Чудной мой собеседник

Рассказать я хочу о своем лучшем друге. Особенно расскажу о лете 1936. Там мы и познакомились. Славный был. Прекрасный слушатель и собеседник. Он был поляком. Мать его коренная москвичка. В Польшу ездила по работе. Там и повстречала худого будущего мужа. Роман у них, по словам друга моего, завязался очень быстро. Но брак зарегистрировать было сложно. Иностранец как ни как. Но у матери его и отношения хорошие были, и самим человеком она славным была. Да язык подвешенный. Обвенчались да поехали к мужу на родину. Но часто жена уезжала обратно, в СССР. Работала. Меньше чем через год забеременела, после друга моего родила. А сам я с Воронежа. Мама и отец тоже. Скажу честно. Они были соседями. Поэтому и отношения у них были весёлыми, дружескими. Любили шуть друг над другом. Учеником прилежным был. В пример ставили. Часто путевки давали. Однажды, в пришкольном лагере стал помощником вожатого. Хорошее было дело. Родители любили, отношения с ними хорошие были. Отец работал на стройке, а мама в бухгалтерии. Но вернёмся к моему другу. Познакомились мы в «Артеке». Вторая смена, тёплый июль. Ехал я туда на поезде. От самого Воронежа. Долгие дороги не любил, но терпел. Ехать нужно было целый день. За это время можно было умереть от скуки. Колеса мешали сну, читать не получалось—укачивало. Писать было некому. Пришлось слушать россказни старухи с полки напротив. Она болтала про своих внуков. Какие они у неё хорошие, умные, но совершенно не трудящиеся. Слабые ужас! Потом говорила об огороде, о муже своём покойничке. Затем сказала, что я очень воспитанный мальчик. Что говорила дальше, я не знаю. Уснул. Проснулся ночью, в темноте. Старуха храпела и посапывала. Я уж устал спать, поэтому пошёл шасть по коридору вагонов. Спали почти все, кроме какой-то группы мужчин. Они не пили, а просто сидели и играли на гитаре напевая песню. Если не ошибусь, то это была «Татьяна». Интересная песня, с неким признанием в любви девушке. Я её знал только из-за того, что крутили песню по радио. Отец включал и мы слушали, слушали. Иногда приходила мама и папа с ней танцевал. Я пошёл дальше. Мужчины всё ещё пели, а буквально у них за стенкой сидела девушка с книгой. Я обратил внимание, что книга была зарубежная. Редкая. Для тринадцати летнего меня это была просто фантастика. Но я шел дальше. Дальше была только темнота и шум колёс. Ни голосов, ни действий. Только редкий храп и скрип полок. Немного опечалено я взглянул в окно. И даже там была непроглядная тьма. Небо заволокли тучи. Ни единой звёзды. Я шёл обратно в купе наблюдая всё тоже самое. Девушка с редкой книгой. Компания мужчин с гитарой, тянущих песню. А вернувшись в купе увидел только старух, что сидела и смотрела в окно. Я тогда знатно испугался. Но говорить ничего не стал. Только лёг и повернулся к стене. —Феденька, найдешь ты себе друга скоро. Береги его. Мчись к нему в любом случае. Будь осторожен, Федька... От слов старушки у меня побежали мурашки. А она всё ещё смотрела в окно. Редко стуча по стола пальцами. Я уж подумал, что она бредит или лунатит, но вдруг она свалилась на пол. Я обернулся на неё. Не двигается. Даже будто не дышит. Я потормошил её за плечо. Никакой реакции. А поставив руку к её запястью чуть не заорал. Пульса то, не было. И выскочив в коридор я ломанулся к сидящим мужикам. Они уже убрали гитару, видимо готовились ко сну. —Помогите, там бабушка помирает! Делать не знаю что!—сказал им я. Они мигом выскочили и побежали за мной. В нашем купе включили свет, посадили бабушку на полку, начали мерить пульс и пытаться откачать. Я смотрел на это с огромным страхом и непониманием. Двинуться с места не мог. Мужчины минут десять пытались помочь старухе. Но видимо отчаялись. —Померла, старая. Ты внук её? Или кто? —Никто. Просто ехали вместе. —еле выдавил из себя я. Мужики покачали головами. Один из них пошёл на поиски кондуктора или кого-то ещё. Скоро нашли и старуху куда-то унесли. Я остался совсем один. Всю ночь не спал, а под утро мы приехали. Меня ещё раз успокоили и посадили на автобус до лагеря. С другими детьми. Все смеялись и ждали чего-то необычного. А я... А я сидел и беспокоился. Но уже совсем скоро постарался это забыть. Ещё через час езды мы приехали в лагерь. На громко и радостно встретили и распределили по отрядам. А уж и потом по комнатам. В нашей комнате было пять кроватей, но всего три человека. Я, светленький добрый мальчишка и мальчик, с длинными волосами. С ними он смахивал на девчонку, но именно с ним я смог хорошо подружиться. Он и стал моим другом. Сигма—человек, обладающий необычным именем, необычной внешностью и умением разговаривать на двух языках. Путёвку ему достала мать на работе, ехал тоже на поезде. Был чудеснейшим собеседником, хорошим игроком в шашки и настольный теннис. Хорошо узнавал любую информацию. Я думал, что он мог бы стать необычайно хорошим сыщиком или разведчиком. Он очень любил читать и писать короткие четверостишия. С большим энтузиазмом рассказывал о своих планах на будущее. Любил также слушать и моих рассказы. Мы с ним столько разного сочинили и придумал, что мне кажется, могли написать прекрасную книгу. Я помню наш один страшный разговор. Мы тогда лежали на траве под деревом и смотрели сквозь листву: —Фёдор, как думаешь, что ждёт мир через четыре или три года? Вроде не много, но по этом, сколько же может случиться... —Я даже не думал об этом. Но мне кажется что скоро страны станут невероятно богаты и умны. И думаю, что может случиться что-то до невозможного интересное. —Звучит оптимистично. Я тоже так думаю. Но в последнее время не хорошие слухи идут. Иногда я очень боюсь. —О чём ты? —Германия. Снова какие-то тёрки устраивает. По городу нашему не хорошие слухи плавают. «Нападут, туда сюда». Я не верю, но всё равно боюсь. —Почему вы не переедете к нам? Думаю, тебе да отцу было бы спокойнее. —Не можем. Дорого ехать. И долго. А ещё и у папы больная сестра. У неё никого, только он. Я ничего не сказал. Смотрел на листья и думал. Зачем? Зачем люди это делают? Зачем были придуманы болезни? Зачем одни страдают для того, что бы были счастливы другие? Мой детский ум возможно не понимал этого. А может и понимал, но в своём ключе. Я тогда даже в куске коры мог видеть что-то хорошее. Это и было не хорошо. Я слишком хорошо думал. Поэтому, когда началось плохое, мне было до ужаса больно и страшно. Смена закончилась. У нас было много похожих диалогов. Мы думал о создании мира, о происхождении человека. О том, как возникает мысль. Как мы думаем. Это хоть и были вопросы в никуда, но это было слишком хорошо. Я любил и наши диалоги, и самого Сигму. Я полюбил это до ужаса. До очередного ужаса... Какой я оказывается пугливый... Мы распрощались и пообещали начать переписку. Звонить было невыгодно. Поэтому я слал письма, а он в ответ. Каждое письмо было большим праздником. Мои родители были тоже очень рады. Они всегда думали, что я ребенок закрытый, тихий. Думали, что друзей у меня совершенно нет. А когда увидели меня с огромной улыбкой, письмом в руке были тоже счастливы. Позже я рассказал о Сигме им. Они слушали с превеликим интересом. Мама подставила руку под щёку и не перебивая слушала меня. Отец же, лег на пол рядом с нами и то дело задавал разные вопросы. Мы тогда говорили почти два часа. Переписку с Сигмой я вёл три года. Каждый раз я открывал все большое и большое. Он тоже узнавал разное. Сколько бы мы не говорили, всегда оставались идеи и темы для диалога. Забыл поведать, друг мой жил в небольшом городке — Росувек. Город находился у восточных границ Германии. Рассказал он об этом ещё в лагере. Я на это не очень обращал внимание, но вдруг он перестал отвечать. Я слал ему письма, но те возвращались без объяснений обратно. Я пытался звонить и вновь отправлять телеграммы и письма. Ничего не доходило. В начале августа я отправил ему письмо. Рассказал, что у меня случилось, что в в этом году заканчиваю школу и собираюсь поступать на учителя русского языка и литературы. Поинтересовался его самочувствием и планами. Письмо почему-то получилось объемным, две страницы. Положил всё в конверт и понёс на почту. В этот раз всё приняли, и я довольный пошёл домой. По моим расчетам письмо как раз дойдёт к началу сентября. Это меня не могло не радовать. Лето подошло к концу. Первое сентября, линейка, пышные банты у первоклассниц. Всё бушевало радостью. Привычным спокойствием. К вечеру мы с семьёй сели за стол и включили новости. «Сегодня, 1939 года первого сентября, Германия совершила наступление на Польскую республику. По последним данным страна слабеет и не в состоянии оказывать сопротивление...» Я выронил из рук ложку. Нападение... Как так?! Почему это произошло?! Я недоумевал. Отец ругался и бубнил. Мама приковывала ладонью рот и гладила меня по плечу. Никто не был готов к таким новостям. В тот день я потерял какой либо сон и спокойствие. Моя учёба упала. Желание за что-то бороться тоже. К концу месяца появились ещё более печальные новости. «Польская республика впустила к власти Германию. Поляки оказывали сопротивление на протяжении двадцати семи дней. Дальнейшие действия Германии неизвестны...» Глаза мои напились слезами. До октября я закрылся у себя в комнате и безутешно плакал. Мне тоже стало страшно. До самых своих костей я боялся за Сигму. Я привязался к нему душой. Вечером к двери мама ставила стакан воды и тарелку с едой. Она ничего говорила. Отец часто кричал под дверью то на меня, то на мать. Мне становилось ещё хуже. Учителям сообщили, стоя заболел. Временно не будет. Когда я начал выходить из комнаты то снова бросался в страз от новостей. Германия стремительно двигалась в сторону нашей страны. Уже начиналась весна, когда я вновь получил письмо. Это был клочок бумаги. Грязный, с бурыми пятнами и разводами. Я читал с трудом. Борясь с желанием упасть без сил. «Федор все плохо немцы нас убивают я не знаю где папа мне страшно я не выживу» Маленькая записка. Маленькая страшная записка. Но это только одна её сторона. Перевернув бумагу я и вправду чуть не упал «Русские тоже здесь Польшу делят здесь нельзя оставаться но мне бежать поздно» Я плохо знал политику и дела в мире, но только из-за него смотрел и читал каждую газету. И часто бывало, что я пропускал всё что связано с СССР. Теперь понимаю, что зря. Скоро опять лето. Время пробежали незаметно. Скоро мне восемнадцать и я подал бы документы в институт. От Сигмы я новостей не получал и старался ограничить себя от новостей совсем. Не хотел, чтобы всё повторялось. В середине июня я должен был поехать к родственникам. Вроде, на Балтийское море. Мы уже купили билеты и собрали вещи. Всё было готово, но для за три до отъезда мне пришла повестка. Мама печально ахнула. А отец чуть не сломал ребра пока обнимал. И всё приговаривал: «Вах, мужик мой! Вот те, служить пойдешь!». Я был не очень рад, но отлынивать не стал. Спокойной сделал все проверки и двадцать первого числа меня зачислили в связистов. Было неожиданно, но спорить не стал. Увозили двадцать четвертого, поэтому я неспеша собирал вещи. И двадцать первого с спокойной душой лёг спать. Проснулся рано. Не спалось. Всё глядел в окно. Когда, интересно это закончится? Когда снова получится встретиться с Сигмой? Я этого не знал и при этом боялся правды. Правды в которой он мог умереть. В которой я бы мог найти его в кустах с окровавленным лицом и ножом в сердце или ещё где-то. Но только я представил его образ, то в голове всплыл лагерь, где нам было лучше всего. При этом, вспомнил я самое странное что случалось со мной. Это было вечером. Солнце садилось и ярко оранжевым цветом озаряло высокие деревья. Мы сидели на скамейке и снова думали. Но не о чем-то сущем, наоборот, о том куда сходим завтра. Я рвал травинку слушая возможные предложения. Друг мой сидел рядом, теребя свою косичку. Сидели мы близко друг к другу и я чуть не понял свою голову на плечо Сигме. Тут, на меня нахлынуло вдохновение. Я поднял голову к лицу своего друга. Ему, судя по всему тоже пришла идея. И наши синхронизированные движение совершили глупость. Я немного двинувшись вперёд случайно столкнулся с губами своего друга. Но я успел вовремя отвести голову. —Прости. Не хотел. Случайно получилось. В ответ ничего не услышал. Но потом, минуты через две он сказал. —А давай завтра просто обойдём весь лагерь? Сразу после всех объявлений. —Ладно. Я согласен. До сих пор не понимаю почему я смутился. Это ведь было просто касание. Весьма странно, но в целом была хорошая реакция. Я был рад этому воспоминанию. Оно было глубоко и прекрасно. И между делом я включил радио. Думал, что будет какой-нибудь прогноз или веселая музыка: «...претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек.» Этот отрывок я запомнил на всю жизнь. Я слушал объявление дальше. И ужасался всё больше. Только я понял, что мои родители воз попали под бомбёжку. Я ринулся к телефону и начал им звонить. Никто не брал трубку. Я беспокоился. Обстановку накаляло всё ещё говорившее радио. Оно говорило всё больше и больше. Всё хуже и хуже. ···•••··· Прошёл год с начала войны. Меня почти сразу отправили почти в горячую точку. Неумеху, неаккуратного и рассеянного из-за всех событий человека. Но меня мигом вправили. Я честно выполнял свой долг. Мог чинить связь даже тогда, когда почти над головою грохотали танки. Сначала я был у границ украинской республики. Потом меня перенаправили в польскую. Ситуация там была похлеще. Мрачнее, страшнее и жёстче. Наш батальон всё равно боролся. Боролся до последнего. В одну из ночей, когда шли проливные дожди, земля превращался в не пойми что. Густая, липкая. В ней тонули все: машины, люди, звери, оборудование. И ко всему плохому нам перерезали кабели. Нужно было найти место среза и устранить его. В ночь отправили пятерых. Меня, Фокина, Длинного, Ляльку и Дядьку. Когда нас отправляли куда-то, то мы не использовали наших имён или фамилий. Только позывные. Мой был Мышкин. Выбирали специально похожее на фамилии. Чтобы подозрений не было. Мы шли тихо и быстро наблюдая за кабелем. Никак не могли найти поломку. Говорить никто не думал. Все были напряжены. Вдруг, крик! —Niemcy tu są! Ogień! Чистая польская речь раздалась перед нами. Три выстрела. Один мимо, два других попали в кого-то из ребят. Врагов мы не видели. Но из голоса были везде. Вдруг, на меня кто-то напрыгнулу ножом. Я упал в грязь и начал бороться. На тех кто ещё стоял на ногах тоже напали. Мы никак не могли среагировать. Их план был будто идеален. В этой темноте и суете я смог разглядеть лицо нападавшего. И тут я опустил руки. Даже пустил слезу. На душе стало тепло. —Сигма... Не сыщик, всё же Нож не успел впиться в кадык. Сигма крикнул назад: —NIE! Nie wróg! Поляки хоть и не продолжили убивать угрозу всё ещё держали. —Zdrowi więźniowie. Leczyć rannych. Это уже говорил кто-то другой. Нас повели куда-то по грязи и глазами я смог увидеть только троих. Видимо, огенстрелубил обоих. Мы всё шли и шли. И в конце концов пришли к чему-то наподобие лагеря. Тусклый костер, палатка. Веревки и немного оружия. Кто-то из поляков вел связать двоих. Меня видимо решили допросить. Не хорошо... Мы сели на бревна, кто просто на землю и Сигма начал: —Имя? Что делали там? —Страну спасаем. Я не ожидал всего этого от друга. Но в целом все это и ясно. Чего я ныл. —Страну? Чью? —СССР. —Здесь территории Польши. Я ничего не сказал. Чувствовал, что он не рад тому, что находится в составе Союза. —Имя. —Нет. Сигма что-то сказал сидящим рядом. Те с презрением посмотрели на меня и пошли куда-то. Быстро вернулись с ножом и веревками. Мне связали руки и ноги. Я пытался бороться, но все тщетно. Друг мой взял нож и со всей дурь вонзил мне его в икру. Я неистово заорал. Больно. Ужасно больно. По ощущениям нож прошёл насквозь. —Фёдор, ты же всё прекрасно понимаешь. У тебя нету выбора для отказа. Нож всё ещё в ноге. Мы смотрели друг другу в глаза. В его глазах были блики. Он всё ещё хотел жить. —Чтож, Фёдор. Что делали там?—Сигма немного шевельнул нож под угол. —Спасали страну. Я тебя спасу. Я клянусь. Я сказал это сдуру. Но спасти и вправду хотел. Я не знал что уже говорить. Говорил всё то, что сохранилось ещё с тридцать девятого года. —Поверь мне. Я зажмурился. Руки стиснули до хруста. Ноги затекли и жутко болели. —Я не могу тебя убить... Отпустим, но только одного. Сам ты пойдешь. Сигма отпустил руку с ножа. А после велел развязать и веревки. Его поляки были явно удивлены. Наверное, раньше было по другому. Своим товарищам я объяснил как есть. Я знал, что могу стать предателем, обманщиком или слабаком. Но мне пришлось. Пока я хромал к нашему лагерю меня вновь настиг поляк. Мой друг. Он ничего не говорил. Просто обнял меня и хлопнул по плечу. Он снова ушёл на неизвестное нам время. До лагеря я дошёл. Рассказал всё. Опустил лишь то, что я был знаком с одним из них. Кто-то смотрел на меня с отвращением. Кто-то с уважением. А кто-то до сих пор меня даже не видел. Я не знал, что меня ждёт. И я даже не думал, что доживу до конца. Я воевал, убивал и боролся. Я дошёл до конца. Я сделал это. Но самое главное, что я нашёл то, ради чего я это делал. Только я вернулся домой, как мне позвонили в дверь. Я открыл её. И только устало и радостно смотрел туда. Друг мой. Мой чудной собеседник.

Мой славный человек.

Тебя я воспеваю.

Вернись ко мне во век.

Без тебя ведь умираю...

(Автор: @trassae95o)