Purple

      Ладно. Вдох, выдох. Дышим глубже и не нервничаем. Хёнджин с этим справится как-нибудь. Во всяком случае, он на это очень надеется. Бумаги, списки и прочая дребедень падают из его рук на стол, едва ли не разлетаясь по деревянной поверхности, полу и вообще всему, что Хёнджин может видеть сквозь линзы собственных очков. Толпа студентов, рассыпанная по всей аудитории, боязливо косится в сторону злого и оттого растрёпанного профессора, то есть его самого. И всё бы ничего, но среди этого сборища невыспавшихся, а то и вовсе полуживых лиц на него в упор смотрит одна слишком наглая, слишком довольная и слишком обаятельная рожа, непозволительно громко отодвигающая стул и плюхающаяся туда же. Ли Минхо собственной персоной. Паршивец смеет припереться в университет позже остальных на добрые двадцать минут с выкрашенной в фиолетовый цвет головой. В ёбаный фиолетовый. Цвет, который даже рядом не стоит с чем-то хотя бы немного напоминающим натуральность.       Хёнджин тяжело опускается в своё пиздецки крутое профессорское кресло (так ему говорят студенты других курсов), укладывает руки на стол, подбородком упираясь в кисть, и начинает в ответ сверлить наглеца взглядом из-под чуть спавших на кончик носа очков. Ему совершенно точно известно, какой реакции на сразу несколько нарушений от него ждут — самой, что ни на есть яркой и, очевидно, вытекающей в какие-никакие последствия. Поэтому, решившись держаться до последнего молодцом, Хёнджин всё-таки помогает пальцем несчастным очкам вернуться на их законное место и набирает в лёгкие побольше воздуха, прежде чем начать конкретный разнос. Минхо же, кажется, абсолютно фиолетово на свои фиолетовые волосы, опоздание и редкие взгляды одногруппников. Если быть точнее, ему кристаллически поебать. Сейчас его заботит внимание только одного лишь человека, сидящего прямо напротив, чуть ниже столов первого ряда. — Ли Минхо.       Вот и первая реакция, гремящая в напряжённой тишине. Губы Минхо расплываются в ещё большей нагло-заигрывающей улыбке. О да, он прекрасно знает, какое впечатление производит сейчас на своего профессора. Хёнджин смотрит на него снизу вверх испепеляющим взглядом, в котором отчётливо читается толика настоящей угрозы, но неожиданно будто успокаивается, откидывается на спинку кресла и принимает вид хозяина положения. Минхо слегка теряется, однако по-прежнему контролирует мимику и собственное тело. Игра в кошки-мышки начинается. — Ли Минхо, — повторяется профессор, — Вам известно о правилах университета? — он аристократично снимает очки, загибает дужки и засовывает их в нагрудный карман рубашки, которая так сексуально обтягивает его тело, что Минхо едва ли удерживается от того, чтобы хищно сощуриться и облизнуть губы, принципиально показывая свою заинтересованность. — Разумеется, профессор Хван.       Главное, сохранять тон голоса равномерным, возможно, иногда уходить чуть вверх, чтобы казаться кошкой в этой ситуации. Что ж, не такая уж и непосильная задача для того, кто является ей по сути.       Студенты тем временем сидят неподвижно в ожидании жестокой расправы над тем, кто нарушил тысячу и одно правило, сегодня решив пополнить список своих заслуг ещё двумя. — У меня есть все основания полагать, что мои глаза меня не обманывают и видят на Вас цвет, амбассадором которого является профессор Сонг, — по аудитории прокатывается тихий смешок, а улыбка Минхо блекнет. Однако делает она это едва заметно, становясь видной лишь для одной пары глаз.       Это было унизительно.       Каждый в университете знает профессора Сонг и её нездоровое пристрастие к фиолетовому цвету. Сукой она была редкостной, так что сыскать хотя бы одного студента, которому эта фурия симпатизировала бы, крайне трудно. Забавно и грустно одновременно, что дело с ней имели все на разных годах обучения, даже те, у кого профессор не вела ни одну из дисциплин. При всём своём скверном характере Сонг люто угорала по фиолетовому цвету и каждому его оттенку. Ужасные бабушкины юбки, платочки на шее, нелепые огромные серьги, очки в толстой лавандовой оправе, туфли на удивительно высоком каблуке, обшитые дешёвым бархатом, которыми не очень молодая леди наступала на ноги особо смелым студентам — всё в ней было фиолетовое. Ходячий баклажан, не иначе.       А Хёнджин баклажаны не любил. Так что упоминание своей коллеги ему стоило сбора остатков самообладания и невозмутимости, лишь бы не скривиться в гримасе отвращения. Надо признать, что и как человек Сонг была абсолютным дерьмом. Противная старая карга, у которой сдать экзамен было равносильно стоянию перед судом, где тебя почти приговорили к смертной казни, а доказательств не хватало, умело портила жизнь всем окружающим, даже таким же преподавателям, как она сама. Однако за простым неимением шансов от неё сбежать Хёнджину пришлось смириться с существованием беса под боком. В конце концов, студентам доставалось всяко больше, чем ему. Он-то тут так… Мимо проходил, так сказать.       В общем, сравнение с самой ебанутой личностью университета Минхо не нравится от слова совсем, зато безумно смешит особо любопытных одногруппников. Ему даже приходится повернуться назад и зло зыркнуть на хихикающую в кулак девушку. Та мгновенно замолкает и испуганно таращится на него круглыми глазами. Внимание Минхо возвращается обратно к Хёнджину. — Вы правы. Отсутствие очков по-прежнему позволяет Вам судить о мире с поразительной точностью, — недобро скалится он. Остальные ошалело ахают, пытаясь хотя бы примерно представить, что бывает за такой неуважительный тон по отношению к старшим. — Конечно, ведь теперь Вы выделяетесь на фоне остальных людей весьма неплохо. Одно такое наглое фиолетовое пятно сидит и что-то бормочет мне вдалеке, при этом не забывая опаздывать на мою дисциплину, — Хёнджин складывает руки на груди, отчего его белая и в связи с этим почти полупрозрачная рубашка ползёт соблазнительными складками. Верхняя пуговица держится на честном слове.       Улыбка медленно сползает с лица Минхо, а в глазах у него зажигаются совершенно бесовские огоньки. Он переводит взгляд с рубашки под жилистыми руками на лицо, увенчанное слегка волнистыми чёрными прядями, и обратно. Чёртова пуговица не даёт ему сосредоточиться на конфликте. — Похоже, Вам придётся в очередной раз ознакомиться с правилами университета. Уверен, многие из них покажутся Вам знакомыми, — Хёнджин поднимается из-за своего стола и размеренным шагом движется к огромной доске, рядом с которой ему придётся провести примерно весь рабочий день. — Зайдите ко мне после пар.       На этом их дискуссия оканчивается. Минхо, скрипя зубами, принимается строчить в тетрадь конспекты, потому что будь он хоть трижды хулиганом и оболтусом, а повышенную стипендию за отличные оценки никто не отменял. Хёнджин же дальше спокойно ведёт пару, предчувствуя своей задницей что-то очень нехорошее, что ждёт его сегодня вечером. Минхо способен напакостить. И если не в университете, то дома. К счастью или сожалению (Хёнджин пока не решил), но это чучело — его молодой человек, который при всей своей невозможной «доброте», всё ещё Ли Минхо. Тот самый Ли Минхо, который порой жмётся к Хёнджиновой груди по утрам, а потом приходит и начинает неистово спорить с небезызвестной Сонг, постоянно опаздывает и вообще ведёт себя, как чепуха. Чуть позже ещё удар в глаз кому-нибудь пропишет для порядка, мол, нечего срывать пары профессору Хвану. Иронично, учитывая, что этим он занимается на повседневной основе.       И заставляет волноваться. Сегодня вот, с утра пораньше пропал и поминай, как звали. Не написал, не позвонил, не предупредил, словом, исчез. Хёнджин думал, что волосы себе на нервной почве повыдирает от таких фокусов. Благо существуют они в одном университете. Если бы и туда не заявился, пришлось бы ментов на уши поднимать. А он оказывается вон чего… В фиолетовый покраситься решил. Долбоёб хренов.

***

      Минхо с раздражением и щекочущим лёгкие предвкушением дёргает ручку аудитории, как и договаривались, после пар. Только вот есть одно «но»: она не поддаётся. Дверь закрыта. Закрыта, мать его. — Ёбаный Хван Хёнджин, — шипит себе под нос Минхо. — Решил поиздеваться? Это мы ещё посмотрим.       Он резко ударяет ладонью по деревянной поверхности. Дверь издаёт предсмертный грохот, мягко напоминая, что годы уже не те и она явно не потянет ещё один такой удар. Студент, случайно проходящий рядом, почти подпрыгивает на месте и опасливо смотрит через плечо на злого Минхо, затем шустро ретируясь от греха подальше. Тот же в упор глядит на дверь и тяжело дышит. Он замедляется, и грудь его начинает снижать свою агрессивную скорость по вздыманиям. — Спокойно, Минхо, — успокаивает Минхо сам себя и чуть поглаживает в районе ключиц, чтобы прийти в трезвое состояние.       Надо признать, шалость Хёнджина его вывела. Причём вывела совершенно неожиданно. Они часто подкалывают друг друга, дразнятся, дурачатся, оставляя в совместной жизни место и редким нежностям. По-другому просто не получается. Уже привыкли, что ни дня не пройдёт без бесконечных шуточек касательно их отношений профессор-студент, мелких пакостей и незаметной заботы друг о друге. Однако сегодня, когда Минхо сбежал рано утром (почти ночью) из квартиры к другу, чтобы успеть перекраситься, он ожидал, что Хёнджин будет в восторге и сделает буквально всё, лишь бы только вечером его втрахивали в кровать. Проще говоря, пока Минхо стоял в позе бублика над ванной, а Феликс помогал ему мыть голову, он представлял себе восхищённый раздевающий взгляд и, возможно, чуть подкашивающиеся коленки своего парня. В конечном счёте, получил он только холодные глаза, сравнение с профессором Сонг и полный игнор в свою сторону, включая ранний уход из университета без него любимого. При всём при этом Минхо упорно не хочет признавать, что, может быть, сам самую малость виноват: он не отвечал на звонки, когда Хёнджин потерял его утром, опоздал, нарушил очередные правила, за которые прилетит именно Хёнджину как куратору курса, да ещё и имел наглость шутить про зрение.       Ладно, хорошо. Минхо виноват. Правда виноват. Это он понимает по пути домой, пока пинает камни и едва ли смотрит на светофоры перед собой. Не стоило ему сегодня вести себя подобным образом. Хотя так хотелось сделать Хёнджину сюрприз. Минхо знает все фетиши профессора. В том числе и тот, который отвечает за постоянное копошение носом в его волосах во время ночей или простого проявления ласки. А ещё знает, что Хёнджину нравится фиолетовый, хотя он ненавидит многие вещи этого цвета. Например, баклажаны. — Чёрт бы тебя побрал, Хёнджин! — в сердцах рявкает Минхо на стаю каких-то птичек.       Те с ужасом и визгами разлетаются в стороны. Благо прохожих рядом не наблюдается. Отделались бы, конечно, лёгким испугом, но всяко неприятно.

***

      Домой Минхо приходит злой, как чёрт. Злой на себя, на Хёнджина и на ситуацию в целом. Однако к одному определённому решению он всё-таки приходит: профессора Хвана стоит немного проучить, а потом уже можно будет извиняться. Гордость не позволяет поступить наоборот, хотя, возможно, и стоило бы.       Звук закрывающейся двери громкий, но Минхо никто не выходит встречать, что его, конечно, злит. Хёнджин, если находится дома, обычно тут же появляется в дверном проёме их спальни или кухни, чтобы оставить короткий поцелуй на холодной после улицы щеке или сказать что-нибудь ласковое. В этот же раз абсолютный игнор. Неприятно. Только в одной из комнат что-то скворчит, видимо, на сковороде. Запах тоже стоит такой, что невольно рот наполняется слюной, а желудок решает начать подражать тихоокеанским китам. Ну вот. Теперь есть хочется. И Минхо пока не решил, еда или всё-таки что-то (кого-то) более интересное. Он снимает обувь, справедливо рассудив, что идти на разговор стоит, а дальше видно будет. И решать проблемы нужно по мере их поступления.       На кухне Хёнджин стоит в домашней футболке Минхо и растянутых штанах. На плите действительно шипит сковорода с овощами, рядом дымится рис и ждут своего часа кимпаб с кимчи. Щёлкает кнопка чайника, оповещающая о вскипевшей воде. Минхо вздрагивает, ловя себя на мысли, что стало ещё стыднее за сегодня, но подумать об этом как следует не успевает, потому что встречается с чужим обиженным взглядом. Перед ним хмурый Хёнджин с опасно навострённой деревянной лопаточкой в руках. Пожалуй, Минхо не хочет знать, что с ним может сделать небольшой предмет кухонной утвари и полотенце на плече у парня. — Уйди, мешаешь, — Хёнджин недовольно отодвигает его и принимается раскладывать только что приготовленные овощи по тарелкам.       Минхо такое поведение не сильно устраивает. Он тут, понимаете ли, мириться пришёл. — Злишься на меня? — Да.       Звучит самую малость больнее, чем ожидалось. Впрочем, Минхо догадывается, как это можно исправить. Наверное. Он не уверен.       Хёнджин, моментально замерев со сковородкой в одной руке и лопаткой в другой, чувствует, как шаловливые руки пробираются под его футболку и обвивают точёную талию. Зараза. Знает, на что давить надо. Но Хёнджин сегодня злой и обиженный, так что такие трюки с ним не пройдут. Нужно только не смотреть на эти шикарные окрашенные волосы, взгляд с хитринкой и соблазнительные губы, чтобы, не дай бог, не сорваться. Как ни крути, а он корит себя за то, что не высказал должным образом восхищение новым цветом. Минхо ведь покрасился ради него, хотя никогда не хотел этого делать, покрасился, потому что Хёнджин сказал ему когда-то, что любит фиолетовый и он бы подошёл красивым кошачьим глазам. Да и что греха таить, это даже немного заводит. И злой Минхо тоже заводит. — Неужели тебе совсем не нравится?       Минхо пытается замаскировать в голосе нотки надежды, но почему-то всё равно остаётся железно уверенным, что Хёнджин всё слышит и понимает. Тот молчит. Однако Минхо чувствует, как напрягаются его мышцы, как подтянутое тело замирает в его руках, когда они сильнее сжимают бока, как в пах упираются чьи-то ягодицы, намеренно толкнувшись туда, навстречу. Стремительно разгорается желание. Хочется совершить какую-нибудь безобидную пакость. Наказать. Сделать так, как нравится Хёнджину. — Нет.       Ложь в его голосе скользит до противного приятного. Хёнджин буквально даёт повод сделать с собой что-нибудь, что совершенно превосходно переплетается с планами Минхо на него. На сердце даже как-то горячо становится от осознания, как сильно они сходятся каждый раз: касается ли дело элементарного, где провести выходные, или развратных планов на ночь, чтобы точно не оставить соседей со всех сторон равнодушными. На беду, слышимость тут просто отвратительная, поэтому порой приходится краснеть в лифтах, стоя рядом с бабушками из квартир неподалёку. Хёнджин слишком громкий для таких дел. Впрочем, в аудитории его тоже слышно прекрасно, за какой партой ни сиди. — Врёшь, — скалится Минхо, а потом хватает Хёнджина за руку и тянет прочь от плиты. — Ты мне за это ответишь. И за дуру Сонг — тоже, — добавляет он, когда они по волшебному велению головы и головки Ли оказываются в спальне. — И не подумаю, — упрямится Хёнджин и вместе с тем ясно осознаёт, что это финишная прямая, от его задницы ничего не останется через каких-то несчастных пару минут. — Вот как? — Минхо вскидывает брови, оборачиваясь через плечо.       Он рывком опрокидывает Хёнджина на кровать и смотрит на него сверху вниз, упиваясь тем, что именно он контролирует ситуацию. Теперь они не в аудитории, они там, где нет лишних глаз, где можно делать всё, что только взбредёт на ум извращённой фантазии обоих. Несмотря на соседей, здесь можно шуметь, можно целоваться до онемения губ и порой практиковать самые разные вещи, на которые они не решались с предыдущими партнёрами. — На колени.       Хёнджин почти готов скулить уже от того, как властно звучит сейчас голос Минхо. Он любит такого Минхо, любит подчиняться ему и выполнять любой каприз. Ощущение каждый раз, будто тело само начинает расплываться лужей и слушать понижающийся от возбуждения голос. Хёнджин всецело доверяет ему, так что, вздумайся партнёру привязать его к кровати или связать и бросить в середине комнаты, он не испугается, а останется терпеливо ждать указаний.       Хёнджин преданно слезает с кровати и встаёт на колени, не решаясь поднять голову. Обиды тут же стираются, будто их и не было никогда. Сознание уже рисует примерные картинки, иллюстрирующие дальнейшие варианты развития сегодняшнего вечера. Становится совершенно очевидным, что Минхо не отпустит его просто так. Хёнджин знает, что разозлил его там, в аудитории, когда сравнил с сукой Сонг и бросил одного у закрытых дверей. Глупо скрывать факт того, что сделал он это намеренно. Да, он сам злился за испорченное утро и ожидаемый выговор от ректора касательно цветных волос их студента, но куда больше ждал, что же последует за этим. Специально раздражал, видел, как глаза у Минхо наливались гневом, а грудь начинала ходить ходуном в попытках сдержать бурю эмоций, над которой так старался Хёнджин. Желаемый результат получен. Остаётся только наслаждаться.       Минхо хватает его за отросшие тёмные волосы, больно тянет вниз и сам наклоняется ниже, к проколотому уху. Хёнджин тихо шипит от саднящего ощущения у корней, но покорно следует за чужой рукой, не рискуя ослушаться или сопротивляться. — Ты понимаешь, что сделал сегодня? — едва различимый шёпот опаляет чувствительную кожу.       Хёнджина мигом кроет мурашками, но он молчит, ничего не отвечает. Сознание заполняет опасное желание подразнить, создать ощущение игнорирования, которое Минхо терпеть не может ни в каком его проявлении: касается то учёбы или личного отношения к нему. Где-то рядом проносится понимание, во что могут вылиться подобные игры с огнём, куда старательно подливается масло с самого утра, но Хёнджину почему-то похуй. Его это не волнует, не ебёт. Он только ухмыляется, нагло заглядывая в потемневшие глаза напротив. Ресницы и губы у Минхо дрожат в слабых волнах то ли гнева, то ли возбуждения. — Хочешь по-плохому? — практически выплёвывает студент своему профессору, видя, что ответа на предыдущий вопрос не следует.       Снизу всё же издают насмешливый звук, напоминающий бросание вызова, однако не делают больше ничего из того, что противоречило бы их нынешней позе.       У Минхо почти дёргается глаз от такой наглости. Хёнджина грубо разворачивают и лицом вдавливают в матрац. В нос мгновенно вбивается запах свежих простыней, постиранных только недавно. Широкая ладонь плотно лежит на затылке, так, что почти невозможно двинуться в сторону. Конечно, Хёнджин знает и радуется тому факту, что ничего плохого ему не сделают и в таком положении, но холодок всё равно умудряется пробежаться по обездвиженному телу.       Сзади что-то щёлкает. Сердце ускоряет свой ритм до каких-то немыслимых темпов. Слюна активно скапливается в приоткрытом для дыхания рту. Да ладно? Серьёзно, блять? Наручники, которые они купили когда-то чисто по приколу, чтобы опробовать в каком-то далёком туманном будущем? Минхо действительно решает воспользоваться ими именно сейчас? Хёнджин протяжно стонет не то от возбуждения, не то от негодования. Он даже слов подходящих сейчас найти не может. Откуда только его ебанутый на голову парень умудрился их вытащить? Лежали же в… Далеко, в общем, лежали. — Сейчас будем с тобой по-другому разговаривать.       Хёнджин не видит, но буквально ощущает хищную ухмылку позади. Он соврёт, если скажет, что она его ни капельки не пугает. Ещё как пугает, мать его. Весь настрой идти наперекор резко испаряется.       Рука с затылка пропадает. Хёнджин не двигается и всё так же лежит, уткнувшись носом в одеяло. Терзают его смутные сомнения касательно хорошего исхода, если он хоть немного дёрнется. Именно в этот момент от Минхо веет чем-то, что действительно вселяет леденящий страх, покорность и по совместительству стояк в штанах. Вот так наборчик. Достойный их отбитой на голову и все остальные прилагающиеся части тела парочку. Матрац рядом ощутимо проминается. Минхо садится к стенке, догадывается Хёнджин. Их кровать стоит в углу комнаты, приложившись сразу к двум стенам, и, судя по тому, что чужие ступни упираются ему в бок, Минхо выбирает расположиться где-то у изголовья. — Подними голову.       Как только Хёнджин слушается приказа и решается вылезть из своего «укрытия», Минхо упирается кончиками пальцев ноги ему в подбородок, тем самым помогая не упасть в таком неудобном положении. Член в штанах дёргается, весь Хёнджин натягивается, будто струна. Руки, скованные за спиной, потихоньку начинают ныть, но Хёнджин не обращает на них внимания, вперившись взглядом в донельзя довольное выражение лица рядом. — Забирайся на кровать.       Легко сказать — трудно сделать. Хёнджин сначала смеряет Минхо сомневающимся взглядом, но потом всё-таки предпринимает попытку, даже не думая ослушаться. Он и раньше замечал за собой странные наклонности касательно унижения, но случая опробовать всё никак не представлялось, да и заикался об этом всего единожды и очень давно. Ему как-то даже в голову не приходило, что Минхо может поддержать его и принять роль унижающего. Однако, если глаза, чувства и осязание не обманывают Хёнджина, именно это сейчас и происходит с ним. Он рад. Ему интересно попробовать что-то новое в их половой жизни. Кроме того, настрой, как нетрудно заметить, самый подходящий. Минхо зол и возбуждён, Хёнджин — просто возбуждён. Единственное, чего действительно хочется, так это расстелиться половой тряпкой в ногах и не прекращая стонать. Внезапное желание стать развратной шлюхой несколько сбивает Хёнджина с толку.       Хёнджин перекидывает одну ногу через голени Минхо и усаживается чуть выше подъёма стоп. И вот он мог ждать чего угодно, но не того, что в грудь ему упрётся ступня и повалит на спину, благо размеры кровати позволяют. Хёнджин оказывается лежащим на собственных руках, с широко расставленными ногами и блядски приоткрытыми от удивления губами. Минхо нависает сверху над ним, опираясь только одной рукой подле красивого лица, и пробегается по картине под ним оценивающим взглядом. В нём скользит несдерживаемое удовольствие и даже какое-то кошачье злорадство. По всему Хёнджину стадом бегут мурашки, они выдают с головой и вынуждают смотреть куда угодно, только не на верх, не на Минхо. Такое внимание смущает, заставляет хотеть свернуться калачиком в углу и тихо хныкать от неудовлетворённости, зато в безопасности.       Под кромку футболки мягко забирается широкая тёплая ладонь. Движется она удивительно, если не сказать подозрительно, мягко. Хёнджин вскидывает брови в непонимании, но не успевает толком возмутиться, как край тут же задирают, а потом впиваются пальцами в стыки челюсти, чтобы раскрыть рот. Туда же впихивают клочок ткани, взглядом приказывая держать. Хёнджин невольно выгибается в спине, ощущая, как разгорячённую кожу опаляет чуть прохладный воздух. В чём-то неожиданно, но его невероятно возбуждает положение, в котором он оказывается. Бугорок на домашних, ничего не скрывающих штанах становится всё заметнее и старается по максимуму привлечь к себе внимание. На одной из светлых клеточек, прямо возле шва, образуется мокрое пятно. Минхо любопытно оглядывает его, смекая, что Хёнджин расхаживал по дому без нижнего белья. Во дела.       Дыхание становится более загнанным, когда Минхо близко-близко склоняется к оголённой груди и щекочет своими невозможными фиолетовыми волосами чувствительные соски. Для них обоих остаётся загадкой, почему они так ярко реагируют на любимые прикосновения и подразнивания, абсолютно не замечая, есть ли на них одежда или нет (поэтому под рубашку всегда надевается светлая тонкая майка). Однако Хёнджин знает, сколько удовольствия доставляет Минхо играться с ними: кусаться, выкручивать, смазывать слюной и дуть, пока ещё влажно. Только вот в этот раз Минхо откровенно бездействует, замерев. Он только склоняется и тяжело дышит, ничего больше. Хёнджину очень хочется спросить, что не так, но футболка в своих зубах значительно усложняет ему задачу. Рёбра приятно-болезненно жжёт от близкого дыхания. Совершенно внезапно до Хёнджина доходит, что Минхо дышит им. Просто вдыхает его запах, пребывая где-то в своих мыслях. Это странно. Очень странно.       Только Хёнджин решается сделать что-нибудь, может быть, даже спросить, как к солнечному сплетению тут же присасываются губами. Спину непроизвольно гнёт сильнее, глаза зажмуриваются до вспышек под веками. Чересчур хорошо от одного лишь поцелуя. Грудная клетка — слишком чувствительное место. Где ни коснись, куда ни поцелуй или укуси, везде будет отдаваться покалыванием и заметным стояком. Член вновь дёргается, что не остаётся незамеченным. — Не терпится? — Минхо отрывается от молочной кожи. С его губ тянется ниточка слюны, а Хёнджину только и остаётся, что засматриваться на манящий блеск и ощущать, как саднит небольшое пятнышко под рёбрами.       В ответ слабо кивают. Хёнджин смотрит удивительно загнанно для того, с кем ещё не сделали ничего страшного. — Сейчас мы решим эту проблему, — оголившиеся белые зубы и тянущийся кверху уголок губ поистине пугают.       Хёнджина резко дёргают за талию — теперь он оказывается сидящим и тяжело дышащим перед Минхо. Его сильно тянет согнуться пополам, чтобы хоть немного прикрыть перед, но этого ему не позволяют. За спину и ноги хватаются, переворачивают лицом от себя. Хёнджин невольно падает. Он всё ещё стоит на коленях в очень неловкой позе, но подняться без уже онемевших рук просто не в силах. Чуть влажный от испарины лоб упирается в смятую простынь, волосы лезут в глаза и щекочут шею. Практически на физическом уровне ощущается, как краснеют уши и щёки. Задницу его сильнее поднимают кверху рывком, подхватив в районе паха. Хёнджина конкретно встряхивает, и он сдавленно стонет. Пробует пошевелить руками, но получается скверно. Всё затекает и теперь неприятно ноет. Цепочку между наручниками подцепляют пальцами и тянут на себя, Хёнджину приходится податься следом и чуть привстать, крепко зажмурившись. Минхо притягивает его к себе, прикусывает мочку уха и тут же разгорячённо шепчет: — За каждым ударом я жду извинения за сегодняшние выходки. Считай.       Хёнджина толкают. Он наконец выпускает из зубов кусок футболки, та от своих размеров скатывается к подбородку и оголяет всю спину. Вдоль позвоночника проходятся умелые пальцы, заставляя прогнуться сильнее, больше походя на кошку. Штаны сдёргивают. Как Минхо и думал, под ними не оказывается боксеров. Какая досада. С пару секунд он любуется изящной дугой спины, светлой кожей без изъянов и отставленными прямо перед ним ягодицами, но быстро возвращает себе самообладание.       Ладонь рассекает воздух и раздаётся первый удар. Хёнджин крупно вздрагивает, поджимает под себя ноги в попытках скатиться вниз и уйти от прикосновений, но его подтягивают к себе и ощутимо дёргают вверх. — Первый удар ты пропустил, хён.       Руки непроизвольно сгибаются в локтях, колени сходятся вместе. Больно. Что страннее, приятно-больно. Хёнджин сдавленно стонет. Звук глушится тканью. Зато его прекрасно сменяет другой, хлесткий и звонкий. Левая ягодица тут же начинает гореть, наверняка неслабо краснея. — Один… — выдавливает Хёнджин, ярко ощущая, как в уголки глаз постепенно подступает влага, тут же впитываясь в футболку и постельное бельё. Деваться особо некуда. Руками толком не пошевелить, ноги мгновенно остановят. Минхо бьёт сильно, не жалея нежную кожу, чтобы наверняка остались следы в качестве напоминания об утренних просчётах. — Не слышу извинений, — почти шипят сверху. Минхо больно впивается пальцами в правую худую ягодицу. Кожа под ними приятно сминается, на ней остаётся более насыщенный розовый оттенок, чем после удара. Потрясающее зрелище, любой бы позавидовал. — Прости за то… Что сравнил тебя с каргой Сонг, — Хёнджин дёргается в ожидании, что сейчас ударят снова, но его только сильнее хватают, а ещё проводят ладонью по животу, задевая лобок и чуть касаясь члена. Вот же блядство. — Принято.       Следует третий удар. Мурашки новой волной бегут вдоль всего тела, а мышцы бешено сокращаются. Минхо замечает, как плотно сжимается колечко ануса прямо перед ним. Непроизвольно тянет облизнуть пересохшие губы. — Два, — Хёнджин чувствует, как задыхается от неудобного положения, поэтому поворачивает голову влево и сверлит взглядом стенку. По виску катится первая слеза.       Дальше следует затянувшееся молчание. Никто не решается прервать тишину. До поры до времени. Одному из них это надоедает. — Почему я должен заставлять тебя говорить? — вопрос этот сопровождается новым громким шлепком. Всё тело напрягается, становясь похожим на один оголённый нерв, и содрогается мелко и часто. — Прости, что бросил тебя у закрытых дверей… — Молодец. Что ещё забыл?       Левая ягодица наливается цветом ярче прежнего после ещё одного шлепка. Минхо на физическом уровне ощущает удовольствие от того, в какие условия поместил своего парня. Бледную кожу кроют розовые и красные пятна, колени разъезжаются, рот приоткрыт в немом стоне, а из глаз текут слёзы. Потрясающе. Можно было бы, конечно, принять Минхо за какого-нибудь садиста, но он не делает ничего того, что было бы неприятно Хёнджину. Им нравится экспериментировать, нравится оказываться в ситуациях, с которыми до этого дела иметь не приходилось. Кроме того, если хорошенько порыться в ящичках памяти, обнаружится много разных извращённых и не очень фетишей. Минхо гордится тем, что может осуществить одну из странных, может быть, даже ебанутых в чём-то идей Хёнджина. Ему безумно льстит наблюдать за тем, насколько его парень выглядит разбитым, а ещё осознавать, что в этом виноват именно он и никто больше. Неожиданно приходит мысль, как удивились бы другие студенты, узнай они, кто трахает их препода по вечерам. От представления их охуевших лиц на душе становится значительно теплее. В конце концов, такое позволено видеть только Минхо, потому что Хёнджин его. С ног и до головы его. Он доверяет Минхо настолько, что готов со скованными руками лежать под ним и беззащитно подставляться под удары. — Прости, что вёл себя так, когда ты пришёл, — хнычет Хёнджин и предпринимает ещё одну попытку сползти вперёд.       За волосы хватают, приподнимая ближе к уровню собственного лица. Минхо вгрызается ему в шею зубами, оставляя там красивый цветущий засос. Кусает за плечо и в загривок. Хёнджин натурально скулит, задирая лицо к потолку и крепко жмурясь. Больно, но оттого не менее хорошо. Член изнывает без чужого внимания, с него скатываются крупные капли естественной смазки, но Минхо продолжает его игнорировать. У самого уже плоть трётся о твёрдый шов джинсов. Он упорно терпит. Сейчас главная задача — довести Хёнджина до совершенно бессознательного состояния. — Думал сбежать от меня? — удар приходится по внешней части бедра, совсем близко к члену. — Действительно надеешься на скорое прощение? — ещё один громкий хлопок, плавно сливающийся с почти что высоким стоном. — Даже не надейся. Ещё пять. Считай.       По щекам текут горячие слёзы, Хёнджин весь дрожит и сжимает пальцы в кулаки. Всё немеет, горит от беспорядочных ударов. Он покорно считает и параллельно захлёбывается в собственных стонах удовольствия и боли. Видимо, они с Минхо действительно извращенцы.       После последнего шлепка ладонь ложится на горло чуть ниже кадыка. Хёнджин закатывает глаза, судорожно вдыхая кислород, который у него будут постепенно пытаться отнять. Он прижимается спиной к груди сзади, всё ещё плотно обтянутой форменной рубашкой. Своя футболка кое-как собирается в районе лопаток и прилипает из-за выступившего пота. Замкнутые сзади руки мешают, но весьма удачно ложатся на твёрдый член. Минхо рвано выдыхает и сильнее сжимает горло, тут же вдавливая податливое тело в себя. Он делает это осторожно, так, чтобы не осталось следов и Хёнджину не стало совсем плохо, но всё же делает, потому что знает, что его парню подобное до безобразия нравится. Минхо сам порой задаётся вопросом, что такого в удушении, однако сам проверять не спешит. Если Хёнджину это помогает кончать и получать больше удовольствия, то пожалуйста. Минхо сделает всё. — Хороший мальчик, — хвалят Хёнджина и отпускают шею. Он улыбается и ластится затылком, толкаясь куда-то в ключицу. Минхо поглаживает его тёмные волосы.       Наконец, оковы спадают. Хёнджин свободно выдыхает, когда замок наручников наконец-то щёлкает. Он безвольной тушкой падает на кровать, правда, долго лежать в таком положении ему не дают. Стягивают окончательно футболку, позволяя жару тела немного спасть, чуть массируют голову и отступают. — Ты ещё не заслужил прощения, — Минхо предупреждающе звякает пряжкой ремня и отсаживается подальше.       Хёнджин с блеском в глазах не то от восторга, не то от недавних слёз пододвигается ближе. Со странным упоением он смотрит на красивые очертания чужого члена сквозь боксеры, на мокрое пятно сбоку и налитые яйца. Падающую на глаза и скулу чёрную прядь ему заботливо заправляют за ухо, затем спускаются кончиками пальцев к щеке и очерчивают её, мягко подцепляя подбородок. Хёнджин преданно заглядывает в чужие бездонные глаза снизу вверх, когда ему давят большим пальцам на нижнюю губу и отводят её в сторону. Минхо наклоняется, чтобы тут же впиться, быстро, резко укусить, оставив за собой ранки от клыков, и вернуться в исходное положение. Губы Хёнджина соблазнительно блестят, остатки слюны смазываются по подбородку. Минхо заглядывается. Он смотрит на эту бесстыдную картину долгую минуту, а затем приходит в себя. Взгляд его тут же меняется с мягкого на колючий, подчиняющий, доминирующий. — Зубами. Снимай без рук.       Хёнджин часто кивает, затем коротко лижет член сквозь хлопок. Минхо откидывает голову назад и сжимает меж пальцев простыни. Он чувствует, как в тонкую ткань осторожно вцепливаются чужие зубы, медленно стягивают её и наконец освобождают твёрдую плоть. Хёнджин проводит языком по всей длине, не забывая чуть втянуть кожу на яйцах. Постепенно он поднимается к крупной головке. Та красиво блестит естественной смазкой и чуть загибается кверху, давая представить, как хорошо и приятно она будет скользить внутри самого Хёнджина. Глаза сами собой мечтательно прикрываются. В волосы незаметно, будто затаившаяся змея, вплетается пятерня Минхо, поэтому Хёнджин переходит к действиям: вбирает в рот небольшую часть, очерчивает языком и толкает за щёку, плотно обволакивая слюной. Та тонкой струйкой стекает по всему стволу, заставляя пальцы на ногах Минхо сладостно поджиматься. Он слегка помогает Хёнджину двигаться, насаживая его сильнее. Шаг за шагом почти вся длина вмещается в горячий рот. Внутри чертовски хорошо, практически невыносимо. Минхо не может отвести глаз от блядски сжимающих его бордовых губ, не может перестать чувствовать, как гладкий язык очерчивает каждую выступающую венку. Хёнджин периодически возвращается обратно только к одной головке, чтобы ласково толкнуться языком в уретру и поместить её за щёку, но потом практически сразу принимается опускаться ниже. Сегодня хочется взять как можно глубже, даже подавиться, если будет нужно. Он чувствует, как конец упирается ему в горло, но продолжает игнорировать рвотный рефлекс, першение и новый поток слёз. Минхо же иногда стирает их одной рукой, другой — ускоряет темп.       В какой-то момент Хёнджин хочет отстраниться, но его не пускают. Он терпит несколько секунд, пока в конечном счёте не начинает бить ладошкой по крепкому бедру возле головы. Минхо намёк ловит налету, поэтому всё-таки позволяет откашляться и отдышаться. Хёнджин благодарно косится на него, продолжает держаться за горло и кашлять. Минхо не кончил, но и его собственный член по-прежнему неизменно стоит. С этим надо что-то делать, они понимают это оба.       Недолго думая, Минхо валит Хёнджина на спину и нависает наконец сверху. Их взгляды встречаются. Несмотря на напускную надменность и холод, Хёнджин видит напротив теплоту и нежность. Пускай эти чувства сейчас запрятаны далеко и напрочно, но совсем скоро они вырвутся. Хёнджин прекрасно знает, что Минхо тоже переживает из-за сегодняшнего конфликта, знает, что парень просто хотел сделать ему приятно. У него получилось. Хёнджин любит фиолетовый. В особенности тот оттенок, который он сейчас видит над собой.       А ещё любит Ли Минхо. — Они красивые, — Хёнджин поднимает руку и краешком ногтя отодвигает свисающие фиолетовые пряди. Так гораздо лучше видно дрожащие ресницы, ровный острый нос с родинкой на кончике и очаровательный румянец. — Тебе правда нравится? — Да.       Минхо с трудом сдерживает порыв улыбнуться. Он всё ещё злой и грозный зверь. Да, именно так. Альфа всех альф, так сказать. Так что смазка достаётся из-под подушки сама собой и совсем скоро оказывается на длинных пальцах. Вязкую жидкость слегка растирают, а затем наносят на сжимающееся колечко мышц. Хёнджин, словно королевская девственница, сводит колени вместе, сам от себя такого не ожидая. Минхо кидает на него недовольно-удивлённый взгляд. — Расставь ноги шире.       Одну из коленок отводят в сторону самостоятельно, другой — помогают свободной рукой Минхо. Он проталкивает одну фалангу пальца и теперь уже в чистом удивлении вскидывает брови. Хёнджин хитро улыбается. — Ты готовился?       В ответ только развязно облизывают губы и щурятся совершенно по-кошачьи. — Шлюха, — произносится с насмешкой, эмоциональный оттенок которой очень трудно отнести к какой-либо группе. Слишком трудно представить себе смесь издёвки, любви и попытки унизить.       Минхо резко наклоняется и, не сдерживаясь, кусает мягкие губы. Он поочерёдно всасывает то верхнюю, то нижнюю, встречается с чужим языком, проводит кончиком своего по нёбу. Пальцы крепко-накрепко сжимаются на бёдрах, иногда скользят то вниз, то вверх, переходя на невероятно узкую талию. Тут и там наверняка останутся синяки, которые будет трудно объяснить случайному свидетелю в раздевалке, к примеру, но никого это не волнует по крайней мере сейчас. Минхо залезает поцелуем даже на подбородок Хёнджина, опускается на шею и облизывает там выступающие венки. Пальцами задевает чувствительные соски, слегка растирая их или вдавливая. Проходится скользящими движениями по внутренним сторонам рук, потому что там кожа нежная и лучше ощущает прикосновения. Хёнджина гнёт и метает в разные стороны по кровати от контраста жёсткости и мягкости. Он абсолютно не знает, куда себя деть, поэтому только цепляется за подкаченную спину и плечи.       Минхо в очередной раз за этот вечер меняет их положение. У Хёнджина под пахом тут же оказывается подушка, чтобы было удобнее. Он благодарно что-то угукает и прогибается сильнее, отставляя задницу. Минхо честно пытается, но не сдерживается и ударяет по ней ещё раз. Слышится недовольный стон. Победная усмешка лезет на лицо. На этот раз её никто не прячет.       Двое пальцев всё-таки входят на пробу внутрь. Стенки поддаются легко и без препятствий. Минхо, удовлетворённый результатом, быстро рвёт упаковку презерватива, раскатывает по члену и входит в долгожданную узость. Нутро Хёнджина плотно обтягивает со всех сторон, вырывая глухой стон. Хёнджин тоже беззастенчиво стонет, наконец ощутив заполненность. Пальцы сами собой цепляются за края подушки, а лоб упирается в матрац. Минхо разгоняется быстро и нещадно, не давая даже крохи времени оклематься. Хёнджину буквально втрахивают в кровать со всей силы. Звук шлепков бёдер о ягодицы наполняет всю комнату, доставляя удовольствие обоим. — Кто бы мог подумать, что любимого профессора университета ебёт один из студентов четвёртого курса, — с трудом выговаривает Минхо, однако в голосе его всё равно слышны нотки ликования. — Как грубо, — шепчет сорванным от стонов голосом Хёнджин. — Ебут проституток в борделях. — Извиняюсь, — хмыкают сверху и в качестве реального извинения оставляют короткий поцелуй между лопаток. — Блять, я скоро кончу…       Хёнджин скулит и крепче хватается за постельное бельё. Член трётся о наволочку подушки, а Минхо только ускоряет темп в пределах собственных возможностей. Хёнджина под ним трясёт от перенапряжения и удовольствия, как стиральную машинку; он, к сожалению, не может ничего с собой поделать. Остаётся только надеяться, что ему позволят кончить. — Я сам близко. Кончай.       И Хёнджин кончает. У него перед глазами, под самыми веками плывут разноцветные пятна, а внизу живота наконец-то развязывается тугой узел, отдаваясь будоражащими волнами по всему телу. Он в последний раз мелко содрогается в руках Минхо и безвольно ослабевает. Тот тоже долго не держится и кончает следом за Хёнджином, точно так же падая рядом. Минхо притягивает своего парня ближе к себе и зарывается носом в его чернявую макушку. Хёнджин не возражает за простым неимением каких-либо сил на это. — Ты всё-таки прости меня, — бурчит Минхо сверху. — За утро, за сорванную пару, за шутки про зрение и за вот это вот всё. — Брось, — Хёнджин чуть подтягивается, чтобы быть с Минхо на одном уровне, но по-прежнему лежать на его руке. — Мне понравилось, — говорит он совершенно ласково, — и волосы твои понравились, — пальцы без спроса зарываются в мягкие фиолетовые пряди, — но за зрение и опоздания потом мне ответишь. Я с тебя завтрак спрошу.       Они тихо, из последних сил смеются. Хёнджин тянется к зацелованным губам Минхо и оставляет там свой воздушный невесомый чмок. Остаток вечера они проводят лёжа в кровати, разговаривая о чём-то и часто-часто целуясь. Ужин остаётся остывать на столе, ожидая своего часа до следующего дня.