В шторм любая гавань — спасение.
«Громкий вопрос» всегда давался Диме сложнее остальных проектов. Казалось бы: веселись да угадывай по губам, но на деле практически каждый выпуск становился для него собственным адом с семью кругами. Он, хоть убейте, не мог выполнять столько задач одновременно. Музыка с сильными битами действительно отвлекала, было непонятно, на кого именно стоит смотреть, ограничение во времени тоже давило, и все жесты в совокупности с немой артикуляцией растворялись в сознании. Мозг был не в силах связать это в одно слово. Конечно, так случалось не всегда. Бывали и удачные выпуски. И тем не менее каждый раз при обратном отсчёте до нового вопроса по спине бежали мурашки, и восприятие происходящего выходило за рамки игры. «Я не имею права подводить их». Если же ответ был неправильным… начиналось настоящее шоу. Да, иногда это бывало смешно и рождало новые приколы, особенно, если ошибка была не только у Димы. Но часто случалось так, что он один был виноват в провале. И ссоры парней лишь добивали и без того печальное состояние, полное жгучей обиды и неприятной пустоты на сердце. Это глупо, но ночами он иногда не мог заснуть от таких мыслей. В голове всплывали ужасные воспоминания разочарованных лиц напарников, напряжение вновь сковывало тело, прогоняя сон насовсем, и Дима мог лишь устало выдыхать, переворачиваясь на другой бок. Он не понимал, что с ним не так. Хоть проект и имел огромный успех среди подоконников, да и общая атмосфера сохранялась дружеской и приятной, каждый мотор для Димы был сравним с настоящей пыткой. Когда на очередных съемках ближе к концу программы проклятые светильники снова зажигаются ярко-красным, Дима ощущает, как что-то ломается внутри, и роняет голову на сложенные руки. Дыхание становится тяжелее, сердце тревожно бьётся под слоями давящей одежды, в горле появляется кислый ком, и Дима на секунду прячется в свой маленький импровизированный домик — никто не должен увидеть. Но все смотрят. Дима не поднимает глаз, потому что уже знает, с чем столкнётся, и это заставляет бояться ещё сильней. Взгляд Антона — жалостливый, проникающий куда-то глубоко в попытках считать состояние друга; с нотками тихого укора и сочувствия. Серёжи — уставший, будто обвиняющий, с лёгкой морщинкой между бровей и готовностью рвать и метать. Арсения… разочарованный. До гостьи мысли не доходят, но и здесь Дима предсказывает непонятливое, возмущённое выражение. Всё это давит и смешивается в адскую ненависть к себе, вырабатываемую годами. Красные огни лишь напоминают о том, кто именно подвёл всю команду в очередной раз. Взгляды друзей пугают и приковывают к стулу — хочется сбежать, но некуда, да и нельзя. Зрители в зале наверняка тоже считают его ужасным. Или просто смеются — так и не скажешь, что хуже. Сверху доносится какая-то беседа, но собственные мысли заглушают вообще всё остальное. Снова всё из-за него. Почему у всех получается, а у него нет? Уже который раз? Почему только он один такой никчёмный? Неужели это так сложно — просто понять ответ, когда его объясняют сразу три человека? Почему тогда нельзя было вести шоу втроём?! У них бы точно всё-всё получалось! Не было бы конфликтов, и зрители были бы рады… — Зачем вы меня позвали? Дима испуганно затыкается, когда осознаёт, что самокритика вылилась за пределы его головы, и последний вопрос прозвучал вслух. Он сжимает рукой край стола, радуясь, что на него не обращают слишком много внимания. Серёжа и Арс что-то решают между собой, но его имя всё так же мелькает в диалоге. Становится очень душно. Ему просто необходимо отсюда уйти. Рука Антона аккуратно ложится на локоть. Дима поворачивает голову и видит в живых глазах друга немой вопрос вместе с… разочарованием? Неужели теперь и Антон от него отвернётся? Сердце словно пронзает осколок, и становится физически больно, что-то изнутри давит на все органы, вынуждая схватиться за голову в попытках не потерять контроль. Антон же видит в чужих глазах — растерянных и прекрасных — столько вины и боли, что хватило бы на целый город психически здоровых людей. В них горечь мешается с непониманием, и Шаст клянётся, что никогда не видел друга таким. Да, они часто были вместе. Но сейчас что-то изменилось. Этот взгляд слишком надорван, как будто скоро должно случиться что-то непоправимое. Антон осторожно, скрываясь от камеры, ведёт ладонью вверх до плеча и ласково сжимает. Наклонившись ближе, он шёпотом предпринимает первую попытку успокоить: — Поз, ты чего такое говоришь? Он аккуратно снимает чужие руки с головы, оглаживая пальцами их тыльную сторону. Замечает сильно бегающий взгляд, неровно вздымающуюся грудную клетку, нервное постукивание ногой, сжатые кулаки. Такое поведение пугает не на шутку, и Шастун спрашивает ещё на полтона тише: — Тебе плохо? Но Дима, кажется не слышит ничего, погрязнув слишком глубоко в собственных мыслях. Сложно понять, почему Антоша продолжает возиться с ним, если уже так разочаровался. Такой, как он, не достоин этой поддержки. Зачем? Это жалкая попытка сохранить дружбу? Вежливость? Что?.. Совершенно некстати Арсений, перехватив тему из разговора с Серёжей, возвращается к неправильному ответу. Гостья выглядит растроенной и, наверное, поэтому Попов начинает снова обвинять Диму. Всегда проще, когда кто-то виноват. Он пытается что-то спросить, доказать, временами перекликаясь с Матвиенко, но Дима слышит весь внешний мир странными урывками. «Мы же показывали вот так…», «…не постарался вспомнить!», «…такое лёгкое слово…посмотрел бы на меня…», «…и опять…нас подводить…», «Да нахуя, ну Поз, серьёзно…», «Ты же даже не попытался…», «…это просто обидно…из-за тебя». Перед глазами появляются странные жёлтые пятна, он слышит только своё дыхание, а остальные звуки со временем расплываются в непонятный поток фраз. Их много. Это громко. Слишком громко. Кажется, на заднем фоне кто-то ещё начинает спорить. Сердце бьётся так, будто норовит проломить грудную клетку прямо сейчас. Становится страшно — он так и не поднимает глаза на Арсения. А гул лишь продолжает нарастать, и, не слыша даже себя, Дима вынужден сказать единственное, что крутится на уме. — Хотите, я уйду? Голос сильно дрожит и звучит тихо на контрасте с криками оппонента. Он готов встретить новую порцию обвинений, но когда Арсений так же тихо и крайне уверенно произносит «Да», сердце проваливается в бездну. На дрожащих ногах он поднимается, разворачивается и убегает с площадки. Кажется, сзади падает стул, но это последнее, что сейчас волнует. Он проходит множество коридоров, толком не отдавая отчёт своим действиям, ведь в глазах предательски темнеет, звон в ушах нарастает с каждой секундой, он держится за стены и продолжает идти вперёд, но ноги быстро становятся ватными и слабеют, словно всё это происходит во сне. Дыхание сбивается настолько, что он не осознаёт, что дышит. Только надорванные хрипы вырываются из-за рта. Очертания мира плывут и окрашиваются в разные цвета, голову сдавливает, и внезапно он чувствует, что не может оторвать ногу от земли. Просто… не получается. Слёзная пелена затмевает взгляд, и теперь становится ещё хуже. Он сползает на пол по стене, совершенно не чувствуя своего тела, но всё внутри плавится и горит, руки трясутся, вокруг темно и, кажется, его сейчас вырвет. Через огромные усилия Дима притягивает руками ноги к себе и утыкается носом в колени, роняя на ткань слёзы и сливаясь с этой паникой в единое целое.***
— Молодец, блять, — Антон подрывается со своего места, гневно обращаясь к Арсению. Он уже было разворачивается, чтобы догнать удаляющуюся фигуру Димы, но громкий возглас вынуждает повернуться обратно к столу. — Да ты ещё на меня всю вину повесь! Нехер ему сидеть и втыкать целую минуту, вот просто кем нужно быть, чтобы так проёбываться? Столько вопросов впустую, Шаст, ну это не дело совсем! — Самый умный нашёлся? — рычит он в ответ, подойдя ближе. — Так и сиди тут в одиночестве и играй! Мы — команда, и если не можем Диме что-то обьяснить, то это наша проблема тоже! Общая, сука, проблема, а не только его! — Шаст разъярённо стучит стулом по полу, искренне желая кому-нибудь врезать и вправить мозги, но где-то есть человек, который сейчас нуждается в нём явно больше. Поэтому он выбегает из этой комнаты в ту же дверь, где минутой назад скрылся Позов. Из-за короткого диалога Антон упустил его, и теперь понятия не имеет, в какой из коридоров идти, куда сворачивать… А сам павильон огромный. Чёрт. Он пытается отключить мозг и представить, куда бы ноги занесли его в таком состоянии. Проблема в том, что могли куда угодно, особенно при сильной импульсивности внутри. Антон решает, что любое направление лучше потраченного времени, и бежит вперёд, проверяя все открытые комнаты на пути, заглядывая в туалет и общую гримёрку, сворачивает в тёмную часть крыла, озираясь в панике, добирается до окна и вдруг с ощутимым облегчением замечает в углу следующего поворота знакомую фигуру. Шаст сбавляет темп, не желая напугать совершенно беззащитного сейчас друга, который прижимает руку ко рту и странно качается из стороны в сторону. По щекам струятся слёзы, а взгляд остаётся пугающе пустым. Собственное сердце замирает от этого вида. Антон опускается на коленки рядом, с ужасом замечая, как сильно тот дрожит. А дыхание совсем поверхностное и громкое настолько, что слышно за пару метров, и тут Шастун совершенно внезапно теряется. Потому что никогда раньше ему не приходилось успокаивать друзей от панических атак или чего-то подобного. Его вообще можно трогать?.. Антон очень боялся напугать Диму сильнее и думает, что таблетка успокоительного сейчас бы точно не помешала. Но сильным здесь должен быть он. Поэтому медленно тянет руку вперёд и накрывает дрожащее плечо. — Дим, — зовёт тихо, и на удивление мужчина сразу поднимает свои глаза. В них плещется тревога и непонятная мольба, ресницы слиплись от влаги, губы по-прежнему трогательно подрагивают, и Антон вдруг решает улыбнуться. Не насмешливо и совсем не радостно, а просто тепло. Так как сам он тоже жутко волнуется, нельзя, чтобы хоть часть его тревоги перешла Диме. Уголки губ мягко направляются вверх, в глазах читается любовь и забота в попытках донести, что здесь он точно будет в безопасности. — Я рядом, — продолжает он так же тихо и неспешно. Легонько гладит по плечу, опасаясь крепких касаний сейчас. — Всё хорошо. Ты хороший. Взгляд напротив становится более осознанным, дыхание по чуть-чуть замедляется. Антон старается быть примером: сам дышит спокойно и медленно, являясь полной противоположностью взволнованного Димы. Тот же опускает голову, видимо, вернувшись в сознание, и снова начинает тихо плакать. Потому что от такого внимания становится слишком хорошо, но ситуация по-прежнему плохая! Он не представляет, как с этим справиться, и уж тем более не понимает, почему Антон так нежен. Разве он заслуживает такого? После всего, что произошло… — Ш-ш-ш, ну всё, идём ко мне, — мягко шепчет Антон и осторожно тянет его тело ближе, укутывая в объятия. — Здесь никого больше нет, всё в порядке. — Он замыкает свои длинные тёплые руки за чужой спиной, а сам садится к стенке, опираясь на неё, и начинает тихонько укачивать Диму. Тот же кладёт голову на плечо и вдыхает знакомый аромат, что помогает немного расслабиться. Родные руки оглаживают всё тело, ткань футболки мягкая и шекочет кожу, дыхание Антона попадает на макушку, напоминая, что рядом с ним находится живой человек. Сердце под одеждой бьётся, и Дима слышит его сейчас очень отчётливо, неосознанно подстраивая дыхание под чужой темп, и трётся влажным носом о шею. Хочется впечататься в Антона навеки, потому что только так он чувствует себя в безопасности... Чуть позже друг гладит его по голове, а другой рукой сжимает влажную ладошку, держа её крепко и уверенно на этот раз. Дима уже дышит намного лучше и, спустя время, давящие мысли заполняют пустую после истерики голову. — Антош? — хрипло зовёт он с небольшой заминкой, опасаясь изменившейся обстановки. И любимая форма имени, прочно закрепившаяся в их отношениях, — как способ удостовериться, что всё как раньше… Что всё будет хорошо. Тот отвечает незамедлительно: — Да, солнце? Дима молчит немного, сомневаясь. Разве это время, чтобы всё обсудить? Но в таком состоянии он просто не сможет вернуться на площадку, а здесь, в объятиях Антоши, так тепло и спокойно, тихо, что только с ним и хочется всё произошедшее обговорить. — Я… правда не понимаю, почему. Если вы будете сидеть втроём, с гостем, концепция шоу не изменится, — хрипло пытается донести он, и Антон сильнее сжимает кольцо рук за спиной. — Оно не станет хуже. А со мной это каждый раз жуткая нервотрёпка, вы столько правильных ответов упускаете, Арс ведь прав. Из-за меня столько людей не поставило рекорд. И… и теперь тоже всё срывается… Антон снисходительно качает головой, подавляя острое желание назвать Димку дураком. Не это сейчас ему надо. И всё же — как можно было довести человека до таких мыслей?! Он плавно ведёт рукой по спине, и отвечает: — Ничего не срывается. Насколько можно заметить, я тоже здесь, с тобой, так что опаздывать будем вместе. Да и они взрослые мальчики, переживут десятиминутный перерыв. Антон сопоставляет в своей голове, что разговор предстоит долгий, поэтому мягко отстраняет от себя Поза и просит: — Пойдём в гримёрку, ладно? Дима кивает, и они встают. Голова болит после срыва, глаза сухие — и тоже болят, он чувствует только бешеную усталость и нестерпимое желание вернуться домой. Антон за руку ведёт его куда-то, но всё, чего можно желать, — это снова оказаться в его объятиях, где весь мир затихает, и любые угрозы меркнут. Они заходят в гримёрную, не их, а какую-то новую, совсем маленькую. Антон решает не включать свет — в темноте такие разговоры даются легче, да и Дима находится в слишком нестабильном состоянии, чтобы ещё переживать из-за зрительного контакта. За окном тёмно-синие сумерки, и помещение не оказывается в кромешной тьме, что всё же радует пугливого Антона. Он отводит Диму к креслу, а сам подходит к кулеру, набирая стакан прохладной воды. Опускается на корточки перед другом, ждёт, пока тот выпьет воду, а затем берёт за руки, смотрит прямо в тёмные глаза и произносит, делая большие паузы между словами, со всей возможной любовью: — Ты нам нужен. Очень нужен. Мы были вместе с самого начала, и никто не собирается отступать сейчас, Поз, мы — команда. И всегда ею останемся. Знаешь, именно ты делаешь все наши шоу такими, какие они есть. И вряд ли тот же «Громкий вопрос» добился бы хоть капли своей популярности, не будь в нём тебя, меня или Серёжи. Это наше общее дело. Всегда. Он поднимается и садится рядом, снова обнимая друга. Тот опять дрожит, и цепляется за шею, как утопающий, но Антон ни за что не даст этому произойти. Он немножко молчит, собираясь с мыслями, и продолжает гладить Диму по спине. — К тому же… Я ведь вижу, как ты стараешься. И зрителям тоже всё понятно, поверь, просто для тебя это немного сложно. И ты совсем не сидишь без дела, как сказал Арс. Он был просто на эмоциях. Ты и я знаем, что это неправда. Ты большой молодец, и всё равно так коришь себя за это, что мне становится жутко. Никто не считает тебя лишним. Я не пытаюсь оправдать Арсения, но он жутко вспыльчивый, а все мы в таком состоянии можем хуйни наговорить. Ну сам посуди, ведь благодаря тебе у шоу появилось столько легендарных приколов! Как думаешь, было бы это интересно смотреть, если бы компания чисто сидела и идеально отвечала на все вопросы, м? Антон отстраняется, ведёт большим пальцем по щеке с остатками мокрых разводов, приближается и аккуратно накрывает губами лоб, как часто делает сам Дима в период его болезней. Тот, на удивление, улыбается. Антон думает, что это точно можно вписать в список своих самых значимых достижений. — Давай так сделаем: я, как только пойму вопрос, сразу буду объяснять всё тебе. Можно придумать особые символы, которые будут тебе понятны, или потренироваться в чтении по губам. Будем писать одинаково — так снижаются риски подобных разборок, — Антон улыбается тоже. — В конце концов, Поз, это просто шоу. И оно должно быть смешным, а не интеллектуальным — с этой задачей ты справляешься прекрасно. Что бы там Арс ни говорил, я всегда на твоей стороне буду. Даже если напишешь такую хуйню, что меня унесёт от смеха — уж прости. Антон нехотя отстраняется, с радостью понимая, что всё закончилось, и Дима, вроде бы, успокоился до конца. Конечно, вряд ли это их последний разговор на данную тему, но… изменения явно произошли в лучшую сторону. — Я очень сильно хочу тебя сейчас отвезти домой, но нам правда нужно вернуться. — Знаю, — тихо отвечают ему с ощутимой горечью в голосе. Конечно. Никто бы не захотел после такого вернуться к тем же людям… — Я буду рядом, — твёрдо заявляет Шаст и встаёт, всё так же держа за руку. — Это просто игра, просто мотор, и он скоро подойдёт к концу. Я уверен, что у тебя — точнее, у нас — обязательно всё получится. Дима поднимается следом, ощущая очередной прилив той самой неприятной тошноты и тревожности. Но теперь он будет с Антоном. И теперь Антон знает, по сути, всё. Нести этот груз вместе с кем-то стало легче, и остаётся только надеяться, что парни не решат сейчас обсудить ту же тему. — Антош, у меня глаза не красные? — спрашивает он уже более привычным, своим, живым голосом. Когда они доходят до освещаемой территории, Шаст оглядывает его лицо и отвечает: — Красноватые чуть-чуть. Ну, после такого неудивительно. И вся пудра, конечно, смылась, но ничего критичного. Зайдём к гримёрам? Дима кивает, позволяя утащить себя в знакомую дверь. Рука Антона оказывается крайне удобным проводником, а доверие отзывается не тяжким бременем, а лёгкостью в сердце. Уже стоя перед дверью сьёмочной площадки, всё в таком же полумраке, Позов тихо говорит: — Антош, спасибо. Ты самый лучший. — Готов? — улыбается тот вместо ответа. — Готов, — обречённо вздыхает Дима и проходит внутрь вслед за смеющимся другом. Новая тактика работает удивительно хорошо и по сей день.