что взгляд лишь скользит по строчкам, не улавливая смысл. Даже леденящие кровь новости из Лондона его не впечатлили. Безумный парикмахер-маньяк, режущий клиентам глотки, и его подельница запекавшая убиенных в пирожки! Похоже, у кого-то в Петербурге - а может и в Лондоне - была слишком бурная фантазия. Ему бы романы писать. Или пьесы. Да, стоит только представить вот эту жуткую газетную выдумку вместо пьесы на театральной сцене... Михаил поморщился. Нет, не надо о сцене. Сразу вспоминается, как они с Андреем несколько лет назад чуть не разбежались по причине чрезмерного увлечения Михаила крепостным театром. - Маша! Андрей Сергеевич не вернулся еще? - Да вон уж идет, барин, - блеснула слишком понимающей улыбкой горничная. Вся дворня между собой шепталась - сколько лет господа в браке, сын уж в Петербурге учится, а они всё как молодые, глаза так и горят, и страсти бурлят похлеще, чем в любом театре (а про театр жители Голубкова стараниями увлеченного Михаила Юрьевича знали всё в совершенстве). - Доброе утро, Миша, - Андрей улыбнулся супругу, входя в комнату. Разрумянившийся, свежий, но какой-то взволнованный. Глаза так и бегают, уж это-то Михаил замечал мгновенно. - Андро, душа моя, что это за причуды с прогулками до завтрака! - Темные брови Михаила изломились наигранным возмущением. - И даже меня не разбудил. - Ну прости меня, - Андрей порхнул к мужу, примирительно чмокнул в щеку. - Не хотел тебя будить, Мишенька, ты спал так сладко... Еще бы, ночью ведь знатно потрудился! Подмигнул проказливо, глядя, как розовеют мочки мужниных ушей. - Ох, Андрюша, - Михаил покачал головой, глядя, как муж усаживается за стол и с жадностью принимается за еду. - Проголодался? Ты что, до Москвы пешком ходил? - Зачем? - повел плечом Андрей. - Поближе. По деревне прошелся. - К Демьяну, что ли? - усмехнулся Михаил. - Так он вроде не по утрам разговорчивый, а вечером, когда винца примет! У Андрея имелось одно невинное увлечение. Он частенько заглядывал к крестьянам в гости, собирая у стариков, подвыпивших мужиков, у детей всяческие жуткие байки о живых мертвецах, леших, банниках и русалках. Потом эти байки на удивление легко превращались в песни, которые Андрей напевал, пока муж услужливо перебирал струны гитары. Мелодии для этих странных песен всегда находились сами, и изрядно удивляли гостей, навещавших имение Горшенёвых-Князевых. Жутковатые и странно пленительные песни Андрея привлекали их сильнее любых романсов о страстной любви и лазоревых очах. Крестьяне к барской причуде уже привыкли и сказками своими делились напропалую. Поистине неисчерпаемым источником вдохновения для Андрея был пастух Демьян, горький пьяница, но рассказчик, по словам Андрея, неутомимый. Михаил давно подозревал, что Демьян вместо искомых старинных баек втюхивает Андрею собственные пьяные выдумки, однако, Андрея всё устраивало, и песни сочинялись исправно, так почему бы нет? Однако, Демьян и правда был особо словоохотлив вечером, когда винца можно хлебнуть, не боясь, что недосмотришь за стадом. - Ну, не один же Демьян в деревне живет, - засмеялся Андрей. - Есть к кому другому заглянуть. - Это к кому же? Спросил шутя, но Андрей вдруг залился румянцем еще ярче и отвел глаза. - Да так, пустяки. Михаил насторожился. Его Андрей не любил из чего-то делать тайну. Разве что из этих самых своих песен, да и то пока писал их. Муза своенравна, Михаилу ли не знать. А сейчас... - А раз пустяки, то не юли. Случилось что-то, Андрюша? - У знахарки был, - словно решившись, признался Андрей. - У Агатки, что ли? Ну, она та еще говорунья. И что же он тебе нарассказала? - Нарассказала, - Андрей сглотнул и вдруг прижал ладонь к животу. - В тягости я. - Что? - Михаил был уверен, что недослышал. - В тягости. Ребенка жду, Миша. Михаил едва не подавился. Андрей сидел перед ним, алея щеками и, кажется, готов был сквозь землю провалиться. Еще бы - в его-то возрасте! Чуть не полвека миновало. Сын взрослый. Юности порывы хоть и бурлят в сердце, но не оборачиваются всем известными последствиями. А тут вдруг... - Андрей, это как же? - только и сумел выдохнуть Михаил. - Когда?! Андрей усмехнулся. - Как, голубчик мой, ты и сам прекрасно знаешь. А когда - вот тут не поручусь, но думаю - помнишь, как мы на Ивана Купалу юность вспомнить решили? Еще бы Михаилу не помнить. Как тогда, без вина пьяный, через костер сиганул, как украшал Андрюшину голову цветочным венком, и как Андрей плескался в реке, шалыми глазами, зазывным смехом манил к себе - как есть русалка в омежьем обличье. Как было не поддаться этим чарам? И не спали они с Андреем до утра, как в купальскую ночь и положено. - Я и не думал, что будет что-то, - тихо, и будто виновато говорил Андрей. - А потом - дурно что-то, голова кружится, и мутит без повода. Я даже доктора звать не хотел, стыдно было, вдруг скажет, что это лишь воспаленное воображение, следствие поэтической натуры... - Доктора звать боялся, а к знахарке пошел? - хмыкнул Миша. - Ох, Андро, и правда натура ты поэтическая! И мне, мужу, хоть бы раз пожаловался! - Тревожить тебя не хотел, Мишута. Радовался, что у нас наконец-то всё хорошо, и снова вместе, и жизнь наладилась. До сих пор сердце сжимается, как подумаю, что и правда могли из-за театра этого... - Андрей, - ладонь Михаила, тяжелая горячая, накрыла дрогнувшую руку. - Не вспоминай, я тебя прошу, не надо. Никогда, никогда я тебя больше не потеряю. Урок на всю жизнь получил. - Оба получили, - Андрей вздохнул, пытливо глядя на мужа. - А сейчас... Что сейчас, Мишенька? Смотрел, будто приговора ждал. Миша невольно вспомнил одну из песен Андрея - нет, из их общих песен - про палача и его невесту. - Дюша, - позвал он тихо, тем коротким, нежным именем, которое нашептывал наедине, которые разве что подушки кроме них двоих слышали, - Агатка-то что сказала? Андрей вскинул на него удивленные синие глаза. - Сказала - три месяца. Воду лила, кольцо обручальное на нитке подвешивала, вербу раскладывала, говорит - альфа будет. По всем приметам. - Альфа, - повторил Михаил, поднимаясь из-за стола. Подошел ближе - и Андрей не вскрикнул даже, а пискнул, оказавшись в крепких мужниных объятиях. - Андрей, душа ты моя... Да ты теперь... Ты теперь посмей только про годы помянуть, неугомонный ты мой! Слова сыпались вперемешку с поцелуями, обжигающими затылок, щеку, шею. - Владу в Питер напишем. Пусть знает. Брат будет, как-никак! - Брат? - шутливо недоверчиво. - Верно ли? Так ты, Миша, тоже знахарь у нас? - Ну, должно же было что-то и мне достаться, не всё же Алеше, - Михаил рассмеялся. Андрей тоже. Алексей младший Мишин брат, тоже был не чужд всего мистического и таинственного, но скорее был ближе к последователям незабвенного графа Калиостро, нежели к деревенским знахарям. - А еще что наверняка скажу - не надо ничего бояться, Андрей. Всё хорошо будет, слышишь? И что там знахари, если надо - из Германии докторов выпишу, самых лучших, но тебе, Дюша, бояться нечего. Ни тебе, ни ребенку. Ты меня понял? - Мишенька... - Андрей смотрел в лихорадочно счастливые Мишины глаза, горящие сейчас так же, как в ту памятную купальскую ночь - и еще раньше, даже до свадьбы. И тянуло к этим глазам, к этим жарким губам - поцеловать, поверить, раствориться в их не гаснущей все эти годы любви, отложив всё прочее на потом. Суету, волнения, и даже известие о том, что из Германии врача выписывать вряд ли придётся, ибо молодой доктор Альберт Визенберг, встреченный в столице, помнится, признавался, что мечтает изучить получше жизнь российской глубинки. И разве семейство Горшенёвых-Князевых пожалеет предоставить ему эту возможность?