У черта на куличках

— Че она орет? — Саша кивает в сторону бабки, завывающей у забора. — Я ебу что ли, — бурчит в ответ Ромка, даже не глядя в ее сторону.       Погода на улице отвратная. Сыро, в воздухе стоит туман, ветер треплет волосы. Нормальные люди в такую погоду сидят дома. Экзорцистов к числу нормальных отнести тяжело. У одних обход, у других какое-то еще более сомнительное мероприятие, которое ну никак нельзя перенести на день с более благоприятными погодными условиями. А жаль.       Сашка зябко прячет руки в карманы расстегнутой куртки, не то что бы так уж холодно, скорее просто противно-сыро. Она пинает подтаявший сугроб, куски серого снега падают в лужу и тают. Когда она была маленькой, кажется, верила, что так можно помочь весне наступить. В двадцать лет на самом деле тоже очень хочется в это верить. — Дурью не майся, — ворчит Ромка. Его уши краснющие от холода, волосы от влажности спутались, они у него длинные, до плеч, цветом как солома (и на ощупь такие же, Саша проверяла, получила за это по затылку).       На пару секунд они встречаются раздраженными взглядами, сверлят друг друга какое-то время, пока Ромка не отворачивается. Сто процентов еще глаза закатывает там, Саша готова поклясться. И через секунду ему в спину прилетает снежок. Или кусок замерзшего снега, нет особой разницы. — Ты охуела? — Ромка подрывается с места, чтобы толкнуть ее в сугроб. Нет, если бы у них была нормальная зима, нормальны снег и нормальный сугроб, то это было бы смешно (для кого угодно, кроме этого недоделанного экзорциста, он кадется за шесть лет в системе улыбаться разучился). Но сугроб уже больше похож на лужу, так что это серьезная угроза. — Эй! — Сашка цепляется за рукав его куртки. — Придурок что ли?! — они поскальзываются на мокром снегу и вдвоем летят в снег. Почти в обнимку. Почти готовые друг друга убить. И ровно в этот момент, ни раньше ни позже, слышат: — Че вы блять творите? — на крыльце появляется Яков, одетый, в отличие этих двоих, по погоде. — Как дети малолетние... — в его руках кожаный портфель, который он застегивает на ходу, а мрачным взглядом буравит каждого по очереди.       Ромка, спохватившись, пытается быстро подскочить со снега. Спотыкается о Сашкину ногу и чуть ни растягивается на дорожке под ее же издевательский смех. Яков смотрит на все это действо недолго, секунды три, после тяжело выдыхает и отворачивается. Кажется, веко на одном его глазу начинает дергаться. — Выдвигаемся, — бурчит он, шагая со двора. Невозмутимо проходит мимо бабки, что все еще с хриплым воем маячит около забора. Пока Яков не смотрит, Ромка показывает Саше средний палец. Она кидает в него куском снега, но проимахивается. Тот беззвучно ржет.       В старенькой серой Ладе прохладно. Рома, не глядя больше на Сашку (которая взглядом все еще посылает его на все четыре стороны, попутно отряхиваясь от снега), уселся на переднее пассажирское. Из дома вышла Камила в застегнутой на все пуговицы куртке, неслышно села в машину. Ее взгляд на несколько секунд задержался на бабке у забора. Видимо, очередной неупокой. Здесь неподалеку кладбище, так что она, скорее всего, приползла оттуда. Непонятно только, почему обосноваться решила именно у их забора.       Яков с тяжелым вздохом садится в машину, хлопая дверью. Чиркает зажигалкой, закуривая, и открывает окно. Трясясь на кочках, они трогаются с места. Ветер становится сильнее, ломая ветки деревьев, заставляя их гнуться во все стороны. Бабка начинает остервенело колотиться головой о забор. — Так, — начинает Яков, выкидывая непотушенный бычок в окно, — ты, — и бросает взгляд на Ромку, который в этот момент принимает вид полной серьезности, — ведешь себя нормально, не высовываешься, пока не скажу. Ферштейн?       Ромка кивает, серьезно хмурясь. Яков таким ответом остается удовлетворен. — Ты, — теперь он смотрит через зеркало заднего вида на Камилу, и голос его как будто чуть смягчается, — старайся не вызывать подозрений. Я все скажу, если что, тебе остается просто наблюдать. Заметишь что-то странное, сразу не говори. Если что — мы делаем обход.       Камила кивает. — Но если бабка правда экстрасенс, — вклинивается Ромка, — она и так поймет, что нихрена это не обход. — А ты поменьше об этом думай, — бурчит в ответ Яков, не отводя взгляд от дороги. Ромка ничего на это не отвечает, и дальше они едут молча.       Едут по дороге мимо мрачно-деревянных домов, рядов обшарпанных балконов, высоких заборов и пустырей. Здесь смешались частные домики с прогнившими крышами, двухэтажные деревяшки, сданые под снос лет десять назад, и одинаково-мрачные пятиэтажки. Все эти здания объединяет одно — старость, осыпающаяся штукатурка, плесень в подвалах и скрипящие лестницы. Дорога до нужного адреса недалекая. Они успевают проехать автобусную остановку, один продуктовый, аптеку и две пивнушки перед тем, как заехать на тесную парковку между деревянными двухэтажками.       Район мягко говоря неприятный. Если приглядеться, можно разглядеть, насколько здесь грязно. Там и тут мелькают полупрозрачные силуэты сущностей, черные пятна виднеются в углах и стыках между поверхностями, на стенах домов грязные следы, ведущие по им одним известным направлениям. Не к добру, ой как не к добру. Экзорцисты выходят из машины. Ромка скучающе оглядывает двор, стараясь сильно не приглядываться, так получается игнорировать всю эту грязь. Яков вовсе по сторонам не смотрит, сверяет адрес на экране кнопочного телефона. Камиле становится дурно. У нее с собой нет ни телефона, ни чего бы то ни было еще, и взгляд сам собой упирается в чернющее пятно на стыке между стеной и крышей дома. Кажется, что оттуда прямо сейчас выползет кто-то... — Идем, — командует Яков, кивая в сторону дальнего подъезда.       На этаж поднимаются молча. Подъезд типичный. На первом этаже стоит запах из чьей-то кухонной вытяжки, на втором — внезапно — как будто пахнет церковным ладаном. Яков стучится в дверь, и через пару секунд за ней слышится непонятная возня, кряхтение, шаркающие шаги. Слишком долго. Может, на них там порчу наводят? За закрытой дверью.       Ромка только собрался постучать еще раз, но Яков перехватил его руку, качая головой. В этот момент дверь приоткрылась, а за ней показалась мелкая старушка, завернутая в шаль как гусеница в коконе.       Дальше все по накатанной. «Здравствуйте, так-то и так, плановый обход», демонстрация открытого удостоверения и взгляд хозяйки квартиры, в котором читается «Идите лесом». Если выполнить все шаги в правильной последовательности, возможно вас пустят дальше порога. Если не пустят, можно ломать дверь (на самом деле нельзя, конечно, но капитан отряда Лешка Барин сказал, что можно, а Лешка, знаете ли, фигни не скажет). — Ну заходите, — наконец язвит бабка, — бесноватые, — при этом глядя в упор на Камилу. Отлично, дверь ломать не пришлось.       Зашли. Старуха тут же захлопнула за ними дверь. Разговор между бабкой и Яковом ни о чем. Экзорцист шифруется, задает стандартные вопросы, старая ведьма не желает отвечать ни на один. Камила теряет момент, когда перестает их слушать       Антураж в прихожей тот еще. Темно, из освещения только тусклый светильник в пыльном плафоне. В воздухе витает тот же запах, что и на лестнице, церковного ладана и чего-то прокисшего. На стене висит рама от зеркала, но самого зеркала в ней нет. Дверь в дальнюю комнату закрыта, на ней мелом начерчен символ, напоминающий пентанрамму, а пространство вокруг исписано рунами. Ромка ловит взгляд Камилы и еле заметно кивает в сторону надписей, та пожимает плечами. Она сама не может понять, что там написано.       Из закрытой комнаты вдруг доносится грохот. — Там оно? — Яков кивает на исписанную мелом дверь.       Бабка прожигает его взглядом — Ну, — бурчит, понимая, что отнекиваться смысла нет, — и че ты мне сделаешь?       Яков тяжело выдыхает, думая про себя, что лучше бы сюда сразу отправили силовиков. Ему же больше делать нечего, кроме как голосом дяденьки-участкового вещать про задержание, постановку на учет, первое предупреждение, второе — штраф, а на третье дверь в твою квартиру выломают двухметровые дяди в черных куртках. И почему руководство решило, что разбираться с полоумными бабками — как раз компетенция экзорцистов? — Че? — только и повторяет ведьма на его объяснение про постановку на учет, изъятие адской твари и систему предупреждений.       Тут терпение Якова начинает сдавать позиции: — Тварь свою показывай, — он сжимает кулак, впиваясь пальцами в кожаную ручку портфеля. — На учет будем становиться.       Бабка одаривает всех троих еще одним ядовитым взглядом и, ворча что-то про скорую смерть каждого по очереди, шаркает к двери. — Ну пошли, — бурчит уже громче, морочась с замком, — шкаф открывать.       Яков передает Камиле в руки свой телефон с включенным экраном, еле слышно шепчет на ухо: — Если скажу звонить, набираешь, сразу говоришь адрес, — и тут же отстраняется, не выпуская из виду бабку.       Камила бросает взгляд на экран телефона и узнает цифры номера силовиков. Видимо, ничего хорошего сегодня не намечается.       Дверь открывается со скрипом. В комнате полумрак, в воздухе пеленой стоит дым благовоний, окна завешены плотными шторами, из шкафа доносится возня, будто существо внутри скребется о стенки. — Он не выйдет, — констатирует бабка, оглядываясь на Якова. — Так вытащи, — бурчит тот, на что она лишь ядовито усмехается. — У вас энергетика грязная. У нее вон особенно, — она указывает костлявым пальцем на Камилу, только что перешедшую порог комнаты. — Пусть не подходит. Бесноватая.       Камила немым вопросом смотрит на Якова: идти или нет? Тот, не сводя взгляда с бабки, жестом просит ее стоять на месте. — Ну, — с нажимом произносит он. — Не заставляй применять силу.       Старуха сверлит экзорциста взглядом. Каждое ее слово — скрип ржавых шестеренок: — Ну что ты так, легавый, — цедит она. — В кодексе ж нет такого закона, чтоб запрещал держать кого-то. Нет у тебя прав…       Яков, не дожидаясь разрешения, шагает вперед. Бабка срывается с места, испуганно хватая его за запястье, ее будто саму потряхивает: — Не смей открывать, — и хватка у нее как у покойницы, — не смей, пожалеешь ты, я тебе клянусь, пожалеешь, — руки сухие, будто кость, обтянутая тонким слоем кожи. — Да не собираюсь я твой шкаф открывать, — рявкает Яков, выкручивая руку, но освободиться из захвата не получается. Старуха вцепилась сильно, ее пальцы неестественно длинные, как будто у каждого по дополнительной фаланге. — Отпусти, — и руку наконец удается выцепить. — Про законы она вспомнила. — Мразь, — шипит старуха, болезненно потирая запястье.       Яков не обрашает на нее внимания, жестом зовет Камилу ближе. Перехватывает ее ладонь и прижимает к дверце: — Кто там, видишь?       Камила хмурит брови, опуская сосредоточенный взгляд. В комнате повисает тишина. Бабка ворчит что-то себе под нос, не приближаясь к ним. Смирилась, видимо, с неизбежным. — Точно адская тварь. — Не с изнанки?       Шкаф начинает мелко трястись. — Нет, из ада. Демон. Вроде бы... — продолжает Камила почти шепотом.       Шкаф раскачивается сильнее. Яков оглядывается и вдруг рявкает: — А ну заткнись! — но бабка не реагирует. Шагает назад, продолжая шептать себе под нос заговор.       В эту же секунду Камилу сносит с места. Яков отдергивает ее в сторону. Шкаф распахивается с грохотом. С полок на пол летят вещи. Бабка вжимается в стену, не переставая бормотать. Из шкафа, гремя костями, визжа ультразвуком, вылетает под потолок нечто. Адская тварь. И тут же кидается на двоих экзорцистов, забивая их в угол. Камила вскрикивает. Яков закрывает ее собой, рявкает: — Шевченко, че ты встал?!       Ромка дергается. Срывается с места а сторону бабки. Заламывает ее руки за спину и толкая на пол. Зрительный контакт прерывается. Тварь дрожит под потолком. Носится вокруг экзорцистов. Врезается в стены и снова кидается на них. Визжит испуганно так, что уши закладывает. Люстра раскачивается из стороны в сторону. С потолка сыпется побелка.       Ромка лихорадочно соображает. Тексты заговоров в голове путаются. Писк твари оглушает. Рвано вдыхая, он начинает бормотать заговор. Тварь наконец отстраняется от Якова, гремит костями, врезаясь в потолок. Как мошкара на свет летит, ищет выход. Яков толкает Камилу к двери: — Бегом из квартиры и звони силовикам, — и сам срывается с места к бабке.       Та, прижатая к полу, вырывается из захвата. Яков чертыхается, когда начинает разбирать слова заговора. Бабка хрипит. Ее бьет крупной дрожью. — Не надо, — выпаливает он, оглядываясь на тварь, которая с грохотом бьется о стены. — Они так обе откинутся быстрее.       Ромка замолкает на полуслове, поднимая взгляд. Бабка выдыхает с хрипом, будто ей режут горло.       В одну секунду звчит хруст костей. Мимо них проносится темное пятно. Раньше, чем успевают сообразить, в глаза бьет свет. Шторы разлетаются в стороны. Одновременно со звоном разбитого стекла тварь вылетает на улицу. — Твою мать, — Яков бросается к окну, жмурясь от света. Тварь подлетает в воздух и через секунду бросается вниз, разбиваясь об асфальт с треском сломанных костей. И исчезает, как будто и не было. Птицы вспархивают с земли, испуганно разлетаясь в стороны. Яков еще несколько секунд ошарашенно смотрит в одну точку, пока за его спиной не раздается тяжелый хриплый выдох. Он резко оборачивается. Бабка не шевелится. Ромка смятенно смотрит на нее, не двигаясь с места. — Ты че сделал... — тяжело выдыхает Яков, переводя взгляд с него на старуху и обратно. Тот не отвечает, страшным взглядом глядя на тело. Его руки мелко подрагивают.       За окном слышится шум машин, несколько громких мужских голосов. Яков оборачивается к разбитому окну. Из бронированной машины выходят четыре парня в черной форме. Силовики.