“T”’s uncrossed and “I”’s undotted

      Нечетное количество царапин-заточек на плечах как результат поздоровавшихся с Тайлером углов подворотни — липкий пот по спине делал всё хуже. Хотя остаться там всё-таки было бы катастрофически плохо. Тайлер не знал, зачем так поступает. Знал лишь то, что всё было удушающе тяжелым до простреливающей по диагонали мигрени и оббитых носков ботинок, которые хоть и было жалко, но себя было как-то жальче. Ненависть выедала жалость, оставляя омерзение.        Отработанный до автоматизма маршрут и путь до конечной сокращается на добрую пару минут: заминка и попытки невпопад засунуть ключ в скважину заставляют проморгаться и принять действительность — нестрашно, ведь это лишь временно. В ушах звоном холопок закрывшейся двери — соседи даже не услышат возвращения соседа, ведь каждый раз дрожащие руки и внутренняя удобность не позволят себе такой роскоши. Хлопки и крики только в его голове. Эта ночь — одна из самых тихих.       Смех, улыбки и непринужденность от давних знакомых и друзей увлекают и радуют максимум полчаса-час. Течение времени ли и брезгливость и слабость подходят к горлу от каждой реплики мокрым и непроходящим комом. Возможно, групповые посиделки всегда были не для него. Или он — не для них?        Сначала ты отшучиваешься, выпуская наигранный смех (который никогда твоим по праву не был), а позже не можешь оторвать взгляда от неведомой точки где-то на полу — там лучше видно жестокие картины сознания. Сначала ты отходишь на пару минут в уборную, а позже не можешь влиться в разговор. Сначала ты врешь всем о тех самых неотложных обстоятельствах, а потом молча подрываешься и бежишь, надеясь оказаться незамеченным. Прибегая в ту точку, где ты и есть прямо сейчас. В коридоре с разодранной ключами ладонью.        «— Неудачно взялся, не за тот конец, — оправдания должны быть придуманы наперед, может, будет звучать правдоподобнее.       — Перед кем?»        Отученные на других тактики отступления, принятия поражения и последующей реабилитации всегда были деструктивными паттернами поведения. Сквозящая чрез извинения и уступки слабость и неумение трактовать чужие поступки снова приводят Тайлера к исходной точке — кафель, ванная, полночь. Особенно, когда паттерн ломается — его осколками начинаешь швыряться ещё усерднее, чем раньше. Джошу больно: руки ещё «не обросли» перчатками.       И ещё больнее видеть в толпе ускользающий силуэт, владелец которого явно не выдерживает дружеских встреч, толерируя их с огромной выдержкой. Тревога бьёт по мозгам и хочется списать увиденное на желаемое — Тайлер в порядке, он не ушёл, он бы сказал. Ножницами «бы» отрезают концовки тревожных мыслей, не давая закончить и додумать противнейший исход, в то время как составная часть этих же ножниц приходится на чьи-то конечности линейкой и безмерным мерилом. Цветные огни, чужие нетерпеливые оклики и высокоградусный напиток — ничего не располагает к другому исходу.        Одно нажатие раскрасит раздражающе белую плитку — может тогда окружающая его действительность станет соответствовать его реальности за прикрытыми веками? Это вряд ли случится, хотя мысли и полонятся графичными образами — силёнок не хватит. Как всегда: их всегда не хватает. Поговорить начистоту? Признаться? Попросить о помощи? Перестать отнекиваться? Перестать заставлять людей (Джоша) находить тебя на полу? Не хватает: ни себя, ни сил. Оправдание.        «— Легче всего идти проверенной дорожкой, не так ли? — подбитые, подброшенные мысли, не хочется их признавать за собой: искры самоиронии и жгучей ненависти отлетают от пола прям в глаз.       — Начало положено».       С новыми силами прилипая к полу магнитом, Тайлер еле сводит руки вместе: страх сковывает и лишает кислорода — убирая руки от груди дышать легче не становилось. Поджимая колени, он раскладывает на полу свой запретный арсенал карманных помощников: обсессия складировать у себя ножи и лезвия выходила на новый уровень —компульсии постыдно прятались за слоями ткани.       Широкий круг общения не даёт нужного, если не можешь перешагнуть через себя и перестать пудрить мозги другу — невыводимый инфантилизм до мозга костей выводит из себя, разрушает две оболочки за счёт одной. Красной границей на коже проляжет вечно укоримая Тайлером его же поведенческая черта — вечное избегание. Джош считывает такие импульсы, будучи трезвым, Тайлер видит лишь отклики и рябь по воде, когда всё неотвратимое совершено.        Тихие перешептывания на кухне только бы не было слышно больной дрожи в голосе, разговоры на повышенных тонах и вечно «разряженный телефон», «не увидел», «извини, был занят» результируют в поднятии белого флажка — самовольно отданный дубликат ключей и Тайлер больше не сопротивляется чужим рукам, вновь и вновь поднимающим его с грязного кафеля в обмен на пустое обещание, неловкий поцелуй и кружку чая с утра.        Это не означает, что проблемы больше нету — отвращение к себе прорастает корнями и ломает фундамент: Тайлер позволяет себе вешаться безвольной куклой на чужие плечи, позволяет себе быть успокоенным, приведённым в порядок и уложенным в кровать, мысленно планируя новое наказание за свою безграничную слабость. Засыпая и просыпаясь в вечной благодарности, проживая день с надеждой не дожить до нового эпизода поломки, Тайлер не утаивает свои лжи в нежелании этого. Руками тянуться к чужой шее, крича о ненависти — Джошу повезло видеть эту сцену с немыми актерами, не повезло ломать позже голову над причинами.        К моменту, когда часть предплечья уже не чувствуется вовсе, а пальцы другой руки градиентно сине-фиолетовые от крепкости захвата, полуоборот ключей в замке запускает уже выученную схему. Попытки отвернуться от лица в проходе и отползти за комод навсегда останутся невыученным уроком — Джошу стоит начать мысленно ставить отметки после каждого раза, каждый раз отмечая все меньшее количество прикладываемых усилий. И в этот раз также: желтый свет маленькой настенной лампы, специально зажигаемой заместо основного освещения, и Тайлер пытается сквозь щель между пальцев разглядеть чужое выражение лица, пытаясь найти усталость, раздраженность и недовольство в мягких чертах лица — безуспешно.        Сегодня все происходит с задержкой в пару секунд и флёр прошедшей встречи окончательно улетучивается за порогом коридора: брошенные ключи оповещают о чужом присутствии, но свет, зажжённый Джошем в коридоре — единственный источник света в квартирке. Остатки алкоголя в крови мешают быстро сообразить и осознать свой просчёт, но и бежать не стоило — каждый знает свою роль в импровизированном спектакле. Паника Джоша — смертельный страх Тайлера. Хоть контролировать свои эмоции для первого никогда не было тяжелой ношей, но постоянный анализ и подавление проявления настоящей реакции на лице где-то на периферии на сознания к концу дня становится тяжелым ударом под дых. Будет ложью сказать, что всё это — не страшно. Что видеть дорогого сердцу человека безжизненным пластом на кафеле, в зазорах между которым крови больше, чем во всех медицинских пробирках, помеченных именем Тайлера — не страшно. Что слышать, как с каждым разом чужой голос всё тише и тише просит о чём-то, не понимая, ухудшается ли собственный слух или звуки изо рта уже фантомны — не страшно. Что руки будут каждый раз трястись перед тем как зажжётся лампа в ванной — не страшно. Правда в том, что руки будут трястись всегда, но будут мертвецки стабильны при Тайлере, правда в том, что к подобному не привыкнуть.        Легче обрасти дурными привычками и не перечитывать написанное беглым курсивом письмо, коих уже десятки в прикроватной тумбочке и точно ещё парочка распихана по карманам, как в детстве ярких фруктовых конфет. Даже при желании написанное читается с трудом без точек над «i» и крестиком зачёркнутых «t» - пренебрежение пунктуацией и правилами языка, однако, не препятствие для Джоша. Физической преградой становится подступающая к горлу тошнота при прочтении - тенденция уменьшать количество слов в записке бросается в глаза, когда ты хронологически раскладываешь каждый клочок на полу в соответствии с временной чертой. Закономерно числу разговоров ли, но с всём выговоренным и последних слов становится меньше – предсказуемо, оттягиваемо, не менее болезненно. Каждая – одному адресату, каждая – не должна дойти при жизни адресанта. И тем не менее оказывается триста раз сложенной и разглаженной чужими пальцами, что следы чужого нетерпения и волнения проступают на пожелтевшей бумаге.       Зная, как неприятна спиртовая отдушка и запах алкоголя на одежде другому, Джош винит себя в стечении всех обстоятельств — также пахнет в больницах, перевязочных, от ватных дисков в ванной: лишнее напоминание.  Несмотря на это, свет зажигается снова и может показаться, что плачут оба от рези в глазах — в оглушающе тишине кричать хотелось обоим, повернувшись спинами друг к другу. Та же поза и одиноко блеснувшие сильно суженные зрачки — всё перед тем, как Тайлер окончательно зароется в собственных руках, кладя голову на острые коленки. Это привычно: с каждым шагом опускаться ниже, чтобы быть с ним на одном уровне, начинать со слов и прикосновения двумя пальцами к руке — причастность в красном оттенке отпечатков пальцев. Непривычно каждый раз замечать прикладываемые усилия и их телесное выражение — курсы медсестры-швеи были бы очень неиронично кстати — ткань под пальцами хлюпает.        Холодное самообладание возвращает в реальность, в которой нет места панике: глаза напротив наконец открываются, а зрачки-сканеры точечно бегают по чужому лицу — надо найти подтверждение тем мыслям, что вынашивались добрую пару часов на кафельном полу. Но ни расслабленное лицо Джоша, ни касания теплых пальцев не дают Тайлеру ни одного подтверждения: с нелюбимыми так не поступают в трёхсотый раз — одинаково, безвозмездно, нежно.        Ритуал начинается по-новой и тревожный мозг может перестать искать подвохи хотя бы на час из двадцати четырёх в сутках. Первые тихие слова и привычное «Как ты?» болезненно отдается в груди, что сердце щемит — каждая из пяти букв проматывается острейшей лесной через всю кровеносную систему, что стоит потянуть вопросительным знаком и нужное само сорвется с языка волей-неволей. Джош всегда мысленно сравнивал это с приручением собаки — после первых признаков безопасной обстановки защитная оболочка спадает — Тайлер сам неумело подтягивается ближе, чтобы неуклюже упасть в чужие полу-объятья. Свободная рука умело закатывает болтающиеся рукава и в ход идут бинты, ватные тампоны и пластыри — знание чужого скромного гардероба помогает ориентироваться даже когда взгляд устремлен куда вдаль. Только тихие придыхания и периодическая дрожь в коленях выдают истинную боль — за годы и за последние недели в частности тело научилось сносить любое отношение к себе кроме трепетного.       Головой на коленях и взглядом вперившись в чужие глаза, Тайлер охрипшим голосом говорит шифрами, обрывками фраз и каких-то метафор — Джошу этого достаточно, чтобы все понять. Придерживая за плечи и аккуратно страхуя, Джош смаргивает воспоминания о давних ночах, когда из-за нестабильного состояния попытка встать на ноги оборачивалась новыми ушибами и синяками. Кухня — нейтральная комната. Если из ванной всегда хотелось уйти как можно быстрее за исключением ночи, то кухня не была ничем омрачена  — только воспоминания о чае и любимом печенье глубокой ночью, когда был слышен только свист чайника, а тишина в голове не тянула вниз к холодному полу тяжеловесным магнитом на шее.        Вид из окна возвращал в динамичную реальность после пары часов статики и счета плиток в попытке не потерять сознание или задохнуться от запаха собственной крови — Джош всё проветрит и заварит чай с бергамотом. Тайлер, не зная уже правда это, ложь или поддерживаемая легенда, снова скажет о том, что так заваривать умеет только он. Правдой же будут разговоры за этим чаем, а вовсе не его вкус, запах и цвет.        Как бы не отторгались слова поддержки и утешения, они все равно осядут на языке и уголках губ вековой сладостью от в детстве съеденной конфеты — напоминают о светлом и далеком, к которому ничья из них рука, может быть, никогда и не прикасалась вовсе. Слова помогают перетерпеть нестерпимое и Джош сам порой начинает верить в произносимые мантры — не то, что бы они произносились бездумно или проповедовали несбыточное, нет. Купаясь в чужом бездонном океане, натыкаешься на цунами и теряешь свой насыпной островок «Надежда» — одна пара рук его лишь восстановит в периоды отлива.        Будет ложью сказать, что в этом океане одна непогода — выбрасываемые на берег ракушки и отжившие своё кораллы, в жизни именуемые моментами искреннего счастья, чувственности и равновесия, трепетно хранятся в бунгало на краю островка: его ничто и никогда не смоет. Как и психические расстройства не сотрут чужой личности. Как минимум пока есть чай с бергамотом и открытая на кухне форточка.        И Джош будет просить прощения за сегодняшнюю ошибку у Тайлера, мир которого соткан из тысяч своих оплошностей: извинения приняты. Тайлер не понимает, за что перед ним извиняются — «ошибка» тонет в океане нежности и всепрощающей заботы о ближнем. Чай стынет на столе.