Эндорфины

Тычок острым локтем под рёбра – не самый приятный способ пробуждения, а вкупе с внезапным холодом и чьим-то перегаром – и вовсе отвратительный. Наивно понадеявшись на то, что проблема решится как-нибудь сама по себе, доктор Джеймс Уилсон попытался поплотнее завернуться в одеяло и заснуть снова: после восемнадцатичасовой смены и нескольких дней недосыпа он стал не слишком притязателен. Проблема, однако, никуда не исчезла – пробубнив что-то нецензурное, она утащила одеяло обратно, оставив несчастного онколога на почему-то мокрых простынях. Пришлось всё же встать. Щёлкнув выключателем, Джеймс сделал сразу несколько открытий. Во-первых, Хаус попал под дождь. Во-вторых, он, очевидно, неплохо провёл вечер: надраться до такой степени, чтобы перепутать собственную кровать с диваном, где временно обитал его лучший друг, нужно было постараться. В-третьих, отдуваться, как всегда, придётся Уилсону. Тело на постели вяло моргало, щурясь на свет люстры. Настенные часы показывали половину второго ночи. Грязь с поношенных кроссовок потихоньку пропитывала белые простыни. Некоторое время Джеймс созерцал представшую картину, борясь с малодушным соблазном выгнать гениального диагноста к чёртовой матери. Сделать это он всё равно бы не смог – не столько даже потому, что квартира принадлежала именно Хаусу, сколько потому, что… Ну, в общем, не смог бы. Слишком привыкли они друг к другу, притёрлись за долгие годы дружбы, если к Грегу вообще применимо это слово. Хаус был самой стабильной частью жизни Уилсона: трижды Джеймс успел пожениться и развестись, а бесстыдно записанные на его счёт обеды в больничной столовой и шоу грузовиков-монстров по пятницам так никуда и не делись. И, пожалуй, не денутся, пока оба они живы. Когда Джеймс стаскивал с него кожанку, Хаус – колючий, язвительный, мизантропичный Хаус – тихонько вздохнул и доверчиво уткнулся лбом в его руку. Уилсон осторожно коснулся жёстких седых волос. В груди потеплело. А потом под футболку Джеймса нырнули ледяные пальцы. Уилсон замер, остановившись на четвёртой пуговице Хаусовой рубашки. Грег больше не хлопал глазами – только часто дышал и таращился в душу огромными, чернющими зрачками, почти закрывшими собой радужку. – Ты чего? – сглотнув, спросил Уилсон. – А ты? – Ты вымок весь, простудишься. Хаус хмыкнул: «пускай». Костлявые ладони поползли выше, неловко щупая бока онколога. Создавалось впечатление, что его пытаются пальпировать. Джеймс быстро перехватил чужие запястья. На секунду ему показалось, что во взгляде Грега мелькнула паника, но в следующее мгновение Хаус охально осклабился, картинным жестом запрокинув голову. – Хочешь быть за главного, Джимми? Не думал, что ты из таких, но продолжай. Уилсон отдёрнулся; Хаус тяжело приподнялся на локтях, но свои поползновения возобновить уже не пытался. Оба понимали: что-то, бережно возводимое ими последний десяток лет, надломилось. Первым заговорил Грег. – Я противен тебе, верно? Имеел ли Джеймс право обвинять человека в том, что тот не умеет нормально, по-человечески выражать свои чувства? Вряд ли. Некому было научить Хауса любить. Он выбрал тот единственный способ, который знал сам, только и всего. – Нет, – наконец ответил Уилсон, горько усмехнувшись. – Таблетки уже не вставляют? – Недостаточно. «Адреналиновая зависимость» – не совсем верное понятие. Всё дело в эндорфинах. Мозг выбрасывает их в кровь, когда чувствует, что скоро будет очень, очень больно. При отсутствии физической травмы эндорфины расходуются на повышение настроения. Маленькая фабрика счастья, работающая до тех пор, пока не станет слишком поздно. В этом весь Хаус: бросаться в омут с головой, не задумываясь о последствиях; гнать мотоцикл по ночным дорогам со скоростью полутора сотен миль в час; пить из горла, глотать таблетки, накладывать жгут. Жить на грани, взахлёб, до упора – всё, что угодно, если это заставит химические реакции внутри черепной коробки протекать немного быстрее. Почувствовать хоть что-то, кроме бесконечной пустоты. – Ты, это… Извини. – Голос Грега звучал хрипло, надтреснуто. Сейчас он казался гораздо старше, чем был на самом деле. Плохо выглядел, нездорово: судя по всему, его вот-вот должно было вывернуть прямо на злосчастный диван. Уилсон слабо улыбнулся, подставляя другу плечо. – Всё в порядке. Пойдём, доведу тебя до ванной.