Я не мадам Луиза

      — Чел, который насрал этот сайт, должен понести за это уголовную ответственность.       Чтобы залезть в карман, приходится оторваться неудобно от стула, на экране компьютера настойчиво крутится загрузка, пальцы нащупывают до бледного исхудавшую пачку.       — Ништяк. Ещё и сиги кончились.       Уставшее что-то внутри не плачет. Только чуть-чуть скрипит. Антон оборачивается, просто проверить: Дима сидит на диване, он обычно только на Серëжины подобные выпады готов насыпать ответы. Арсений, наконец, догуглив что-то в телефоне, поднимает голову, читал что-нибудь об очередной премьере.       Сейчас уже влезает в работу.       — Мы же печатать собирались. Какие-то доки.       Стаса это заставляет встать и проверить.       — У нас картридж закончился.       Арсений привстаёт.              — Ща сгонзаю.       Сайт так и не догружается, Арсений долго возится с принтером, чтобы понять, какое питание ему нравится больше, до Антона добегает мысль.       — О, купи мне сигареты заодно.       — Со мной пошли. Превратишься скоро. В Серëгу из два к семнадцать.       Антон уже на улице оглядывает мутное небо и повторяет обычным стëбом:       — Два к семнадцать...       До ближайшей канцелярии – минимум улицы три.       Улицы три одинаково-серого неба. Антон отцепляет воротник от мокрой шеи: не жарко, просто парит сильно. Арсений под рубашкой выглядит сухим. Где они сегодня только не были.       — Нам надо маркеры ещё купить.       — Есть.       — Уверен?       — Яйца на отрез дам.       — Тогда конверты. Отправлять скоро… ну ты знаешь.       Антон соглашается, этого нет. А ещë останавливается. Прямо на тротуаре лежит огромный косматый пёс.       Не встаёт, лежит убедительно, лежит каким-то образом медленно. И таким же медленным взглядом смотрит на Арсения. Тоже, видимо, оценивает, сухой ли он под рубашкой.       Арсений чуть поворачивает голову.       — Чë он так смотрит на меня?       — Калории считает.       Проблемой он, по сути, не является. Арсений любит быть наблюдательным.       — Ошейника нет.       — Но и голодным не выглядит.       — Может, это ты аппетитным не выглядишь.       Антон чуть пихает вперёд.       — На тебя, костлявого, он не позарится точно.       Надо уже идти. В канцелярии кондиционер не работает, Антон тыкает пальцем в наконец найденный картридж, Арсений качает головой.       — У нас струйный.       Струйный у нас.       — Почему мы вообще должны ходить за картриджем?       В этой канцелярии, очевидно, нет. Приходится идти в ту, что через дорогу.       — Потому что у нас нет человека на должности «ходитель за картриджем». Аккуратно, машина.       — Это, кстати, логичнее, чем то, что у нас нет человека на должности «ходитель за пивом».       — Почему нет? Димка нормально справляется.       В этой, слава богу, и для струйных. Выйти получается с пакетом, небо уже полутёмное, Антон останавливает за локоть.       — Слушай, капает вроде. Давай такси?       — Дойдём быстрее.       Ладно, быстрее, так быстрее. Только быстрее он не идёт, Антон оглядывается – ловит языком капли.       — Ну, грязный же…       — Не грязнее твоей колы.       Антон не успевает ответить: пышет в небе ярким, и сразу гремит – режет по сердцу быстрым страхом. По машинам распускаются струи холодного серого дождя.       Укрыться нечем, кроме как пакетиком с таким важным именно сегодня картриджем. Забежать бы в магазин, любой, соседний, Арсений убегает в горизонт, как вздрюченный заяц.       Ещё и кричит что-то при этом.       Антон надеется на извинения.       — Я ничё не слышу!       Арсений замедляется ради некоторых уже дышащих жарко.       — Говорю: в дождь меня обычно плохо слышно.       По лицу стекают линии воды, в лужах лопаются пузыри, Антона кто-то учил: значит, дождь будет долгим.       Дождь заканчивается минуты через две.       — Чё ты говорил?       Арсений смаргивает капли с ресниц.       — Что мы забыли купить конверты.       Антон решает не смаргивать. Этому походу в магазин он ставит десять из десяти. Если ни с чем не сравнивать.       Рубашка мокрая насквозь. Ноги избегают луж по привычке: ботинки хлюпают при каждом шаге, Арсений, улыбается, наверное, этому. Чем бесит, кстати.       Собственная улыбка не спрашивает, что тебя там вроде как бесит.       — Возьмёшь на ручки?       — Такого конягу?       — Носил уже.       Пахнет мокрым бетоном. Арсений шмыгает носом.       — Я был моложе.       В двух кварталах от них по-прежнему сидит собака. Уже ближе к стене, смотрит из-под мокрой чёлки таким же мокрым бедолажным взглядом. Арсений останавливается, наверное, с теми же мыслями.              Сейчас он, лохматый такой, и голодным выглядит. Давно голодным.       Антон перебирает в голове ближайшие магазины, а что потом-то? Примерно метрах в пяти открывается дверь.       — Шанечка! Шаня! — на вышедшую в халате женщину капает с карниза вода. — А, ну иди домой, зараза!       «Зараза», встав, теперь уже точно выглядит упитанной, и печально плетётся из свободы на нары. Арсений снова шмыгает носом.       — Ну, слава богу.       Дойти до здания можно с чистой душой. Антон стряхивает с волос воду.       «Дойдём быстрее».       — И почему я тебе поверил… Июнь же, ну июнь.       Арсений оборачивается.              — А ты поверил?       Антон смотрит уже в затылок: шалость. Вечно-вилявый, стратегический, ничего не значащий флирт.       Внутри всё равно крутится вообще не это.       Я тебе верю, а самое главное – потом вообще не жалею, если не стоило.       К тому же, чаще всего – стоит.       До офиса они так и не доходят.              — Ребят, — Маша догоняет в коридоре. — Стас просил передать, что переносит всё на завтра.       Антон не удивлëн вообще. Они точно мотались час где-то.       — Пойдëм хоть картридж отнесëм.       За окном снова накрапывает. Арсений, закинув мокрый пакет на стол, видимо, думает, вызывать ли ему такси.       — Подкинешь?       — Глупые вопросы задаёшь какие-то.       Время скатывается к вечеру. Хочется сесть в машину скорее, Антон спихивает лежащую на переднем пассажирском бутылку куда-то назад и сразу же включает печку.       Арсений отодвигает козырёк. Где солнце-то нашëл? И почти сразу же подцепляет заслонку зеркальца.       А, ну да.       Антон хмыкает, он уже и забыл, что оно там есть.       Парковка сегодня работает отвратно. Принимает карту слишком долго. Арсений жмякает волосы.        — Фу, мокрые.       — Да ладно. Подлецу, как говорится.       — Скажешь мне это, когда я заболею, и у меня будет красный, отвратительный нос.       Парковка, наконец, выпускает. Пока они копошили, на улицах уже включили подсветку.       — К Серëге?       — К гостишке на Арбате.       Антон топит газ, пешеходный проехать всё равно не успевает. Ставит на паркинг.       — Скидки, что ли?       — Серëжино любовное ложе сегодня ночером занято.       — Как можно...       — Я напомню тебе, Шаст, третьего размера груди у меня нет.       Светофор горит надоедающим красным.       — Я помню.       Сильно теплее становится, Антон проводит рукой по почти высохшим коротким волосам и немного смотрит направо. С чужих, и правда, стекает, прямо на обивку сиденья. Антону на сиденья всецело всё равно.       — Слушай, ты ж у меня на новой квартире ни разу не был?       Свет падает на видимую часть всё ещё мокрой, белой щеки.       — Это приглашение?       — А ты примешь?       — А мы долго вопросами будем разговаривать?       До этого получалось неплохо. Антон не уверен, что ему нравится всё, что было до этого.       — Да, это приглашение.       Так быстро эту схему сменить не получится.       — Не боишься, что фанаты подснимут?       — А ты голый собираешься из машины выходить?       Антон уверен: из какой бы машины он ни выходил – это будут интересные фото. Арсений опускается по сиденью вниз, Антон косит взглядом снова, какой же ты мне незнакомо-знакомый.       — Ну, поехали.       На светофоре загорается жëлтый. На доме рядом висит циферка три.

***

      Антон включает в квартире свет, зачем-то и Арсению показывая, где включатель конкретно. Арсений кивает, шлëпает на кухню мокрыми носками, садится на скрипящий барный стул и в первую очередь стягивает именно их.       — Я на батарею повешу?       Мокрые следы на полу выглядят, как птички.       — Да, — или как лодочки. — Конечно, — или как желание прокашляться. — Тапки?       Арсений поднимает брови. Антон понимает: глупые вопросы задаёт какие-то.       — Антох, — обувается, выкрикивая из-под барной стойки. — У тебя футболка есть?       Нет ни одной. Нет ни одной, в которой я морально готов на тебя смотреть.       — Есть. Ща метнусь.       Антон уходит в спальню, натягивает на себя первую попавшуюся майку, долго выбирает Арсению оттенок белого.       Арсений на кухне снимает с себя мокрое.       Ситуация-то логичная, Антон кидает принесённую одежду в руки и отходит на другую сторону барной стойки. Пока готовит кофе, видит, просто не может не видеть, как на батарею сбоку к носкам ложится рубашка. Высчитывает секунды, за которые предположительно можно надеть майку, поворачивается и ставит чашку по возможности не звонко.       — Ну?       Арсений касается пенки губами, глотает расслабленной шеей, где-то там внизу однозначно присутствует майка.              — Что "ну"?       И правда.              — Ну, люди обычно оставляют какой-нибудь комментарий, когда первый раз приходят в чужую квартиру.       Антон вдруг сжимает губы, язык странно ощущает слово "чужую", хотя по смыслу подкопаться не к чему.       — А что ты хочешь, чтобы я сказал?       Продолжает старую схему. Капли падают на воротник серыми каплями. Взгляд падает туда же.       — Ну, например: у тебя красивый кухонный гарнитур, Антон.       — У тебя красивый кухонный гарнитур, Антон.       — Не ври.       — Не ври.       Новая схема, значит.       — Я скрытный, рычужный человек.       — Я скрытный, рычужный человек.       Не против подловиться. Ну и ладушки. Руки находят себе утренний чай.       Взгляд держится на воротнике строго. Не успевает только понять, когда вдруг перемещается и проходит к обсуждённому уже гарнитуру. Это не воротник, это весь Арсений. Антон на правах хозяина вспоминает спросить:       — Тебе что нужно?       — Сахар.       Майка оказывается великовата. Ожидаемо.              — Да я бы подал...       На чужом затылке во все стороны лохматятся чубчики. Это финальный таран для несущей стены: он интимный до страшного, ему хочется тихими словами шептать что-то на ухо, не разбирая почему, не думая зачем, не отвлекаясь на глупости в принципе.       Что именно ты хочешь ему сказать?       Арсений разворачивается, мягко помешивая теперь уже сладкий, для него – тем более, кофе. Хмуро смотрит на выделенный ему барный стул.       — Не хочу на твёрдое садиться, мягкое есть?       Огромный диван в центре комнаты не заметить невозможно. Это не вопрос, это приказ к действию.       Антон относит на кофейный столик всё, что в его квартире сочетается с кофе. И свой чай.       Арсений на диване решает кофе пока не трогать, откидывается на мягкую спинку, смотрит лишь слегонца. Белое ему идёт.       Антон уверен: он выглядит прям как тот полууличный пёс.       Сколько лет он уже...       — Пойду в туалет сгоняю.       Гостю он всё, что мог, уже явно принёс.       В ванной пахнет мокрым полотенцем. Упереться хочется ладонями в раковину и наклонить голову к зеркалу: шея болит, спал сегодня в позе упавшего столба.       Ещё и снилось всякое.       Сейчас вот сидит на диване, греет горло сладким теплом лажового кофе, в очередной раз доказывая: нет ничего сложнее реальности. Зачем ты позвал-то его, идиот? Ты на что надеялся, что тебя от его вида в собственной квартире не торкнет? Так знал, что торкнет, не могло не, что ж ты тогда...       Антон выходит носом в Арсения.       — Я там, — не в туалет всё-таки идëт. — Чашку разбил.              Больше, конечно, похоже на моё поведение.              "Разбил" – сказано громковато, один осколок и пара мелких крошек. Антону плевать на чашку ещё больше, чем на мокрое сиденье.       Осколки прекрасно собираются в и так ненужный пакет, сходить только надо за тряпкой, разлитый кофе выглядит как птичка. Или как лодочка.       Арсений прокашливается.       Звук ненавязчивый, Антон вытирает мокрое, что-то там он сам у себя пытался спросить. Точно, зачем ты позвал его, идиот, ну к чему? Арсений сидит как-то очень близко, и мозг по-прежнему спрашивает "зачем", хотя что-то внутри отчётливо говорит, почему.       Ладонь опускается на чужое бедро случайно. Из этой ситуации выйти легко: сразу же от него оттолкнуться и встать, Антон делает так с друзьями постоянно.       Момент, когда нужно встать, Антон пропускает.       Время теряет единицы, тряпка замирает над давно вытертым кофе, бедро под онемевшей ладонью ощущается нереальным.       Арсений говорит первым.       — Ты обещал, что будешь держать свои руки при себе.       — Я не обещал.       — Конечно, ты не обещал. Иначе я бы не поехал.       И смотрит. Уверенный очень, буквально свет. Антон больше никогда не сядет за руль, если это не зелёный.       Только не понять никак, куда они едут. А ехать без маршрута – дело практически гиблое.       Ладонь с бедра хочется убрать на руку. Не просто, чтобы в край двинуться от этого сюрреализма, не для того, чтобы услышать тихий влажный выдох, а просто потому что это его рука.       Это его рука, и всё. Больше никаких движений. И где, спрашивается, вся бравада.       Антон решает провести пальцами по чужой коже слегка. Арсений сидит, чуть ссутулившись, с каким-то смотрящим в никуда, вдруг оробелым, устрашëнным непонятно чем, взглядом.       Ещё и моргает так, как будто хочет это стряхнуть.       Дышит рвано. А на чужую руку смотрит, как будто она уже залезла ему под свободную майку, а не держит за максимум пальчика три.       Я не мадам Луиза, говорил он когда-то.       Вскользь, Антон был больше занят тем, что Арсений знает хозяйку борделя из его любимой игры, не шибко думая, что это значит.       Возможно: я – не всегда уверенность, подминающая взглядом или силой своего кружевного халата.       Или ещë пятнадцать значений. Антон тянет холодную руку к губам, касается по-собачьи, совсем немного прикусывая зубами запястье, что-то близкое к простому инстинкту, только:       — Почему они у тебя мокрые-то до сих пор?       — Я их намочил. Пока ты в туалете был.       — Зачем?       — Тебе не нравятся мокрые запястья?       Нос выдыхает шумно сам, анкета любительская: всем привет, меня зовут Антон, я люблю пиво, футбол и мокрые запястья.       Ладно, допустим. Но сам-то Арсений из этого списка любит только пиво.       Руку протянуть к себе несложно, мозга пока хватает, вытереть об свою майку осторожно, Арсений опять выдыхает.       В этом туго закрученном воздухе нужно что-то менять.       — Слушай, у меня, походу, заноза осталась.       Меняется сразу смешно, всегда беспокоится, режим "на тебя не посмеет сесть даже пылинка, даже если против пыли ты, в принципе, ничего не имеешь".       — Где, покажи.                     — Ща, пагодь.       Встать надо быстро, пока не разглядел, что нет ничего, обнять, стоит ему только подняться и не сильно, но без сомнений точно прижать к себе.       Замирает. Влажный неясно уже от чего, стоит истуканом, цепенеет под, слава богу, сухими руками.       Попался?              Это тоже вопрос к себе.       Вблизи он выглядит в три раза невозможней, неловко опираясь на ногу в чуть подслетевшей тапочке и оценивая чужой примерно такой же вид. Антон думает, так он и хотел: стоять посреди светлой кухни, в не самых эстетичных объятьях – главными героями романа были дубы.       Взгляд на своей шее тоже ощущается мокро, Антон не решается шевелить руками. Просит очень тихо:       — Посмотри?       Арсений поднимает глаза мгновенно, от этого ещё больше заламывает сердце и очень сильно сохнет край верхней губы. Нижней, кажется, тоже, они вообще довольно нераздельны, Антон прикасается ими к чужому лбу и очень-очень глупо рисует на нём сердечко.       Арсений почти ржёт. В этом была цель, но хватает почему-то ненадолго, потому что каменеет снова и хочет узнать:       — А ты больше ничего делать не будешь?       Губы у него в напряжении тонкие. Антон вспоминает, как он сегодня ловил ими дождь.       — Например?       Арсений молчит долго, взгляд его как-то неловко падает за спину.       — У тебя красивый кухонный гарнитур.       Антон вспоминает искомое, перегнуть через него давно желанный силуэт...       — У меня, если честно, голову прям ведёт. Ты не обидишься, если сегодняшняя ночерь пройдëт под именем мокрых запястий?       — Да прекра..       Не договаривает.       Но спина под руками расслабляется явно, почти растекается, это ощущение стоит, наверное, всех других. Арсений отодвигается, но уже спокойней.       — Что значит рычужный?       — Не знаю. Рычишь так мягенько.       — Я тебе, что, собака?       — Может быть. Скажи мне, кстати, ты прогноз погоды сегодня в офисе гуглил?       Арсений утыкается носом снова.       — Я скрытный рыжучный человек.