***
Упрямый мальчишка упорно не желал признавать своих поражений. Раз за разом оказываясь на земле, он поднимался — и вновь бросался на девчонку, пронзая воздух боевым кличем. Афине эта игра всегда надоедала первой. Когда оба они ещё были детьми, она, устав от постоянных побед, драла брата за уши, не обращая внимания на злые мальчишечьи глаза и льющиеся из них слёзы обиды. Мальчишка стал юношей, перестал плакать от поражений, но горящий взгляд никуда не делся. Равно как и желание одержать победу над сестрой. Арес бросал вызовы не слишком часто. Но дрался — так долго, как позволяла Афина. Он отточил своё мастерство за эти годы, не раз доказывал своё превосходство в искусстве боя перед другими богами, но сестре неизменно проигрывал. И Афина побеждала его раз за разом — пока ей не надоедало. А он бросался на неё вновь и вновь, с надеждой на победу и чем-то пламенно-жгучим, незнакомым Афине, в глазах. — Тебе хватит на сегодня. Она уронила это с насмешкой, глядя, как Арес медленно поднимался с усыпанной песком земли ристалища. Какая это ее победа по счету? Двадцатая? Она уже и не считала. Арес призвал в руку верный меч. — Ещё раз. Взгляд из-под нахмуренных бровей полон злобного огня. Афина знала — Неистовый не из тех, кто снисходит до просьб или мольб. Слишком велик — как и все боги. Но в этой сухой фразе, брошенной через закушенную губу, нет приказа. И решать о продолжении боя — только Афине. Брат покорится ей. Мудрая знает это, и эта власть греет ее душу. Она всегда будет побеждать. А раз так, то почему не поиграть еще немного? — Тогда бери щит. Покорно склонённая голова Ареса взмыла вверх. В глазах — неизменная обида на старшую сестру, что никак не хочет играть с братом по-взрослому. А он ведь даже доспеха никогда не надевал — ни в людские, ни в божественные битвы. Сражался в простом пастушьем хитоне, сжимая одной рукой меч, другой — щит или копье. Чаще, конечно, копье. Упрямый. Безбашенный. Безумный. — Мне не нужны щиты, Эгидодержица. В каждом слове — насмешка. В каждом взгляде — злоба напополам с жаром. В каждом движении — бесплотная, но бессмертная надежда на победу. — Тогда бей. Афина примирительно прикрыла глаза. А в следующую секунду Арес бросился на неё, поднимая руку с мечом в страшном замахе. Но рубящий удар не принёс никакого результата — богиня легко ушла от него, и сама занесла руку с верным оружием. Укол копьем — уход от меча — снова атака… Брат открылся слева, рванувшись вперёд, сокращаясь дистанцию и выигрывая время, чтобы рубануть мечом — Афина ударила его. Арес увернулся, наклоняясь вперёд. Занесённая вверх рука, готовая размашисто опустить меч вниз, на голову противнице, замерла. А после, неудачно столкнувшись с эгидой Афины, меч вылетел из руки Ареса. Но Неистовый не готов признавать поражение. Грубо — нечестно — он сдавил запястье Афины, крутанул ее руку, сжимающую копье, заставляя тоже отбросить оружие. Мудрая быстрее и умелее Ареса, но в такие моменты сражений она всегда проигрывала грубой силе брата. Копье глухо упало на песок, выпущенное из ослабивших пальцев, и тут же — удар по ногам, валящий на землю богиню. Падая, Афина утянула вслед за собой на землю и противника. Арес тут же навис над ней, точно победитель, но не успел даже вновь схватить руки богини. Мудрая знала о том, сколь подло может сражаться брат, и была готова. Получив в падении секунду свободы, она выхватила короткий кинжал, что висел у пояса. Приставила его к высоко взымающейся груди Ареса — чуть выше сердца. Тонкий хитон не послужит достойной защитой против верной бронзы. Жаль только, что этот кинжал выкован не Гефестом, и потому не может убить бессмертного бога. Так было бы интереснее. — Победа снова за мной, — едва двигая губами, прошептала Афина, глядя в злые глаза Ареса. А он — вот удивительно — вновь взглянул на неё с непонятным богине чувством, будто бы с немым вопросом или просьбой. Несколько секунд смотрел, а после — ухмыльнулся. Против воли Афина напрягла все мышцы — она помнила, что Арес всегда так улыбался, прежде чем поразить своего противника. — Ты станешь мне хорошей женой. Горячечный, быстрый шёпот ударил сильнее камня из пращи. Прогремел, прозвенел страшнее бронзы кописа. — Подумай только — союз мудрости и ярости, союз холодного расчета и кровавой силы, войны и войны… Мы создадим победу — неоспоримую, точную, вечную! Его лицо — меньше, чем в полу-локте от ее, Афина чувствовала, как тяжело и часто дышал бог после долгой битвы. Видела, как быстро шевелились его губы, расписывая, как выгоден был бы из союз. Она хотела бы не слышать всего этого — но против воли слушала, глотая чужие слова так же жадно, как и раскалённый воздух ристалища. — Согласись стать моей — и тебе больше не придётся выходить на поле боя. Прошепчи мне пару советов на ухо в утренней полудрёме — и я буду сражаться за обоих. Я буду приносить тебе победы, как верный пёс, и делить их с тобой на равных… А ты можешь даже из женской половины не выходить, просиживать днями за станком — ведь ткать тебе нравится больше, чем воевать, я прав? Ты можешь посвящать этому дни, а можешь — являться в суды, на пиры царей, нести свою мудрость… Только отдавай мне свои ночи, и я стану твоим лучшим воином… Афина крепче сжала рукоять кинжала, чуть сильнее надавив на него. Прошептала, ощутив, как внезапно пересохло горло: — Ни за что я не стану твоей. Ты безумен, если веришь… Арес не дал ей закончить. Он рывком подался вперёд, позволяя лезвию скользнуть между рёбрами, войти в податливую плоть чуть выше сердца. Воздух пропитался благоуханным ихором. Но Афина не заметила этого. Она онемела, чувствуя, как яростно пленил ее губы неистовый бог. Тонкие, сухие губы воина жадно накрывали уста богини. Поцелуй был груб, яростен и бесконечно алчен, как сам бог. Несколько секунд он властвовал над ней. Брал то, что уже считал своим, впервые чувствуя за собой свящённое право победителя. Руки его скользнули вдоль тонкого девичьего тела, стягивая вниз рукава легкого платья. Горячие губы чуть отстранились, приглашая богиню самой ответить на грубую ласку. И тут же, не дожидаясь взаимности, вновь приблизились, коротко прикусывая нижнюю губу девушки. Теперь ихор расточался вокруг обоих. Спустя мгновение к Афине вновь вернулось умение мыслить. Воспользовавшись тем, что ее противник перенёс вес вперёд, склонившись к ее устам, она резко согнула колено, ударив Ареса в низ живота и, перекатившись, вырвалась из его рук. Оказавшись на свободе, стремительно вскочила, призывая копье. Послушное воле богини, оружие легло в ее руку. До боли сжав пальцы, все ещё дрожавшие от неосмысленного до конца страха, Афина направила острие на Ареса и только после этого посмела взглянуть на него. Бог войны даже не поднялся за ней. Он полулежал на земле, сжимая в руках окроплённый ихором кинжал Афины, и завороженно глядел, как божественная кровь уходит в песок. Зияющая рана на тяжело взымающемся груди уже начинала затягиваться. Афина, с трудом сдерживая своё стремительно бьющееся сердце, ждала. Разумнейшая, она впервые не знала, что ей ожидать от Ареса. Спустя пять судорожных вдохов Неистовый поднял взгляд на свою противницу. В глазах его плескалась неутоленная жажда. Жажда крови, битвы и любви, страшной и яростной, как война. Он медленно облизнул губы, все ещё испачканные ихором богини. Проговорил, не спуская глаз с лица Афины: — Ты станешь моей женой. Завтра я приду свататься к Зевсу, и он не посмеет отказать мне. Равно как и ты. — Безумец! — сорвалось с губ Афины прежде, чем она успела осмыслить свои слова. Копье, так и ждавшее броска, запело в воздухе. Брошенное неверной рукой, воткнулось в песок в паре стадий от места сражения. Промахнулась. Немыслимо. Чувствуя, что вновь взглянуть в лицо противнику ей не достанет сил, Афина стремительным шагом покинула арену. Ее терзали стыд и отвращение к тому грязному поцелую, которым одарил ее Арес. Его слов о женитьбе она не боялась — но в ее сердце поселился страх куда серьёзнее. Она не смогла метнуть копье в своего обидчика. Не смогла уничтожить его. Это было слишком похоже на поражение. А Афина Паллада никогда не проигрывала. Она не собиралась ни отдавать свою победу, ни делить ее с кем-либо.***
Арес сдержал своё слово. На следующий день он пришёл к Зевсу, требуя его дочь в жены. Принёс богатые дары Громовержцу, долго рассыпался в учтивых словах. Афина не думала, что проводящий большую часть времени в битвах и сражениях Арес может говорить столь красиво и даже порою умно. Зевс Громовержец согласно склонил голову, даруя сыну право быть мужем Афины Паллады. Решив половину судьбы дочери. Недвижимая, лишь только выше подняв голову, стояла Афина подле тронов властного отца и названной матери. Ждала, когда получит Арес позволения на брак от Геры, покровительницы свадеб. — Любезная мать моя, Гера Гостеприимная, Гера Зигия, снизойди к своему сыну, одари его брак своей милостью, — начал Арес, обращаясь к матери. Царица Олимпа не стала ждать конца его просьбы. Величественная, надменная, она поднялась с трона и отвечала, смотря на сына с материнской тоской в глазах. — Арес Неистовый, Арес Эниалий, я не могу исполнить просьбу твою. Ты могучий воин, и брак с тобой был бы счастьем и славой для названной дочери моей. Но отныне новое имя у ней — Афина Парфенос, Дева Афина. Этой ночью поклялась она свящёнными водами Стикса вечно хранить свою невинность, дабы славить Олимп и волю богов. Никому не будет принадлежать она, никогда не станет женой, и потому не исчезнет с Олимпа Мудрость, ибо каждый сможет обратиться к ней. Так говорила Гера, Защитница семей. Грозно нахмурился Зевс, прогневанный своевольным поступком дочери. Но Афине не было дела до них — она глядела лишь на своего несостоявшегося мужа. Арес не поверил сначала словам матери, после — взьярился. Бросился он к Афине, схватил ее за плечи. Гневно выдохнул, вновь склоняясь непростительно близко к лицу: — Это правда? Ты приняла обет девственности? Гордо улыбалась Афина Парфенос, счастливая своим новым именем. Она не позволила Аресу одержать верх над собой, вновь вышла из этой битвы победительницей. Не боясь более его рук, она ответила, стоя все так же прямо и твёрдо: — Да, отныне не может быть у меня мужа, Неистовый. Ты опоздал. Не утих гнев в глазах Ареса. Только разгорелся пуще, стал ядовитее и злее. Тяжело выдержать такой взгляд, но не Афина не отводила глаз. Долго стояли они, сражаясь взглядами — две войны, столь похожие по сути и отличные во всем друг от друга. Не желали делить победы между собой, каждый хотел быть единственным победителем. Наконец, Арес не вынес ясного взгляда Афины. Отпустил плечи богини, отступил назад. Бросил сквозь сжатые зубы презрительно: — Трусиха. И ушёл, не прощаясь ни с Зевсом, ни с матерью. Коротко поблагодарила Афина Геру за заступничество и принятый обет, извинились перед отцом за своеволие, и тоже поскорее покинула светлый чертог Зевса. Она вернулась на арену, где вчера сражалась с Аресом. На душе у богини лежала странная тяжесть. Она помнила злобу во взгляде Ареса, и грубость его поцелуя, но короткое «трусиха» жгло сильнее всего. Отчего-то в сердце ее поселилось сомнение в принятом несколько часов назад решении — не поторопилась ли она, решив навеки остаться девой. Не поторопилась ли, отказавшись от этой битвы. Битвы ли? Победа внезапно обернулась худшим из поражений. Откажи она Аресу сама, оспорь позволение Зевса — это было бы сражение. Но она трусливо спряталась за новым именем Парфенос, за данным нелюбимой мачехе обетом. Это было мудро — подсказывал разум. Это была трусость — шептало сердце, эхом повторяя слова Ареса. И Афина знала, кто прав. Она ведала победами, знала о стратегии и тактике, умела воодушевить воинов разумными речами. Но лишь Эниалий владел страхом и отвагой, отчаянием и яростью, самоотверженностью и трусостью на поле битвы. Он внушал ужас противникам, одним присутствием вдыхал бесстрашие в своих воинов. И чувствовал людской и божественный страх. Афина испугалась. Испугалась, что не выстоит против воли отца. Испугалась, что не выдержит напора Ареса. Испугалась, что однажды не захочет выигрывать в этой битве. И потому отказалась от неё вовсе, заранее проиграв. Лишив себя саму шанса на реванш. Она отказалась сражаться с ним. Вот только — хотела ли и вовсе Афина сражаться? Ведь Арес угадал. Ткать ей всегда нравилось больше, чем воевать. Но биться с Аресом она любила ещё сильнее.***
Афина идёт медленно. Поле брани усыпано трупами — оставшиеся в живых слишком ослаблены, чтобы позаботиться о павших товарищах. Все — и победители, и проигравшие — расползлись прочь от места битвы. Сейчас здесь только мертвые. Афина идёт между телами — и ей кажется, что она сама не отличается от лежащих под ее ногами. Они победили — но больше не могут сражаться. Она бросается в каждую битву, где может столкнуться с Аресом, но так и не может сразиться с ним. А без этого — какой смысл во всем? Его фигура неподвижно возвышается над убитыми. Афина знает — он любит подкармливать Кер с рук после битв. Безбашенный. Она так много о нем успела узнать за эти века. — Эй, Арес! Неистовый оборачивается на оклик. Медленно подходит к замершей Афине. Опускается на колено, не дойдя трёх шагов. Покорно опускает голову. — Ты победила, Парфенос. Он говорит это раз за разом. После каждой их битвы. Без споров, без ругани, без попыток реванша. Арес Неистовый, жестокий воин, одно имя которого обращает в бегство целые армии, смиренно признаёт своё поражение. Раз за разом преподносит победу Афине. Как и обещал. — Нельзя победить, не сражаясь, Неистовый. Афина качает головой. Ей хочется бросится на Ареса, встряхнуть его, как в детстве, за ворот пропитавшегося кровью хитона и заставить биться с ней. Ей не нужны такие победы. Она хочет биться с ним. Вырывать своё право зваться сильнейшей в честном бою. Они поменялись местами. Мудрейшей кажется, что она сама становится тем мальчишкой со злыми глазами, что раз за разом бросается на надменную старшую сестру и кричит о том, что хочет сражаться ещё. Что хочет наконец победить. Что хочет отыграться за то своё поражение. Но Афине Палладе не к лицу крик и спешка. И потому она лишь качает головой, а с губ срываются холодные, разумные фразы. — Ты сама отказалась от битв, Парфенос. Арес холоден в тон ей. Он больше не зовёт ее ни Афиной, ни Палладой, ни иными именами — отныне она для него только Парфенос. Афина уже ненавидит это имя. Но возразить не может. Лишь слушает дальше — играет дальше, столько, сколько ей позволит Арес. — Ты никогда не боялась меня. Знала, что всегда победишь — и побеждала. Скажи, чего ты испугалась тогда? Энниалий наконец поднимает голову. Во взгляде — давно утихшая ярость и что-то такое, чего Афина никак не может понять. Знает лишь, что Афродита в ужасе отшатнулась бы, одари Арес ее лишь на секунду таким взглядом. А она ничего, выдерживает. Только ответить не может, как не старается. И проигрывает раз за разом, не зная, чем отразить такой удар. — Я побоялась, что если соглашусь — больше не смогу сражаться с тобой. Она отказалась — и главный страх ее воплотился. Арес больше не сражается с ней. Он даже не видит ее. Бежит, трусливо бежит из каждой битвы, стоит ей оказаться слишком близко. А Паллада не в силах метнуть копье ему в спину и прекратить это навсегда. Ведь тогда он точно никогда больше не сразится с ней. — Я предлагал тебе сражаться вместе. Тогда все победы были бы нашими. — Я жалею, что отказалась. Теперь нашими остались лишь поражения. Люди, что долго не решались приблизиться к полю отгремевшего сражения, могли бы рассказать о богах побольше многих певцов. Они видели, что боги не плачут. От их криков не раскалываются небеса. Они не отказываются от данных страшных клятв. Они не опускаются на колени, умоляя принять их поражение, их позор — в дар как знак полной преданности. Они не усыпают покрытые кровью смертных грубые, варварские лицо и руки короткими поцелуями искусанных тонких губ. Они не стаскивают в страстной спешке одежды друг с друга. Они не произносят ужасных, клеветнических слов о своей глупости и трусости. Нет, все это слишком человечно. Оно не к лицу богам. Бог войны и богиня мудрости стоят друг против друга. Смотрят в глаза и молчат. Им нечего сказать. Они больше не могут сражаться. Только проигрывать.