Кровавой ручкой

— —

Заходящее солнце из мира людишек оставило огненно-красную полосу, которая резко, как бы мигнув, осветила на минуту эту дикую пустыню самой смерти, а затем, хмурясь и хмурясь, исчезла в глубоком мраке. Редкое красивое событие в их скудном мирке, покрытом слоем пыли, из-за чего пестрел лишь серыми оттенками. Боги смерти повеселиться любили ещё как, вот только столько они уже всего повидали, столько испробовали, что всё приелось, загнило так, что даже та противная плесень успела помереть в их мирке. Новаторские идеи изъели себя ещё в первые века зарождения этих странных существ, которые будто бы и всегда жили, а будто бы и никогда. Однако всё живое, даже если это сама смерть, хватается за своё жалкое существование до последнего вздоха. Боги, напоминающие своими пустыми глазницами и скелетными образованиями самых жутких монстров из кошмаров детишек, влачили уже давным-давно самое жалкое и прискорбное существование, больше сходя за паразитов. Рюк, размахивая широкими крыльями с проплешинами, поглядывал то на потрёпанные картишки в чьих-то когтистых лапах, то на стоящих у края костлявых божков, что наблюдали за людишками, лениво вписывая их в проклятую тетрадку, лишь бы прожить ещё с несколько лет. "Скукотища", — думает он, видя их жалкое пристанище: серые камни, на которых разыгрывают партию в карты, тянущийся след белёсого песка, оставшийся после тех немногих богов-суицидников, длинные кривоватые кости, будто скрывающие в себе историю зарождения их всех. Рюк в их жалкий мирок не вписывается. Рюк ещё не разучился развлекаться. Даже если его способ — извечно однообразный, уже традиционный, почти рутинный, зато хоть какой-то. Людишек за хоть кого-то он не считал, однако они были поживее смерти и иррациональнее, отчего забавнее. Важным в деле Рюка было лишь подобрать правильного главного героя. Жирный пацанчик лет десяти, — Рюк не вдавался как-то, сколько именно подысканная жертва отжила на этом свете, ведь так уже вышло, что человеческий возраст его не интересовал прям совсем, — Был личностью незаурядной, на голову отбитой, почти сумасшедшей, но пока что осознающей происходящие. Бога смерти такой расклад устраивал вполне. В Южном Парке линул дождь, весь такой агрессивный, будто прогоняющий всех прочь из этого захолустья. Раздался следом и гром, мрачный и тревожный, заставляющий людей неловко подёрнуть плечом под резкий выдох. Пугающий звук заставлял вздрогнуть даже землю, словно крича всем на последнем издыхании о скорой опасности. К концовке своеобразной композиции звуков присоединилась даже непослушная молния, резкой вспышкой озаряя местность. Чёрная тетрадка в воздухе чуть подсвечивается. Рюк парит невидимой тенью над своей вещичкой. Он размахивает своими кривыми крыльями, будто это его сросшиеся позвонки, пробившиеся сквозь спину, подобно юным цветочкам. Коготь лапы в скуке царапает кирпич здания, у которого валялась тетрадь. Скукотища. Скрип от когтя мерзкий, проморзглый, след остаётся видный и глубокий. Рюк же размышляет о том, в какое русло пустит новый владелец его тетрадку. Он за ним наблюдал. И бог смерти готов поклясться, что в этот раз будет интересно: он уже знал о предстоящей куче трупов, созданных из больных соображений ради веселья. Даже жаль, что мальчишка попадёт в чистилище меж раем и адом, а не в шайку смертоносных созданий. Пацанчик, напоминающий собой скорее катящийся мячик, что-то балаболит, толкает идущего рядом мальчишку в зелёной шапке, выкрикивая оскорбительное словечко: жид. Рюк бы прищурился, будь он не сплошной сросшейся косточкой, которую, по хорошему, пристало сгрызть голодному псу. Рюк не прищурился. Рюк лишь рассмеялся. Не видя потустороннее существо, его нельзя было и услышать, но если бы кто смог, неизменно бы сбросил всё на скрип старой дверцы. У детишек возникает перебранка: один стремится убежать, свалить побыстрее, а когда не получается — с размаху бьёт в жирную морду. Он и бить то не умеет, но чувствуя себя не иначе, как загнанной крысой, щетинится и бросается на мучителя, чтобы хоть какой шанс на побег выгрызть. Хотя тут наложился и стресс от задирок, — предполагает Рюк, не первый раз наблюдая за этой малышнёй. Удар не был сильным. Но первый выплёвывает кровяную слюну вместе с зубом. Второй смотрит немного радостно и слегка испуганно, зная, что месть себя ждать не заставит, но в большей степени спокойно — было оно напускным или от смирения, Рюк не знал, да и углубляться не желал. Синей шапки и оранжевого капюшона бог смерти сегодня не замечает. Зелёная ушанка тоже исчезает из поля зрения, стремясь не находиться рядом с жирдяем после небольшой потасовки. Последний морщится, бормочет поток чего-то злобного под нос, в какой-то момент даже мрачно лыбится. Протаптывает следы в снеге, гортанно посмеивается, видимо, представляя что-то совсем уж премерзкое со сбежавшим мальчишкой. Рюк выжидающе посматривает на него, приближающегося к тетрадке. Пацанчик даже не замечает вещицы на снегу, погрузившись в свои мысли слишком глубоко, но наступив на непривычную поверхность, подскальзывается и, не удержавшись, падает. Разозлённый пуще прежнего, шкет харкает куда-то в снегу, оставляя розоватую лужицу, агрессивно потирает рот и пинает тетрадку. Он бьёт по ней ещё пару раз ногой, но, чуть призадумавшись, сразу поднимает её и разглядывает. Обложка говорит, что принадлежит вещица какому-то чудику, но круг не сужает: в их городке такой каждый второй, если не первый. Он быстро пролистывает её, но имени владельца нигде не приписано, да и тетрадные листки девственно чистые, не запачканные ручкой. Хмурится. Притихший ещё недавно дождь хлыщет с новой силой, где-то сверкает разгорячённая молния. Никто и не знает, что в этот момент она попадает прямиком в мальчишку с оранжевой курткой. Никто об этом и не узнает, ведь уже завтра он пойдёт в школу, хоть сейчас от него и осталось лишь сгоревшее тело, медленно остывающее под дождём. Жирдяй, недовольно цокая, подхватывает тетрадку и торопится поскорее в дом. Мать его не побеспокоит — в этом он уверен. Личность владельца в секрете от него тоже не останется — в этом он был уверен даже сильнее. Дождь обливает его с ног до головы, одежда прилипает к полному телу и складки становятся всё виднее и виднее. Он сначала бежит, но запыхавшись и сильно устав, материт всех вокруг, тыкает в небо и угрожает природе, погоде и всему, что слетает с его языка. Он идёт медленно, но ненавидит всех посильнее, чем пока бежал. Когда он пинает первый попавшийся камень, легче дышать не становится и не только потому, что по его лицу хлыщет вода, а потому, что нога больно ударяется об камушек. В Картмана где-то в этот же отрывок времени тыкает совсем мелкий ребёнок, кричит что-то про разжиревшего пацана, смеётся, обращается к маме, которая его за такие слова немного журит, но вбрасывает что-то про проблемы толстых людей и подчёркивает, что такие, как она и её дитятко, просто не имеют права издеваться над лишним весом, даже если он такой огромный, как у незнакомого мальчика. Женщина добавляет, что, в конце концов, малыш, прекращай и оставь убогого, мы ж с тобой промокнем и заболеем простудой. Картман конечно же не толстый. Он знал, что у него отличное тело, что нет у него никаких проблем с весом. Но он бы накинулся на них прямо сейчас, задушил бы так, чтобы их жалкие глазёнки повыкатывались, полопались. Он бы размазал эту белую жидкость по их заплывшим личикам, выдрал бы их язык и запинал бы уже дохлые тела — всё таки, это уже не камень, потому больно быть не должно. Картман бы сделал это. Однако других людей рядом было достаточно, дождь все ещё заливал всю округу, да и дела с найденным предметом он еще не порешал. Рюк парил недалеко, скрываясь от глаз его новенькой жертвы, но наблюдал с интересом. Дождь для существа из загробного мира едва ли ощущался, но слегка освежал: в их пустынной обители даже ветер не дул. Крадущийся за семейкой мальчишка заставлял поселиться возле этой троицы ни с чем не спутанный запах смерти. Жестокой, неумолимой смерти. Рюка запах этот влёк, как мотылька огонь. Так он и заприметил этого парнишу. Жирдяй подходит к своему дому, но дождь всё ещё не стремился заканчиваться. Мать подбегает к нему с полотенцем, обтирает, пока ребёнок орёт и в какой-то момент выбивает тряпку из рук. Рюк наблюдает всё также за ним, смотрит, как тот разглядывает тетрадь, что не промокла, видит, как тот хмурится, вспоминая, что прикрывался ею от дождя. Рюк ухмыляется, пусть никто бы, даже если бы смог заметить бога смерти, не понял бы этого из-за извечной растянутой улыбки, не способной ни сокращаться, ни растягиваться. Этот образ плотно въедался в подкорку мозга любому, кто был проклят увидеть Рюка, потому попытки запечатлить бога смерти, зарисовать его, вылились в многократные толкования и переиначивания. Божество мелькало в супергеройских произведениях, где карандашный рисунок раскрасили выдуманной палитрой, делая кислотно-зелёные волосы. Предстояло ему стать достоянием общественности и в виде человеческой пугалки-страшилки. Тысячи придуманных персонажей, начиная от безликих существ с щупальцами и заканчивая Рюком в подростковой белой байке. У бога смерти была пугающая внешность и сталкерские заскоки. У маленького жирного мальчика была непомерная жестокость и маньяческие выходки. Сулило это идеальный дуэт, комбо, что было способно утолить самые глубинные желания обоих. Вчитываясь в родной английский на первых напечатанных страничках, ребёнок не мог сдержать предвкушающей улыбки. Даже если это принадлежащий кому-то личный дневник со своеобразным дизайном и не познавший ещё на себе чужого нытья, Картман уже знал, как сможет поиздеваться и над владельцем-фриком, и над Кайлом, проучив его этой самой тетрадкой раз и навсегда. Он сделает его городским посмешищем. Жирдяй, ухватив ручку, не заметил стоящего за окном Рюка. Уличная же тьма постепенно прятала его в себе всё глубже и глубже. Резкая вспышка молнии успела лишь на секунду озарить острые жёлтые зубы, растущие друг на друге и напоминающие собой акул из глубин маринской впадины, и округлые на выкате глаза, будто чьи-то протезы или выпученные у трупа. Освеченное лицо казалось выкопанным из могилки черепом. Мальчишка вкушал новую власть, ещё слабо понимая её границы, которых не существовало. Рюк летел в свой мир, размахивая широкими чернющими крыльями, планируя явиться через несколько человечьих дней.